— Ну и ну, вот оно дело какое!
— Пойду сейчас позову всех наших.
— Давай, давай, — рассмеялся Жоттеран, — я привез кое-какие новости для всех, и для тебя тоже.
По лукавому взгляду Жоттерана Бизонтен догадался, что новости он припас им хорошие, но старик наотрез отказался выкладывать их, пока не соберутся остальные. Когда все явились и уселись на скамью, он еще потянул, испытывая их терпение, и наконец обратился к Жану:
— Не любитель я говорить на сухую глотку. Жан, сынок, там у меня в повозке завалялась бутылочка вина, принеси-ка ее сюда. Да смотри не разбей. Вино хорошее.
Мальчик вприпрыжку бросился к конюшне, а Жоттеран продолжал:
— Не следует сообщать хорошие новости, раз не прополощешь хорошенько горло, но, если моя животина как на грех раскокала бутылку, я ни слова не смогу вымолвить.
Тут Бизонтен с Пьером одним махом перемахнули через скамью и подошли к двери. Как только на пороге появился Жан, они разом подставили обе свои шапки под драгоценную бутылку на тот случай, если она, не дай бог, грохнется об пол. И проделали они эту операцию с такими выразительными жестами, что все покатились со смеху и долго не могли остановиться. Когда вино разлили по чаркам, Жоттеран встал, поднял свою чарку и начал:
— Друзья мои, пью за ваш переезд в наш славный град Морж. Пью за стройки, на которых будет трудиться Бизонтен Доблестный. Пью за вашу будущую работу, ибо всем вам найдется работа, и работа хорошая.
Они медленно смаковали вино, и Бизонтен сказал:
— Если работа окажется такая же хорошая, как это винцо, мы того гляди каждый вечер будем под хмельком.
Старик объяснил, что он берет подряд на три большие стройки и самую лучшую поручит Бизонтену.
— А ежели ты захочешь взять к себе Пьера, то он будет твоим подручным, хотя ему и как возчику дело тоже найдется. И поскольку каждой артели нужен вот такой молодец, думаю, и Жан сложа руки не будет сидеть. А что касается кузнеца, то нет у меня кузнечной работы для него. Но так как некому у меня заниматься лошадьми…
Старик кузнец поднялся с лавки, подошел к Жоттерану и, протянув ему свою тяжелую лапищу, всю в глубоких рубцах и шрамах, проговорил:
— Мастер Жоттеран, эта рука к вашим услугам и готова на все, чего бы вы от меня ни потребовали. У меня сердце разрывалось от тоски, когда я покидал свой край. Я решил, что придется мне вымаливать, как нищему, кусок хлеба, и подумывал, не покончить ли с жизнью.
Его слова заглушил общий ропот присутствующих, но старик прервал их движением руки.
— Спасибо вашему великодушному сердцу, я ведь теперь могу смело считать, что никому в тягость не буду. Не знаю, хватит ли мне времени и сил отблагодарить вас.
Мастер Жоттеран взял в свои руки руку, протянутую кузнецом, пожал ее, поднялся со скамьи и дружески хлопнул его по плечу.
Наступило молчание, и, когда кузнец снова подошел к очагу и уселся на свое обычное место, Бизонтен сам расчувствовался чуть ли не до слез, заметив, как две маленькие, позолоченные пламенем очага слезинки сползли по щекам и затерялись в седой щетине дядюшки Роша.
Он озирался по сторонам, но между ним и тем, что стояло сейчас перед его глазами, уже мелькали хитросплетения балок, стропил, бревен всех сортов дерева. Очевидно, мастер Жоттеран догадался о том, что происходило с его дружком, и, улыбаясь, спросил:
— Ну что, разбойник, ты хоть по крайней мере рад снова очутиться на стройке? Ведь язык у тебя всегда был хорошо подвешен, так что же ты, когда тебе сулят работу, молчишь, или сперло в зобу дыханье?
Все рассмеялись, один только Бизонтен был серьезен.
— Мастер Жоттеран, — проговорил он, — я совсем как наш дядюшка Роша. Мы ведь люди ремесла. И жили мы всегда нашим трудом, все отдавали ему, а он давал нам взамен жизнь. Ради него только мы рождены на свет.
Он бросил взгляд на кузнеца, а тот, одобряя его слова, кивал головой и улыбался. После краткого молчания Бизонтен веско добавил:
— То, что я сейчас скажу, возможно, имеет значение лишь для меня одного, но все-таки я скажу… Сердце мое терзает мысль о тех бедах, что раздирают наше Франш-Конте. Дня не проходит, чтобы я не вспоминал о нашем крае и о том, какое счастье было бы вновь оказаться там. И однако бывают, видите ли, такие минуты, когда я спрашиваю самого себя: уж не подлинная ли моя отчизна это мое ремесло?
Часть четвертаяВОСКРЕШЕНИЕ
38
Еще два дня пришлось им провести в лощине Дюфур. Надо было свезти вниз бревна, напилить дров и навести порядок на лесосеке, чтобы оставить ее в чистоте, как новенькую золотую монетку. Все время пути от них не отставал мелкий, нешумный дождик. Холодный и неотступный, он падал с небес на леса, пошедшие ржавчиной, и на первую зелень нежных почек, еще не окончательно раскрывшихся. Почерневшие от влаги стволы сосен блестели как лакированные среди голых ветвей лиственных деревьев. К стуку дождевых капель по парусине присоединялся визг колес по размытой дороге.
— Это дождь не сердитый, — говорил Бизонтен, — как начнется в здешних краях, так лишь через несколько дней кончится. Нам куда лучше будет в Морже, чем в нашей хижине.
Вода струилась по блестящей шерсти лошадей, а от их закурчавившихся мокрых крупов шел парок. Дождевые тучи вытесняли небесную лазурь и затягивали горизонт, так что до города они добрались, так и не увидев озера. Дело шло к полудню, и городские ворота были не заперты. Часовой, укрывшись под навесом караулки, проводил их взглядом, но даже не шелохнулся. Только вяло махнул рукой в ответ на приветственный жест Бизонтена, крикнувшего ему:
— Теперь мы ваши, здешние.
На улицах было пустынно, лишь кое-где в лавочках горели свечи. Капли дождя с медленным всплеском падали в бесцветную серую воду. Впрочем, близкое присутствие озера чувствовалось, только его обволокло собой небо, прикрыло все вокруг тусклой пеленой.
Они остановились перед назначенным им домом, и Бизонтен скомандовал:
— Разгружаться потом будем, когда дождь утихнет.
Все дружно попрыгали с повозки и бросились в дом, где веяло приятной теплотой. Большая куча угля была присыпана золой. Мари сунула в очаг пучок хвороста, и вскоре заполыхал огонь.
— Огонь — он грусть гонит, — заявил Бизонтен.
Кузнец с Пьером распрягали коней. Слышно было, как заводят они лошадей в конюшню, потом с повозки сняли козу, что оказалось не так-то легко.
Шакал, припадая на больную ногу, обошел комнату, обнюхал стены, пол и стулья, потом направился к очагу и улегся там, как он обычно лежал перед камельком в хижине. Однако то и дело он беспокойно оглядывался на дверь.
Пьер с дядюшкой Роша завозились в конюшне — видно, принялись чистить лошадей и сколачивать ясли. Жан и Леонтина решили показать Клодии дом, она робко осматривалась вокруг.
— Ну, Клодия, — спросил Бизонтен, — видела когда-нибудь что-либо подобное?
— Нет, — ответила она. — Никогда даже в такие дома и не заходила.
Жила она прежде в Нозруа, и Мари осведомилась у Бизонтена, город это или деревня.
— Это укрепленное селение, — пояснил Бизонтен. — А почему вы спрашиваете?
— Думаю, как бы Клодию не напугал городской шум. Тут и повозки на улицах, и народу вон сколько. А на пристани такой грохот.
На пристани было сейчас совсем тихо, но Бизонтен сообразил, что Мари завела этот разговор, имея в виду не только Клодию, но и себя тоже. Так как он промолчал, она продолжала:
— Вы-то, вы, конечно, не раз в городах живали…
Бизонтен, стоявший у окна и весь поглощенный созерцанием озера, на глади которого все его будущие стройки возникали с какой-то особой четкостью, обернулся и произнес:
— Ты ведь тоже никогда в городе не жила, придется тебе привыкать.
Он налег на это «ты», и, так как Мари удивленно подняла на него глаза, он подошел к ней, взял ее за плечи и сказал:
— Да, да, милочка моя Мари. Приходится обращаться к тебе на ты. Мастер Жоттеран посоветовал мне не ошибаться при чужих. Не забудь, что ты теперь моя жена. Не знаю, по душе ли тебе это или нет. Во всяком случае, надо хоть вид показывать, что ты со мною по-настоящему счастлива!
Он звонко расхохотался. Мари опустила голову, и Бизонтен заметил, что она вспыхнула. Она даже не попыталась высвободиться из рук Бизонтена, и ему показалось, будто она ждет от него чего-то иного. Он крепче сжал ее плечи, такие хрупкие под шерстяной кофтой. Он уже было привлек ее к себе, но тут на пороге, вымощенном перед дверью плитами, прозвучали шаги. Бизонтен отпустил ее. Она вскинула голову. Краска еще не сошла с ее лица, но она улыбалась.
Вошел дядюшка Роша, за ним Пьер с охапкой чурбаков. В волосах его застряла солома. Он весело говорил:
— А нас оттуда краснохвостки чуть не прогнали, до того здорово нас крыли. Вертятся все время под навесом в конюшне. Боятся, что гнездо опоздают свить.
— А раз здесь есть краснохвостки, значит, дом хороший, — заметил Бизонтен.
— Верно, — подтвердила Мари. — У нас в Лявьейлуа они каждый год прилетали. А раз уж прилетели, скоро весна.
Теперь, после их сегодняшнего переезда под проливным дождем, все они испытывали смутную радость, хотя и не прорывавшуюся наружу, но подспудно таившуюся в каждом. Огонь, весело распевавший свою песенку, возгласы ребятишек, приятная теплота, наполнившая весь дом, даже самые обычные их движения и те не походили на вчерашние в хижине, приютившейся в лощине Дюфур.
Бизонтен снова подошел к окну и снова увидел дождевые струи, падающие на озеро, по которому медленно проплывали черные лысухи, словно бы взвешенные в этой всесветной серости. Когда какая-нибудь одна из лысух ныряла, казалось, будто ее внезапно всасывала тьма.
Потом, когда Бизонтен помогал Мари пристраивать на положенное им место тазы и лохани, ему попался на глаза сак, оставленный у них Ортанс. Ему вдруг привиделась мертвая Ортанс. Привиделась всего на мгновение, и он сам удивился, что так больно сжалось сердце.