Они переглянулись, и Мари пролепетала:
— Да нет, так все, ей-богу, неожиданно произошло…
— Надо дать ему такое имя, какие у нас дают, — заметил кузнец.
С минуту все говорили разом, и пришлось Пьеру повысить голос, чтобы они наконец замолчали. Только тогда они услышали слабенький, измученный, взволнованный голосок Клодии:
— Мне хотелось бы назвать его Александром… Александр.
И вдруг перед ними встало лицо Блонделя. Бизонтен видел его лицо, такое светозарное и ясное, и был он уверен, больше чем уверен, что и все остальные тоже видят это лицо.
Наступило долгое молчание, прерываемое только пением ветра да перестуком лошадиных копыт в конюшне. И все эти звуки были звуками мира и жизни.
Неподвижно стоя вокруг кровати роженицы, они переглядывались, вряд ли видя друг друга. Несколько минут они пробыли не здесь, а в иной, неведомой вселенной, куда их позвал тот человек, так часто говоривший им о жизни и смерти. Вспомнив на миг о младенце, которого он только что похоронил, Бизонтен опять, уже в который раз, услышал голос Александра Блонделя, напоминавшего им о страшной тяжести мертвого ребенка и о чудесной тяжести детей, возвращенных к жизни.
И тут только они услышали голоса старика Фонтолье и сбежавшихся соседей-крестьян. Они услышали в ночи стук повозки. Гости нагибались над новорожденным, твердили, что он настоящий красавец, и спрашивали, как его назвали. И голоском, срывающимся от боли и счастья, Клодия повторяла:
— Александром… Звать его Александр.