Нам не хвалиться этим веком,
Не подсчитать стране потерь.
Но оставаться человеком
Нас научил фашистский зверь.
«В гробы пожалуйте, матрешки!
Доели крыс? Теперь в расход!
Ну, как вам голод и бомбежки?
Вы, русские, дурной народ!» –
Листовки с неба прилетали.
В душе у каждого шел бой.
Мы таяли, мы умирали,
Но не смирились пред судьбой…
Пусть обезлюдел на две трети,
Огнем и холодом распят,
Ты – всех любимее на свете,
Святой мой город – Ленинград!
От деда осталось пять лезвий
Да пара заштопанных брюк.
От деда остался железный
Трофейный немецкий сундук.
Я часто играл в его чреве,
В тяжелой его тишине,
И страшные мысли, как черви,
Вползали в меня о войне:
Молчащий охранник на вышке,
Молчание минных полей…
А дед барабанил по крышке:
– Заснул? Вылезай поскорей!
В кошмарах сундук настигает,
Бросает железную тень,
Но дедов кулак заставляет
Поверить в сегодняшний день…
Говорил болезный дедушка Аким:
«Надо быть железным али никаким.
Нужно выгнуть спину, как умеет рысь,
Нужно зубы в глину атомную вгрызть.
В варежке синица, в рукаве звезда,
Нужно зацепиться сном за провода…»
Смыслами здесь веют кочки, мох, лишай –
Он им больше верит, чем своим ушам.
Сторожит он с песней шорох, чепуху
(Это интересней, чем толочь труху).
Если затанцует на болоте пень,
Если забалует оборотня тень –
Наш дедуня вскинет верный ППШ,
Кой-кого покинет черная душа.
С детскосельских нарезанных соток
Свекор снял боевой урожай –
Из окопов сырых и с высоток,
Где передний щетинился край.
Боевые патроны – в ведерко,
И осколки покиданы в таз.
Те свидетельства страшной уборки
И поныне хранятся у нас.
И плита от советского дота
Монументом вросла у ворот…
Дотемна продолжалась работа,
Чтобы репу родил огород.
Свекор мой – деревенской закваски
И всегда был за труд и за мир.
Наступал на немецкую каску
Каждый раз по дороге в сортир…
Он был солдат, мой дед Иван.
В плену горячечного бреда
Он умер от тяжелых ран.
Я никогда не видел деда.
Мечты о нем, как Божий день,
Навек останутся святыми,
Как свет забытых деревень,
Как слово «Родина» над ними.
Зимы сиреневая заметь
Врывалась в лихолетье окон:
Блокада состоит из блоков,
Которые снимает Память.
Был Ленинград, а стался – Питер.
Былое имя спит в изгнанье,
Но поступью блокадных литер
Он вечен в нашем бытованье.
Погребальные поля,
Как вы тянетесь глубоко!..
Вами кроется земля…
Око закрывает око,
Человека человек
Провожает в путь последний…
Так наследнику наследник
Скрещивает руки рек.
О, мама в стылой колыбели!
Ее пронзят осколки те,
Что в дни февральские летели
Сквозь крышу хаты – и везде.
И тут и там – металл крылатый.
Вотще горяч он иль незрим…
А бабушке у белой хаты
Все застит зренье черный дым.
Мои стихи в руинах Сталинграда,
Где хриплый крик чужого языка.
Мать на заре затеплила лампаду,
И ей моя откликнулась строка.
Чернеет снег от пепла и безмолвья.
Пустой металл и здесь, и в синеве.
Слагаю неразбавленною кровью
Чужие строки о моей войне.
На фотографии – глаза
Недавно вышедших из боя.
Так долго смертному нельзя
Глядеть в горящее иное.
И снова рвутся в бой они,
Где полыхает свет кромешный.
В глаза солдатские взгляни
На фотокарточке воскресшей.
Донос. ОГПУ. Расцвет ГУЛАГа.
Руби руду! Баланду съешь потом.
Мой дед с кайлом в обнимку – доходяга.
А я родился… в пятьдесят шестом.
Война. Концлагерь. На краю оврага
Эсэсовец орудует хлыстом.
Отец с кайлом в обнимку – доходяга.
А я родился… в пятьдесят шестом.
Орел двуглавый. Гимн. Трехцветье флага.
С нательным в новый век вхожу крестом.
Бескровно под пером скрипит бумага.
Ведь я родился… в пятьдесят шестом.
Выглянул месяц, как тать, из тумана,
Ножичком чиркнул – упала звезда
Прямо в окоп… В сапоги капитана
Буднично так затекает вода…
Через минуту поодаль рвануло…
Замельтешили вокруг «светлячки»…
Встать не могу – автоматное дуло
Прямо из вечности смотрит в зрачки.
БЫЛО ТАК
«Коктейль Молотова»2 знаменитый –
Он его когда-то знавал!
И сейчас помнит танк подбитый:
Весь железный, а как пылал!
Он кружил над его окопом,
Все железом горящим круша.
В единоборстве с танком жестоким
Трепетала солдата душа.
Наконец танк затих понемногу,
Испустив удушающий чад.
Потерял в этой схватке ногу
Молодой первогодок-солдат.
Этот бой в его жизни первым
И последним был – этот бой.
Напряженья не вынесли нервы –
В пять минут стал солдат седой…
Только ночью пришли санитары.
Проползли мимо: вроде мертвец.
Но один из них, опытный, старый,
Поглядел: «Жив, кажись, молодец!»
И с тех пор, подлечившись маленько,
Уж полвека он помнит тот бой.
И живет на краю деревеньки
Ветеран с деревянной ногой.
И когда в день Девятого мая
Самогонки старуха нальет,
«Коктейль Молотова» вспоминая,
Не таясь от людей, вдруг всплакнет.
Две тысячи десять…
Еще один год без войны,
Еще один повод
Для шума и действа помпезного.
Их много приходит
К подножью Кремлевской стены –
В саду Александровском
Славящих подвиг Безвестного…
Бог с ними. Читатель, прости,
Я люблю тишину.
И там, где дорога
Свивается полем непаханым,
В забытой деревне
Я помню старушку одну…
– А вы проходите.
Вам чаю с вареньицем, с сахаром?
Да что ж вы стоите у двери?..
Беленый платок.
Откуда в глазах эта ясность,
Как мудрость прощения?
Их синь бесконечна…
Кончается жизненный срок –
Десятый десяток.
Соседи сказали, весеннею
Порой выходила она
На развилке стоять,
Но силы все меньше…
А старость бредет, не торопится…
– Куда же вы, бабушка Капа?
– Я? Петеньку ждать.
Да как же иначе?
Ведь он обещал, что воротится…
Вхожу в землянку –
Быль со всех сторон,
Не нужно очищать ее от пыли.
Следы войны,
Следы былых времен –
Сороковых.
Здесь партизаны жили.
Я вижу фитилек
Сквозь полумрак,
Склонились
Над раскрытой картой люди.
Минуты на счету –
Так близко враг,
В руках у командиров
Сотни судеб.
Дрожит огонь,
И тени на стене
Столкнулись в рукопашной…
Бой в разгаре.
Силен противник,
Лес дымит в огне.
И за ребят так больно!
И так страшно!
Лес полон выстрелов.
Убита тишина
И юная радистка Тося.
Над русским миром
Царствует война –
Людей под Лугой
Словно травы косит.
Теперь в окопах
Сосенки растут,
И славят тишину
Лесные птицы.
Но партизаны умирали тут…
Придем к могилам –
Миром поклониться.