«Примерно! Дерзким должен быть налет!..»
Торпедоносцы – главная опора!
Корсары засланы вперед
На бреющем… Отважен гул моторов.
Успех – внезапность! В сущий ад
Констанцу ввергли красные «бостоны»:
Под запредельный русский мат,
Под рев винтов, под треск, грома и стоны.
Меж водяных заградстолбов
Несутся коршуны к эсминцу…
Торпеды сброшены – готов!
Рывок наверх – и взвились в небо птицы!
Заход… Еще один заход…
Следили молча дьяволы за ними…
Какой небесный летчики народ!
На удивленье – с лицами земными!
Сомкнулись эскадрильи – и домой…
Но тут явилось откровение приказа:
Констанца порт был непростой –
Там хищных «мессеров» таилась база.
И вот он, гул взъяренных пчел!
Ведомый Мишка задымился первым,
В кабине у Сабира горячо…
И Толя, Толя… В штопоре друг верный…
Морским пилотам нет иных могил –
Их волны примут и укроют…
Я из полета тестя возвратил –
А там, во сне друзей осталось трое…
К своим вернулся… Нам ни слова…
Кровь на локтях, и кулаки красны.
Он побывал в Констанце снова –
Он побывал в своем гнезде войны…
Матвей Овсиенко пал смертью храбрых 1 августа 1943 года на восточной окраине села Молдавановского…
Я приехал туда, где на фронте убило отца,
Осмотрел все дворы в бастионе казацком
И бродил между хат от конца до конца –
Похоронка неправдою стала казаться.
Ослепительно солнце сияло в тот день,
От жары все живое сомлело в истоме.
Раскаленным был каждый и дом, и плетень.
Тишина, будто кто-то и нынче здесь помер.
А вокруг, по холмам виноград золотой
Зажигал полновесные спелые гронки,
И струился в селе тот особый настой,
Когда грех говорить даже громко…
Я пристыженно, молча поднялся на холм,
Возложил гладиолусы у обелиска
И, не в силах сдержать удушающий ком,
Отошел и склонился в почтении низко.
Видел списки как будто в горячем дыму,
Отыскал среди прочих фамилию бати:
Почему-то особая почесть досталась ему –
В указании года рождения, дате…
Что ж, спасибо! Спасибо хотя бы на том!
День, когда он убит, я узнал в похоронке.
Вдруг ознобом ожгло меня в зное густом –
И шагнул я, попятился тихо в сторонку…
Вот и все… Посетил. Попроведал. Узрел…
Почему ж ни одной, ни единой слезинки?
Ведь не бой тут прошел, а расстрел!
Не сошлись тут враги в боевом поединке…
По восточной окраине батю в атаку вели,
В полный рост шел с винтовкою на пулеметы,
Будто был богатырскою силой велик…
Или с ним, казаком, тут сводили все счеты?
Мне кричать бы, подняв до горы кулаки,
Но молчал я, сжимая сведенные скулы:
Спорить грех о былом с поднебесьем таким
В тишине этих сельских полуденных улиц.
Я ничей тут покой в этот день не смутил,
И протестом я мирную жизнь не нарушил.
Сын убитого воина, здесь на возвратном пути
Я срывал, уходя из села, переспелые груши…
Из калитки ты шагнул в войну
С легкою котомкой за плечами
И, как предки к правде в старину,
Шел по ней и днями и ночами.
В поисках всемирной тишины
Укрощал безжалостные доты
И в Берлине вышел из войны
Через Бранденбургские ворота.
1985
В июле стог сметал отец
И лег в сырую землю.
Блестит луна, как бубенец,
Медвежьи сосны дремлют.
Отца помянем. По сто грамм
Нальем. Закусим луком.
А стог стоит, как светлый храм,
Над сиротливым лугом.
1983
На развилке липовых аллей,
Что сошлись у сельского погоста,
Повстречался мне лихой старлей –
Погранец небольшенького роста.
Вышло это на исходе дня
В месяце июне, в прошлом веке.
Отчего у взрослого меня
Так не к месту задрожали веки?
– Если я на правую сверну,
То куда ведет она, служивый?
– На войну, племянник, на войну,
Даст Бог, свидимся, коль будем живы!
А вот будем ли? – он крикнул мне,
Вскинул вещмешок и шаг добавил.
И ушел, и сгинул на войне
Старший лейтенант – мой дядька Павел.
Он на довоенной фотке в фас
Снят, а в профиль даже не представить…
Не разжалобить хотел я вас –
Лишь маленько потревожил память!..
Не дождалась бабушка сынка –
Тихо прикорнула на погосте.
Поседели два моих виска,
И усталость напросилась в гости.
Надо бы махнуть на пару дней –
Положить цветы к его заставе
У развилки липовых аллей,
Что ведут к забвению и славе!
Отец под Курском в сорок третьем
Фашистской пулею сражен,
И я мальчишкой малолетним
Отцовской ласки был лишен.
Пришла по почте похоронка –
Перед глазами поплыла
Моя любимая сторонка,
Что в день июньский мне мила.
Я помню, мама, было тяжко:
Утрата горечью легла.
А ты, вдова, моя бедняжка,
Ушла в заботы и дела.
Мы были мужественны духом
И загрубели от войны,
Улавливали чутким слухом
Отчаянье своей страны.
Война закончилась Победой,
Далась Победа нелегко.
Я шел за плугом рядом с дедом –
Ушел из детства далеко.
Я верю в будущее свято,
Горжусь любимою страной!
Отец убит. И, сын солдата,
Защитник я страны родной.
Он пришел в простреленной шинели,
Хлеб достал и стал его делить:
«Думали, погиб я?.. Не отпели?..
Победили! Значит, будем жить!
Эх, пехота! Попрощался с другом –
Юной жизни оборвалась нить…
Хорошо весной идти за плугом,
А не в землю друга хоронить».
Посмотрел в окно на старый храм
И погладил сына по вихрам.
Все роли распределены.
На фотоснимке – мама с братом:
Одна неделя до войны,
Счет времени пошел обратный.
Не ведают, что впереди:
У мамы – ад блокадный, страшный,
А брат – моложе тридцати –
Он никогда не станет старше…
Он вернулся с войны домой:
Жив, здоров, не ранен в бою.
Фронтовик, неприметный герой,
Что Россию спасал свою.
Впереди столько планов, дел:
Ленинград поднимать из руин.
Он с надеждой вперед глядел,
Рядом – дочка, жена и сын…
Только сердце сказало «нет» –
Боль войны извела дочерна,
И под мирной звездой в сорок лет
Он ушел за погибшими вслед…
Сорок пятый. Победа. Весна.