– Ваше величество, – сказал я, – думаю, что моя кандидатура в связи с восточной миссией возникла по недоразумению. В данном случае речь идет скорее не о миссионерской, а о дипломатической деятельности. Для нее более подходил бы не монах, а женатый священник.
– Почему же? – возразил Государь. – Речь идет в значительной степени о миссионерстве. К тому же женатый священник не может стать епископом, а через какое-то время возникнет вопрос и об этом.
– Для работы на Востоке, однако, необходимы соответствующие знания и опыт. Их у меня нет. Есть и еще одно обстоятельство…
– Какое же?
– Не сочтите за дерзость, ваше величество, но я убежден в том, что драма России, а может быть и всего человечества, будет разыгрываться не в монгольских степях и не в Маньчжурии, а здесь, на русских равнинах. Если Тибет и Гималаи – крыша мира, то у нас под ногами разверзается провал в преисподнюю и над ним незримо возвышается новая Голгофа. Мое место здесь, Государь.
– Значит, провал в преисподнюю и Голгофа? Что же, будем молиться, чтобы миновала нас чаша сия.
Вопрос о поездке в Пекин больше не поднимался. Государь стал расспрашивать меня об оптинских старцах. Он явно не спешил отпускать меня, хотя, по его словам, на прием к нему в этот день было записано еще восемнадцать человек. Я был приглашен на чай и представлен Государыне и царевнам.
В глубокой тревоге я покинул Зимний дворец.
Империя и Россия… В какой мере совместимы эти два понятия? И совместимы ли вообще? Чудовище, взращенное Петром, изготовилось к прыжку на Восток. Ради чего? Ради безопасности России? Ради ресурсов и жизненных пространств, необходимых для ее будущих поколений? Но Империи нет никакого дела до России как таковой, она паразитирует на ней. Русская духовность и русская культура для нее в лучшем случае – грим, под которым она пытается скрыть свою звериную, сатанинскую сущность. Русский народ для нее – живой инструмент, пушечное мясо, выражаясь словами Наполеона. Сколько душ погубил Петр Первый ради честолюбивых имперских планов! Страну довел до разорения! И все для чего? Чтобы силой прорваться в Европу! Империя всеядна, она может проглотить все, и ничто не в состоянии ее насытить. Она безлика, универсальна. Как Царство Божие одно, так и она стремится быть одной. Ей тесно в любых рамках. Не удалось взорвать рубежи на Западе, она будет двигаться на Восток, до Гималаев, до Индийского океана. Но остановят ли и эти естественные препятствия ее натиск?
Прав Государь, когда говорит о важности освоения безлюдных пространств Сибири. Но обширные равнины Средней Азии и Китая, населенные многочисленными народами со своеобразной древней цивилизацией, – это ведь совсем другое дело! Каким может быть место России в этом конгломерате народов? Зачем нам подобное вавилонское смешение языков?
Сознает ли все это Государь? Как бы то ни было, он, стоящий во главе империи, по своему духу и складу (да-да, я в этом уверен!) не является выразителем имперской идеи. В этом парадоксе – кульминация кризиса. Империя в лице своего верховного правителя пришла к самоотрицанию. И конечно же Государя влечет к себе не Восток Ксеркса, а Восток Христа! Не пытается ли он изменить характер, сущность имперской экспансии? В моем лице ему нужен был не дипломат, а апостол. Я не оправдал его надежд. Это легко можно было заметить по его грустному, усталому взгляду. Но я и не мог оправдать надежд Государя. У меня другое призвание. И он это тоже понял. Я призван взойти на Голгофу здесь, в России, так же, как и он. В трагические переломные моменты истории хитроумная дипломатия бессильна. Государь, Помазанник, есть Агнец, и у него одна только возможность выполнить свой долг – принести себя в жертву».
Мое чтение дневника старца Варнавы было прервано стуком в дверь. Гришка-алтарник жестами объяснил, что пришел посетитель, и судя по взволнованному лицу Григория, это был не совсем заурядный визит. Я спустился вниз. На паперти у дверей храма стояла Елизавета Ивановна. На ней было скромное черное платье, на голове платочек, на лице ни следа косметики.
– Благословите, батюшка, – потупив глаза, произнесла она.
– Нет, благословить вас я не могу.
– Я вас очень прошу.
– Не просите, Елизавета Ивановна. Тем более что для вас мое благословение не имеет никакого значения.
– Поймите, отец Иоанн, нам все равно необходимо найти общий язык. Это и в моих, и в ваших интересах.
– Нам не о чем разговаривать.
– Вы что, с Луны свалились, батюшка? Неужели не понимаете, что этот храм – мой? Он зарегистрирован на мое имя. Я – председатель общины, а вы – только наемник. Я могу вас нанять и могу отказаться от ваших услуг. Это хотя бы вам понятно?
– Вы не можете быть председателем общины.
– Почему же?
– Община объединяет верующих, верующих!
– А вы докажите, что я неверующая.
– Мне не нужно это доказывать, Елизавета Ивановна. По церковным канонам мне принадлежит право взять и решить, допускать или не допускать вас к причастию и церковному общению.
– Я буду жаловаться.
– Кому, Валентину Кузьмичу?
– Да, Валентину Кузьмичу.
– Мне говорили, что он знает церковные каноны, как афонский монах.
– Он не хуже знает и государственные законы. Ясно?
– Куда уж яснее! Всего хорошего. И запомните: дальше паперти ни шагу! Храм для вас закрыт.
Метнув на меня уничтожающий взгляд, Елизавета Ивановна не очень твердой походкой удалилась.
«Что ж, – констатировал я, – противник чувствует себя не так уверенно, как можно было предполагать. Елизавета Ивановна предложила компромисс. Это уже кое-что значит. Выходит, вопрос о закрытии храма еще не решен. Как они будут действовать дальше? По-видимому, постараются оказать нажим на правящего архиерея. А как поступит тот? Пойдет с подношениями к угрюмому уполномоченному и таким образом сможет протянуть время, столь нужное мне для укрепления моих позиций. Некоторый резерв времени у меня есть».
На следующий день мне, однако, пришлось убедиться в том, что я недооценил Валентина Кузьмича. После окончания литургии ко мне подошел молодой мужчина лет тридцати – тридцати пяти, интеллигентного вида, с рыжеватой бородкой. Я обратил на него внимание еще во время службы. Он стоял недалеко от амвона и с большим вниманием слушал мою проповедь. К причастию он, однако, не подходил и не исповедовался, ко кресту также не прикладывался. Подойдя ко мне, он попросил уделить ему несколько минут.
– Меня зовут Юрий… Лужин. Юрий Петрович Лужин. Я человек нецерковный, как вы, наверно, сумели заметить, но к христианству, и особенно к православию, отношусь сочувственно и с большим интересом. По образованию я архитектор. В Сарске оказался не по собственному желанию. Можно сказать, я сюда сослан, впрочем, так же, как и вы.
– Почему вы думаете, что я сюда сослан?
– Ну, во-первых, об этом говорит весь город. А во-вторых, как же может быть иначе? Разве ваше место здесь?
– Мое место здесь.
– Не буду спорить. О себе я этого сказать не могу. Но ближе к делу. Будучи архитектором, я не мог не соприкоснуться с историей Церкви и с христианским учением. И помню, однажды подумал: «А почему бы и нет?» Учение о Фаворском свете меня поразило, словно вдруг завесу прорвало и заглянул я по ту сторону бытия. Все собирался обдумать как следует этот вопрос. Но не довелось, другие дела увлекли, миражи, которые и привели меня сюда. Здесь я работаю в отделе Госнадзора за памятниками архитектуры. Не работаю, конечно, а дурака валяю, но зарплату, правда небольшую, выдают исправно. Я вижу: все это вам не очень интересно. Перехожу к главному, к тому, что не может вас не заинтересовать. Мой начальник товарищ Блюмкин (не удивляйтесь, именно такая у него фамилия, как у чекиста, который Мирбаха убил) намерен в скором времени направить в ваш храм инспекционную комиссию. Цель комиссии – констатировать, что мракобесы-церковники довели выдающийся памятник архитектуры XVI века до плачевного состояния. Следовательно, его нужно изъять у них и превратить в музей. Товарищ Блюмкин будет назначен по совместительству директором. Значит, вторая зарплата. Но это еще не все. Начнется реставрация, и как обычно бывает, затянется она на десятилетия. Улавливаете? Вот где золотое дно! Тут и деньги, и дефицитные стройматериалы! Какие особняки из них можно отгрохать себе и своим деткам! Кстати, мне уже предложена ключевая должность архитектора! Видите, чем жертвую, выдавая вам ведомственную тайну? Не знаю, сможете ли вы отбить атаку. Но я вам подскажу один ловкий ход. Не торопитесь его делать. Все нужно тщательно рассчитать и бить наотмашь, наверняка. Две иконы из иконостаса вашего храма висят в квартире у Блюмкина. Ну как?
– Спасибо.
– На меня не ссылайтесь, а свидетелей мы найдем. Вот моя визитная карточка. На всякий случай. Лучше пока не афишировать наше знакомство. Я сам к вам приду, когда будет нужно… Побеседовать о Фаворском свете. До свидания, отче.
Рассказанное Лужиным заставило меня серьезно задуматься. Готовящаяся акция не могла, конечно, явиться для меня неожиданностью. Мысль об этом у меня возникла сразу, как только я подошел к изуродованному храму. Идея воспользоваться его запустением, для того чтобы изъять у верующих, лежала на поверхности. Валентину Кузьмичу в данном случае не нужно было ломать себе голову. А вот что делать мне?
Первым делом, разумеется, нужно починить кровлю. Затем следует приступить к внешнему и внутреннему ремонту. Это потребует колоссальных средств, которых у меня нет. Следовательно, в обозримом будущем можно об этом и не мечтать. Починка кровли – дело более реальное и, главное, необходимое и неотложное. Но хватит ли на это тех десяти тысяч, которые мне дал архиепископ? И где найти железо?
На следующий день во время литургии я обратился к народу с проповедью, в которой призвал верующих принять участие в благоустройстве храма, и в первую очередь помочь отремонтировать его кровлю. Реакция последовала через день. Ко мне явился мужчина импозантного вида (судя по его поведению, в храме он находился впервые) и предложил кровельную медь. На мой вопрос о цене он зал