омил три тысячи. Когда я ответил, что такая сумма превышает мои возможности, обладатель меди легко согласился снизить цену сначала до двух с половиной тысяч, затем до двух и, наконец, до полутора тысяч. С кровельной медью мне никогда раньше не приходилось иметь дела, цифры, которыми оперировал мой собеседник, были для меня пустым звуком, но то, что он, почти не торгуясь, согласился снизить цену в два раза, не могло не насторожить даже далекого от коммерции профессора богословия. Я попросил его представиться.
– Иванов Иван Степанович, – с некоторой заминкой ответил коммерсант и, поскольку я продолжал смотреть на него с нерешительностью и некоторой настороженностью, поспешно добавил: – Директор городской базы стройматериалов. Да вы не беспокойтесь, через два часа медь будет здесь.
– Дело терпит, – сказал я. – Нужно подумать, куда ее сложить, а потом… было еще одно предложение…
– Кровельной меди? – с недоверием спросил Иванов.
– Кровельного железа, – ответил я.
– Но ведь это же совершенно несопоставимые вещи. Разве можно сравнить кровельную медь с железом?
– И все-таки тут есть над чем подумать. Как с вами связаться?
– Лучше я сам приду сюда.
– Хорошо.
– Скажите, когда.
– Допустим, послезавтра.
– Во сколько?
– В два часа.
– Послезавтра в четырнадцать ноль-ноль я буду у вас.
Мужчина ушел, но чувство беспокойства не покидало меня. Не понравился мне его бегающий взгляд – он избегал смотреть мне прямо в глаза, – насторожило, что он так легко вдвое снизил цену. Но, может быть, три тысячи он заломил наобум – у попов, мол, денег полно! – однако, увидев жалкое состояние храма и поняв по моему виду, что все обстоит иначе, решил не тратить время на бессмысленные торги? Поколебавшись, он все же назвал мне свое имя и должность… Нет, интуиция мне подсказывала – что-то здесь нечисто. Хорошо еще, если ко мне приходил просто жулик, а если это козни Валентина Кузьмича?
Береженого Бог бережет. Не теряя времени, я решил направиться на базу стройматериалов. Директор не пожелал, чтобы я сам вступал с ним в контакт по вопросу о покупке кровельной меди, но ведь мне нужны и другие материалы: олифа, краска, доски, гвозди и мало ли что еще.
База находилась на окраине города. Я подошел к воротам, вывеска над которыми удостоверяла, что это действительно городская база строительных материалов. На воротах висел заржавевший замок. Но смутило меня не это: дорога перед воротами, по которой по логике вещей должны были разъезжать туда и обратно грузовики с досками, бревнами и если не с кровельной медью, то по крайней мере с железом и шифером, заросла крапивой и лопухами. Чуть заметная тропинка была протоптана к находившейся рядом калитке. Я толкнул ее – она подалась. И что же предстало перед моими глазами? Глухой железобетонный забор окружал огромное, заросшее высокой травой и кустарником пространство. На нем размещался небольшой полуразвалившийся сарай и будка, около которой паслась коза. К дверям будки была прибита монументальная медная вывеска с надписью: «ДИРЕКТОР БАЗЫ». Я нерешительно постучал в дверь.
– Хто там? – послышался удивленный мужской голос. – Входи!
Я вошел. За столом, стоявшим посередине тесной будки, сидели двое: молодой детина лет двадцати пяти и пожилая женщина. Из граненых стаканов они пили какую-то жидкость с голубоватым оттенком, закусывая малосольными огурцами, помидорами и вареным картофелем. Пятилитровая бутыль с жидкостью стояла на столе.
При моем появлении работники базы замерли с открытыми ртами, продолжая держать в руках стаканы.
– Чур! Чур! – с выражением ужаса на лице произнесла женщина. Стакан выпал у нее из руки, драгоценная жидкость разлилась по столу и тоненькой струйкой потекла на пол. Женщина стала неистово креститься. А детина как замер, так и продолжал сидеть не шелохнувшись, окаменев в буквальном смысле слова. Их реакцию легко можно было понять. Появление любого посетителя должно было вызвать у них удивление. Но священник – в рясе, в клобуке, с крестом… Бог знает какие мысли мелькнули в их затуманенном мозгу.
– Мне нужен директор базы, – сказал я.
И только тут, услышав мой голос, детина медленно стал приходить в себя. Рука его, державшая граненый стакан, задрожала мелкой дрожью, расплескивая голубоватую жидкость, а глаза приняли более или менее осмысленное выражение.
– Я д-д-директор базы, – наконец, заикаясь, произнес он, – а это Н-н-нюрка, сторож.
– А где Иван Степанович?
– Какой Иван Степанович?
– Иванов.
– Не знаю такого. Это не по нашей части. «Ясно теперь, по какой он части», – подумал я. Разговаривать с директором базы о кровельной меди (и не только о ней) не имело никакого смысла. Я повернулся к выходу.
– Так ты не за нами? – промолвил детина.
– Пить нужно меньше, – ответил я.
– Вот те крест, больше не буду! – в сердцах воскликнул детина и широко перекрестился.
Я вернулся к храму и – о чудо! – увидел стоявший перед ним грузовик с кровельным железом. Два молодых человека атлетического сложения открывали борт машины, видимо, намереваясь разгружать ее. Тут же суетился Гришка-алтарник. Женщина лет пятидесяти, в белом платочке, отдавала распоряжения. Завидев меня, она тотчас подошла ко мне и низко поклонилась.
– Благослови, батюшка, рабу Божию Агафью и сыновей ее Петра и Андрея. Железо вот привезла тебе на храм Божий. Давно купила его. Дом собиралась новый строить, да так и не собралась. Видишь, и пригодилось железо.
– Но может быть, еще соберешься дом-то строить?
– Нет, батюшка, это я твердо решила. На храм жертвую. Разве можно спокойно смотреть, как он разрушается? Будет храм Божий – будет все. Мои сыновья помогут тебе и покрыть его. Они на все руки мастера: и плотничать, и столярничать умеют. Господь меня не обидел.
Затем, понизив голос, Агафья сказала:
– Я хочу, батюшка, чтобы они поближе к храму были. Зарок я дала… Муж меня оставил, когда они совсем крохотульками были. А однажды… вот что случилось. Возвращаюсь я домой из города – мы тогда в деревне жили, – за продуктами я ездила… и вижу: пламя полыхает в полнеба. Пожар в деревне… И мой дом весь в огне. Соседи с ведрами бегают… «Детушки, детушки мои!» – завопила я. Где они, никто не знает. Бог только ведает, что я пережила в этот миг. Взмолилась: «Господи, все отдам. Ни шагу без воли Твоей! И детей так воспитаю. Спаси их, Господи!» И что же, батюшка… Выходит из горящего дома юноша – никогда я его раньше не видела – и выносит детей моих на руках. В белой рубашке он был, и, хорошо помню, крестик блестел у него на расстегнутой груди. Мне бы, дуре, в ноги ему поклониться! А я – искушение меня обуяло! – говорю: «Облигации у меня там остались, в сундуке, около печки». До сих пор все внутри переворачивается, как только вспомню об этом. Грустно он посмотрел на меня, без укора, но как бы с состраданием и вновь вошел в горящий дом. Больше уже никто его не видел. Потом мы все пепелище перерыли. Ни косточки не нашли. Только крестик. Как он не расплавился – ума не приложу. И не потускнел даже, блестит, как новенький. Учительница все уговаривала меня отдать его на экспертизу – из необычного металла, говорит. Но я не отдала. Повесила на грудь Петру – пусть носит. Пусть помнит, кому обязан своим спасением и кому должен служить. А что, батюшка, может быть, тот юноша не человек был, а ангел? И не погиб он в огне? Я все оправдание хочу найти себе… и не могу. – Агафья смахнула слезу со щеки. – Я очень хочу, чтобы мои сыновья поработали в храме. Да я и сама, наверно, могу пригодиться…
– Просфоры смогла бы печь?
– Конечно, батюшка.
– Нужен мне надежный человек – продавать свечи и пожертвования собирать…
– Благословите. Я могла бы вам и трапезу готовить… Одним Духом Святым, наверно, питаетесь. В чем только душа держится!
«В самом деле, – подумал я, – неделя моего пребывания в Сарске прошла как в горячке. И спал я урывками, и питался в основном просфорами и чаем, который готовил мне Гришка-алтарник. Так, конечно, я долго не протяну. Жизнь должна иметь определенный распорядок и ритм. О поддержании физических сил тоже не нужно забывать. Иначе произойдет срыв. А это только и нужно сатанинским силам, стремящимся уничтожить храм и приход».
Часа через три ко мне вновь пришел Юрий Петрович Лужин.
– Железо приобрели? – с ходу спросил он. – Отлично. Оперативно сработали. Теперь вот что я вам скажу. Немедленно начинайте ремонт кровли. Завтра утром все должно быть закончено. Час назад Валентин Кузьмич – знаете такого? Или, может быть, слышали о нем?
– Слышал и видел.
– Значит, комментарии излишни… Так вот, час назад Валентин Кузьмич приехал к Блюмкину. Он и сейчас у него сидит. Козни против вас строят. Генеральная линия, однако, уже отработана. Завтра к вам явится комиссия и запретит производить ремонт. Формально у них есть все основания для этого. Храм – памятник архитектуры. Реставрировать его должны профессионалы, а прежде вопрос нужно согласовать с десятком инстанций. На это не месяцы, годы могут уйти. А между тем кровля рухнет, и храм у вас отберут.
– Но нельзя ли как-нибудь иначе?
– Нельзя. Отец Василий Блюмкину регулярно дань платил, и тот на все глаза закрывал. Теоретически вы могли бы попросить у архиепископа крупную сумму, чтобы на какое-то время Блюмкина нейтрализовать, не две и не три тысячи – это для него копейки…
– Откуда вы знаете про тысячи?
– Валентин Кузьмич все знает.
– От продавца кровельной меди… Ивана Степановича Иванова?
– Делаете успехи! Раскусили, значит, его… Он, конечно, не директор базы строительных материалов и не Иванов – темная личность из компании Валентина Кузьмича.
– Так сколько же нужно, чтобы удовлетворить аппетиты Блюмкина?
– Много. Но сейчас это уже не поможет. Взять-то он возьмет, однако ничего не сделает для вас, потому что в это дело Валентин Кузьмич вмешался.
– А что нужно сделать, чтобы нейтрализовать, хотя бы на время, Валентина Кузьмича?