му с антипатией, кто ваши друзья и враги; в-третьих, выяснить враждебные планы и устремления – вы же идеологический противник, вы же материализма не признаете и вечно живого марксистско-ленинского учения!
Ваши уязвимые места мне выявить не удалось, так же как и враждебные устремления, но ваши связи я добросовестно перечислил и дал серию ярких портретов. Особенно впечатляющим у меня получился образ Елизаветы Ивановны, и я очень жалею, что мой литературный опус до скончания века будет покоиться в деле с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» за семью дверями и семью печатями. Разве Валентин Кузьмич и его преемники смогут оценить изящество стиля этого маленького шедевра!
Я рассказал вам, отец Иоанн, все как есть, ничего не утаивая. Перед вами слабый человек, преступник, по своему малодушию выдавший друзей. По моей вине человек принял страшную смерть. Перед вами человек, продавший душу дьяволу. Теперь скажите мне, могу ли я рассчитывать на прощение?
– Юрий Петрович, истинный Судия один, и милость Его безгранична.
– А как же договор с дьяволом?
– Союз с Богом немедленно и абсолютно освобождает от всех противоречащих ему договоров и обязательств.
– И расписка, которую я дал…
– Вырванная у вас шантажом и обманом, перед Богом она недействительна.
– Значит, она аннулирована, ее нет?
– Да, ее больше нет.
– Вы снимаете с меня это ярмо, и я теперь свободен?
– Властью, данной мне от Бога, я снимаю с вас это ярмо. Господь дает вам свободу.
– Вот почему они так ненавидят вас! Вот почему! Вы опасны для них! Их законы и власть бессильны перед вами. Властью, данной от Бога, вы разрушаете их царство, и оно исчезает, как дым! Да, между вами не может быть примирения. Тут – или – или… Нужно делать выбор… всем! И мне тоже. Но ведь для того, чтобы получить желанную свободу, необходимо заключить союз с Богом и обрести веру, не так ли?
– Да, необходимо. Господь дарует вам свободу, но от вас зависит – принять ее или отвергнуть.
– Значит, вера и есть свобода?
– Конечно.
– А дамоклов меч?
– Что вы имеете в виду?
– Они же не остановятся ни перед чем! Меня ждет позор и бесчестье!
– Но разве крестная смерть, которую добровольно принял Христос, не была позором и бесчестьем? Честь – не христианское понятие, Юрий Петрович. Это от мира сего. Бесчестье, особенно добровольное, понятнее и ближе христианину.
– Опять я оказался перед той же дилеммой, что и тогда, в Лефортово…
– Никуда вам от нее не уйти… Если, конечно, хотите свободы… И даже если отречетесь от нее. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Добровольное бесчестье легче. И к тому же вы уже почти сделали выбор, доверив мне свою тайну, взвалив на себя крест бесчестья.
– Это оказалось не так тяжело, как я думал. Более того, я почувствовал облегчение…
– Ну вот, видите!
– Дело тут, однако, не только в бесчестье… Лев Бубнов… Он не простит. Они расправятся со мной его руками. Речь идет о Голгофе. Способен ли я вынести не только позор, но и крестные муки?
– У каждого в жизни бывает своя Гефсиманская ночь – и для тех, кого предают, и для тех, кто предает.
– Но может быть, есть средство избежать выбора и с хитростью Одиссея проскочить между Сциллой и Харибдой? Может быть, не рвать расписку? Я буду знать все их замыслы и заблаговременно информировать вас. Тогда вы, избежав многих опасностей, сможете восстановить храм с наименьшими издержками и потерями.
– Юрий Петрович, храм не воздвигают с помощью фальшивых векселей, Царство Божие не строят на обмане. Ни аннулированная расписка, ни хитрость Одиссея для этого не подходят. Мы можем обмануть их и таким путем победить, но это будет Пиррова победа. Произойдет чудовищная подмена – мы уподобимся им. И если говорить лично о вас, то, конечно, с хитростью Улисса и при везении можно безопасно пройти между Сциллой и Харибдой и физически спасти себя, но душу свою так не спасти!
– Так что же, отец Иоанн, среднего пути нет и необходим выбор: или предавать, или быть преданным, или Голгофский крест, или петля Иуды… Тяжкая дилемма! Но выбор делать все-таки придется, сколько бы ни оттягивал я решение. Я не завидую вам, и все же вам легче – для вас или за вас все уже решено. Вопрос только в сроках. Не буду предлагать вам свою сомнительную помощь, но хочу предостеречь – будьте осторожны. Меня, по правде говоря, удивляет, почему они до сих пор не закрыли храм; ведь это в их власти, и сделать это им ничего не стоит – не нужно даже изобретать предлогов и соблюдать видимость приличия. Непонятно! Колокольный звон, который полвека не звучал в городе, стерпели – как Валентин Кузьмич скрежетал зубами! – но стерпели же! Кровлю починили, леса вокруг храма возвели – и ничего! Шестым чувством чую – что-то происходит у нас. Зреет чудовищный обвал. Что-то не срабатывает, какие-то колесики вхолостую прокручиваются, сдает механизм. Но обольщаться не следует – Валентин Кузьмич от своего не отступит, для него, так же как и для вас, выбора уже нет. Не получилось прямым путем, он пойдет в обход, кругами, кругами, как и подобает бесовской силе! В обходных маневрах, в закулисной игре ему нет равных. Друзей своих берегитесь – вот где ваше уязвимое место! Валентин Кузьмич проявляет сейчас к ним бо́льший интерес, чем к вам самим. И помните – он опасен теперь, как никогда раньше, ведь на карту поставлена его судьба и всей сатанинской системы.
19 августа 1985 г.
Сегодня Преображение, наш храмовый праздник.
Все у меня теперь необычно, все воспринимается как-то иначе, сквозь чудодейственную призму. Изменились пропорции окружающего мира. Нечто, казавшееся мне огромным и важным, отодвинулось куда-то на задний план, заняв весьма скромное место в общей картине мира, зато некоторые детали, ничтожные частицы, тысячекратно увеличившись в размерах, приобрели судьбоносное значение. Макрокосм вошел в микрокосм, и наоборот, частицы микрокосма, подобно кометам, ворвались в пространство Вселенной и вспыхнули как яркие солнца. Ближнее, находящееся в двух шагах, чего как будто можно было коснуться, протянув руку, оказалось за гранью веков, а бесконечно отдаленное, невероятное стало близким и досягаемым.
Происходит Преображение. Преображаюсь я и все, что окружало меня. Как изменился храм и весь город за прошедшие три месяца! Впрочем, город, если на него взглянуть обычным взглядом, ничуть не изменился. То же пыхтение Левиафана и суета черных машин на Соборной площади около здания исполкома, та же глухая оторопь, парализовавшая жизнь города. Все это так, если глядеть сквозь обычную призму… А если не сквозь обычную? Вот тут-то и начинаются чудеса!
Преображение – это внутреннее изменение. Его не так-то просто заметить, это антитеза революции, которая зрима и материальна. Революция – переворот, ее цель – поменять местами верх и низ. В этом есть что-то сатанинское, глубоко безнравственное, омерзительно кощунственное. Такой переворот духовно калечит людей, растлевает их, плодит перевертышей. И ведет он к безысходности – от механического перевертывания нового качества возникнуть не может. Революция лишена творческого начала – и откуда ему взяться, если дьявол по своей природе лишен творческого дара – она может лишь разрушать. Переворот – по-гречески «катастрофи» – катастрофа!
Однако не только революция, но и путь постепенных реформ сам по себе бесплоден. Реформы также механистичны, они ни к чему не приведут, завершатся крахом, если не произойдет Преображение.
Всю ночь накануне литургии я не спал. Я сидел в алтаре в согбенной позе, которую преподобный Григорий Синаит рекомендует принимать совершающим умную молитву. Вспомнилась первая бессонная ночь, проведенная мною в алтаре. Это было при пострижении в монашество. Какой же изнурительной показалась мне она! Я был разбит физически, ломило спину, невыносимо болела голова – сшитый для меня новый монашеский клобук оказался мне впритык, как железный обруч он сдавливал голову, а снимать его, по крайней мере в течение суток после пострижения, категорически запрещалось. Не знаю, как я вынес эту пытку. В этот же раз я даже не заметил, как прошла ночь. Мне не требовалось никаких усилий для сосредоточения на молитве. Мысли не отвлекались и не рассеивались. Ум мой бодрствовал, и в то же время я находился как бы в забытьи. Время исчезло, а если нет времени, не то что ночь – вечность превращается в мгновение. Потом у меня возникло даже сомнение – не провел ли я ночь во сне, поскольку утром я себя чувствовал на редкость легко и бодро, был буквально насыщен энергией и пребывал почти в состоянии эйфории. Вошедший в алтарь Григорий посмотрел на меня с удивлением и, как показалось, с испугом.
Я уже вышел на солею, чтобы читать входные молитвы, как увидел направляющихся ко мне двух молодых людей в подрясниках, с чемоданами в руках. Это были иподиаконы архиепископа.
– Обождите, отче, – сказал один из них. – Через полчаса в храм прибудет владыка. Он будет служить у вас. Готовьтесь к встрече.
Служба прошла торжественно и строго. Храм был полон. Во время службы мы с архиепископом не обменялись ни словом. Но по всему было видно, что он доволен.
Архиепископ произнес проповедь, в которой в общих словах рассказал о празднике Преображения, а затем ни к селу ни к городу стал призывать прихожан крепить мир во всем мире и добиваться удаления из Европы американских ракет среднего радиуса действия (как будто от жителей Сарска в этом деле что-нибудь зависело!). Поздравив верующих с праздником, владыка вручил мне прекрасную аналойную икону Преображения.
Правящий архиерей принял приглашение разделить с нами трапезу. На ней присутствовало десятка три прихожан, составлявших церковный актив. За трапезой архиепископ выслушал мой подробный рассказ о восстановительных работах в храме, попросил представить ему присутствующих, во время представления внимательно вглядывался в лица прихожан, задавал им неожиданные вопросы, и у меня сложилось впечатление, что имена многих из них не были для него пустым звуком, – он, видимо, располагал неплохой информацией о жизни прихода. Обратившись к нам, владыка произнес еще несколько общих фраз о празднике Преображения, о значении храма для каждого гражданина, что было расценено мною как одобрение нашей деятельности, потом опять заговорил о ракетах среднего радиуса действия, о необходимости смирения, послушания, повиновения властям, поскольку всякая власть от Бога. Не вызывало сомнения, что подобные рассуждения имели ритуальный характер и предназначались не столько для прихожан, сколько для стен, ибо и стены имеют уши. После трапезы архиепископ спросил меня: