27 апреля
Вчера, в канун Вербного воскресенья, в Сарск прибыл архиепископ. Почти всю службу он находился в алтаре – вышел лишь на полиелей. Во время чтения канона мы обменялись с ним несколькими словами.
– Как тут у вас дела?
– Слава Богу, владыка.
– С Валентином Кузьмичом виделись?
– Нет.
– Плохо.
– Не идти же к нему на поклон!
– Нет, конечно. Но то, что он сам не проявляет инициативы, дурной признак. Вот что, отец Иоанн, как вы смотрите на то, чтобы завтра нам рукоположить отца Петра во иерея, а его брата Андрея – во диакона?
– Мудрое решение.
– Тогда пишите прошение задним числом и готовьте их. Ответственный момент наступает. Трещит системка! Думаю, развалится сразу, в одно мгновение. Но легче нам не будет, отец Иоанн. Новые проблемы возникнут. Инославие, ереси. Нужны новые кадры священнослужителей, образованные, с высоким интеллектом, не скомпрометировавшие себя компромиссами. Такие, как вы. Необходимо готовиться к созданию школ. Так вот, отец Иоанн, я решил: после Пасхи вы перебираетесь ко мне. Вашего мнения я уже не спрашиваю. Такова моя воля. Здесь вам оставаться небезопасно. Вы нужны Церкви, и мы обязаны сохранить вас.
Поскольку архиепископ заговорил о ересях, я хотел было рассказать ему о святодуховцах и своем решении публично раскрыть совершенное ими преступление, но удержался. Можно было не сомневаться в том, что он запретит мне это сделать.
Сегодня во время литургии архиепископ рукоположил обоих братьев: Петра – во священника, Андрея – во диакона.
30 апреля
Позавчера в Страстной понедельник я рассказал верующим о ереси святодуховцев и зачитал письмо Алеши. Моему рассказу сопутствовало гробовое молчание. Затем тишину храма нарушил гул негодования. Верующие разошлись, возбужденно обсуждая жуткое сообщение. Что-то теперь будет.
Реакция последовала незамедлительно. Часа через три ко мне явился запыхавшийся Юрий Петрович.
– В городе брожение, – заявил он, – распространяются самые невероятные слухи об убийстве мальчика и какой-то преступной секте. При этом ссылаются на вас. Вы можете мне объяснить, что произошло?
– Могу.
Пришлось рассказать Юрию Петровичу все от начала до конца, и по мере того как я рассказывал, лицо его мрачнело.
– Да, дело серьезнее, чем я думал. Главное – Валентин Кузьмич наверняка тут замешан. Нет сомнений, что он имеет в секте своих людей и, вероятно, дергает за веревочки. А может быть, и сам в их радениях участие принимает. Где письмо Алеши? Можно прочитать его?
Я дал ему письмо. Юрий Петрович долго и внимательно читал, потом сказал:
– Страшный, разоблачительный документ! Не отнести ли вам его в прокуратуру?
– Чтобы там его положили под сукно или даже потеряли?
– Это маловероятно.
– Учитывая заинтересованность Валентина Кузьмича?
– Если учитывать его заинтересованность в этом деле, то конечно… Тогда вам нужно хорошо припрятать письмо или отдать на хранение в чьи-нибудь надежные руки. И вообще следует подумать о мерах предосторожности. Я обратил внимание на ваши замки. К ним, по-моему, подходит любой ключ, и гвоздем их открыть ничего не стоит. Хотите я принесу вам настоящие замки, сделанные по спецзаказу?
– Я был бы вам очень признателен.
Через час Юрий Петрович вернулся со спецзамками, которые Василий тут же приспособил к дверям храма и входным воротам.
Укоряя себя на исповеди в недостаточной любви ко Христу, я, наверно, все-таки преувеличивал. Начиная с минувшего Рождества я ощущаю особую близость к Нему. Во время рождественской службы перед моими глазами почему-то постоянно стояла одна редкая икона греческого письма, на которой только что родившийся Божественный Младенец возлежал в колыбельке, устроенной из камней и напоминающей скорее жертвенник. Как никогда раньше, взволновала меня таинственная связь светлого праздника Рождества Христова со скорбными днями Страстной недели. Я ждал ее с необыкновенным волнением, с предчувствием того, что в эти дни должно произойти нечто исключительно важное для меня, замыкающее еще один цикл моей жизни. Теперь, когда архиепископ объявил мне о своем решении, стало ясно, что настала последняя неделя моего служения в сарском Преображенском соборе. Не знаю, что будет дальше. Думаю, однако, что прошедший год – вершина, кульминация моей жизни. Выше я уже не поднимусь.
Архиепископ верно говорил о новых проблемах, встающих перед Церковью. Но кажется, решать их не придется уже ни мне, ни ему. Придут другие люди. Что же касается меня, то я, по-моему, сгорел… Полностью, дотла. Свою миссию я выполнил и могу спокойно оставить храм Петру. На него можно положиться. Он, как скала, которую не сдвинуть с места. Валентину Кузьмичу Петр не по зубам. Медленно, но верно он будет продолжать начатое мною дело.
Сегодня же замкнулся еще один круг. Поздно вечером ко мне прибежала Наташа, растрепанная, страшная, вся в слезах. Она упала передо мной на колени.
– Отец Иоанн, спаси его!
– Кого?
– Моего сына, Сереженьку, он умирает.
– Что с ним? Ты приглашала врачей?
– Они ничего не знают. Они тут бессильны. Спасти моего мальчика можешь только ты.
– Почему ты так думаешь?
– Тут действует Лада.
– Кто?
– Лада. На Святки я видела сон. Страшный сон! Мне приснилась Лада. В короне, украшенной драгоценными камнями. Но оправа для одного камня в центре короны была пуста. Лицо Лады было искажено от злости. Она кричала и топала ногами. Ей не хватало одного камня в короне, чтобы ее провозгласили царицей духов.
– Но какое отношение этот сон имеет к твоему ребенку?
– Самое прямое. Каждый камень в ее короне – чья-нибудь погубленная душа. Чтобы подняться на высшую ступень в иерархии темных сил, ей нужно еще кого-нибудь погубить. Два дня назад я пришла за сыном в детский сад и около ограды увидела Ладу. Она наблюдала за Сереженькой. Сердце мое сжалось. Я окликнула ее. Она усмехнулась и быстрыми шагами пошла прочь.
– Может быть, ты обозналась?
– Это она! Мне ли ее не узнать! Она сейчас в Сарске. И приехала сюда неслучайно. Да-да! Когда я привела Сереженьку домой, лицо его побелело. У него начались судороги. Он уже сутки без сознания. Помоги мне, отец Иоанн! Только ты можешь вымолить у Бога исцеление для моего мальчика, даже если все предопределено. Лада бессильна перед волей Божией. Прошу тебя, идем, скорее, скорее! Пока он не умер!
Я взял требник, и мы бегом устремились к квартире Наташи. В комнате с больным ребенком находился Вадим. При моем появлении он смутился, чуть заметно кивнул мне и тут же вышел.
Мальчик был почти бездыханен. Пульс едва прослушивался. Господи, что делать? Я никогда не занимался экзорцизмом. На все случаи в жизни у меня было только одно средство – молитва. И я обратился к Богу с молитвой, попытавшись вложить в нее всю душу, всего себя без остатка. «Господи, – безмолвно говорил я, – возьми мою жизнь, только не дай умереть этому невинному ребенку, прости грехи его матери и отступничество отца. Их прегрешения я готов взять на себя, искупить любыми муками. Боже милостивый! Боже милостивый!»
Не знаю, сколько прошло времени. Я словно растворился в молитве. Была только молитва и светоносная теплота, нисходящая свыше. Я пришел в себя от возгласа Наташи.
– Отец Иоанн! Отец Иоанн!
Я взглянул на мальчика и только тут заметил, что лицо его покраснело. Он слегка застонал, стал метаться в постели, затем забился в конвульсиях. Наташа пыталась удержать его, чтобы он не упал на пол, но не могла совладать с той неимоверной силой, которая извивала и сотрясала худенькое тельце ребенка. И вдруг истошный крик вырвался из его рта, а вместе с ним исторгся огромный комок зловонной мокроты. Наташа умыла мальчика. Я перекрестил его, и он сразу успокоился. Пунцовая краснота сошла с его лица, остался только легкий румянец, дыхание стало ровным и спокойным.
– Не уходи, посиди еще немного, – попросила меня Наташа.
Мы сели около ребенка. Наташа положила голову на постель и, как мне показалось, заснула. Неожиданно она встрепенулась:
– Отец Иоанн! Я видела Ладу. Она была довольной и веселой. В руке у нее был очень большой драгоценный камень. Сейчас для него готовят новую оправу. Это не Сереженька. Ты спас его. Но она получила взамен другую жертву. Что же мне делать?
– Благодарить Бога за сына и молиться за себя и других.
– Я хочу, чтобы ты крестил Сережу. Сегодня ночью. Сейчас.
– Кто же будет восприемником?
– Бог. Я посвящаю ему мальчика. Я даю обет – он будет священником и, если пожелает Господь, монахом.
– Хорошо. Приготовь ванночку, а я схожу за крестильными принадлежностями.
Дорога в храм и обратно не заняла много времени. Квартира Наташи находилась недалеко от Соборной площади. Когда я вернулся, Сережа сидел на кровати и как ни в чем не бывало разговаривал с мамой.
– Видите, какие мы! – с сияющими от радости глазами воскликнула Наташа.
– А я этого дядю где-то уже видел, – сказал Сережа и улыбнулся.
Во время крещения он был удивительно серьезен. И, глядя на него, в который раз я убеждался в том, что религиозное чувство является прирожденным, что детям оно особенно свойственно и лишь наши грехи притупляют и убивают в нас этот великий дар Божий.
– Я очень прошу, – обратилась ко мне Наташа, – наречь моего сына Иоанном.
– Да будет так, – сказал я.
После завершения таинства Сережу-Иоанна уложили в постель, а мы с Наташей вышли на балкон.
Была безлунная звездная ночь. Город спал, погруженный в темноту. Лишь кое-где мерцали редкие фонари, и трудно было понять: фонари ли это или опустившиеся на землю звезды.
Так же как и десять лет назад, я стоял рядом с Наташей и глядел в ночное небо. И приветствуя нас, опять запульсировали загадочные, бесконечно далекие и все же досягаемые небесные светила. И вдруг разом показались четыре блуждающие звезды. Они летели рядом в одном направлении, с востока на запад. На какой-то миг они замерли над нами, а затем устремились в разные стороны, вычерчивая в небе гигантский крест.