лом, потому что лица, от которых зависело дать или не дать разрешение, отличились упрямой и тупой бесчеловечностью, вытекавшей из страха за собственное благополучие. Если же, в случае отказа, Университет решил бы пойти на риск, то возникла бы опасность ареста диссертанта во время ученого заседания: в разгар обсуждения работы входит пара молодцов, прерывает «кандидата в кандидаты» на полуслове и увозит его туда, куда никакому Макару не добраться со своими телятами. Месяцы усилий академика и декана не пропали даром, и все обошлось.
23 июня 1948 года. Восточный факультет Ленинградского университета, 32-я аудитория. Как давно я в ней был! Когда? Шестнадцать лет назад, когда первокурсником слушал первую лекцию Василия Васильевича Струве по древнему Востоку… Нет, четырнадцать лет назад, когда сдавал «Международные отношения» Евгению Викторовичу Тарле[14]… Да, потом уж не был, и вот, вхожу диссертантом.
Долго я ждал этого часа. И не только за своим письменным столом, и не только бродя по невским набережным, а и далеко, очень далеко от Ленинграда, в краях зеленого шума и белого безмолвия тайги. В Прионежье, у Северной Двины, за Енисеем… Ждал смиренно и страстно, ждал напряженно. Отваливались от жизни, падали за спиной в бездну за годом год, за годом год, и уже юность отвернулась от детства к зрелым летам, сторонясь их и близясь к ним… Я ждал и делал все, что мог, чтобы дождаться. И вот он, этот час.
В аудиторию волна за волной вливались люди. Здоровались друг с другом, рассаживались, устремляли нетерпеливые, усталые, задумчивые, скучающие глаза к длинному под зеленым сукном столу Ученого совета. Сколько лиц, знакомых и незнакомых! Былые наставники, былые сверстники, новые кадры – весь востоковедный бомонд. Доброжелатели, недруги; завсегдатаи ученых юбилеев и защит, накапливающие в памяти всякие казусы, чтобы много лет спустя рассказать о них в институтском коридоре коллеге-приятелю. Аудитория наполнялась: защиты по арабистике не было семь лет.
Текли минуты.
И вот уже декан Штейн поднялся с кресла, оглядел членов Совета и справа, и слева.
– Разрешите открыть…
И вот уже звучит ровный голос ученого секретаря, читающего мой «куррикулум витэ»…
И вот уже я стою за кафедрой. Как много можно сказать сегодня о моей рукописи, этом долго и трудно раскрывавшемся цветке, мысли бьются и рвутся, но… двадцать минут, двадцать минут! Ученый должен уметь сказать многое в немногом.
Текли минуты.
– Слово предоставляется официальному оппоненту академику Игнатию Юлиановичу Крачковскому.
Зал замер. Человек среднего роста с окладистой седой бородой встал и неторопливо обвел собравшихся внимательным взглядом.
– Диссертация «Три неизвестные лоции Ахмада ибн Маджида» представляет крупное событие в нашей науке, прежде всего, по ее теме. Она посвящена исследованию уникальной рукописи Института востоковедения Академии наук СССР, содержащей три лоции – морских маршрута – лоцмана Васко да Гамы по имени Ахмад ибн Маджид, который вел его эскадру в 1498 году из Малинди в Восточной Африке в Каликут на западном берегу Индии. Произведения этого моряка, не только выдающегося практика, но и крупного теоретика, впервые были открыты и идентифицированы только после первой мировой войны, но ни одно из них сколько-нибудь исчерпывающим образом не было исследовано. Сохранившиеся у нас лоции остаются до последнего времени неизвестными, и диссертанту выпадает счастье дать первое исследование этих выдающихся памятников.
Находка произведений Ахмада ибн Маджида открывает блестящую, хотя и последнюю хронологически, страницу арабской географической литературы, насчитывающей много выдающихся трудов. Значение работ Ахмада ибн Маджида, однако, выходит далеко за пределы арабистики или востоковедения вообще. Они ярко рисуют нам состояние океанских сообщений во второй половине пятнадцатого века почти от мыса Доброй Надежды до порта Зейтун в Индокитае, с подробными маршрутами по Красному морю, Персидскому заливу, Индийскому океану. Они оказываются теперь основным и важнейшим источником наших сведений о южных морях в конце средних веков, через четверть столетия после того, как Индию посетил тверской купец Афанасий Никитин. В них сконцентрированы и традиции, и синтез всей морской науки предшествующего времени. В сочинениях Ахмада ибн Маджида отражены труды и достижения персов, арабов, занэибарцев, индусов, индонезийцев, отчасти даже китайцев.
Не надо говорить, какие трудности представляет изучение впервые таких памятников. Достаточно сказать, что крупнейший арабист прошлого столетия, знаменитый де Слэн, которому попали в руки некоторые сочинения Ахмада ибн Маджида, считал расшифровку их делом невозможным. Он писал: «Стиль их очень растянут и перегружен техническими терминами, смысл которых был понятен только плававшим по Индийскому океану». По счастью, работа диссертанта говорит, что в нашу эпоху эти трудности могут быть преодолены; первый шаг, который диссертант делает в их изучении, доказывает, что работа может быть доведена до конца.
Текст очень труден технически, в связи со специальной терминологией, и не менее труден арабистически, так как все лоции изложены в стихотворной форме не всегда в нормах классического языка. Все же он подготовлен диссертантом к критическому изданию с большим успехом. Это было достигнуто только благодаря кропотливому изучению параллельных арабских источников, отчасти аналогичных турецких материалов, благодаря систематическому просмотру массы европейских, особенно португальских, сочинений той эпохи, наконец, благодаря деятельному анализу современной научной литературы. Перевод, подготовленный на основе критически восстановленного текста, говорит о большой работе по изучению арабской морской и астрономической терминологии; эта работа позволила составить разнообразные указатели и глоссарии, которые расчищают путь для всех последующих трудов в этой области. Вводная часть диссертации, посвященная автору, его эпохе и значению трактатов в мировой науке, обнаруживает большую исследовательскую инициативу, умение критически анализировать материалы, пользоваться разнообразными западными и восточными языками, расшифровывать очень трудный специальный арабский стиль.
Конечно, было бы наивно думать, что все вопросы, связанные с памятником, решены автором полностью и окончательно. То сочинение, от понимания которого отказывался крупнейший арабист, требует для своего безукоризненного издания исчерпывающего исследования, многих лет детальной работы. В некоторых местах текста остаются еще «белые пятна», с некоторыми переводами диссертанта нельзя согласиться, некоторые топографические идентификации сомнительны, требуют еще углубленных изысканий и новых гипотез. Однако то, что сделано, дает теперь уже прочную базу, работа находится на правильном пути, и следует пожелать, чтобы одной из целей своей дальнейшей научной жизни диссертант поставил систематическое исследование этих и других произведений Ахмада ибн Маджида, закрепив за нашей наукой приоритет их критического издания. Работа очень трудоемка и кропотлива, но достойна этого великого открытия в нашей науке, достойна жизни ученого.
Арабская кафедра, рассмотрев в своем заседании работу Шумовского, признала, что она значительно превосходит обычные требования, предъявляемые к кандидатским диссертациям.
Я лично полагаю, что ее автор вполне заслужил степень кандидата филологических наук[15].
…Потом говорил Дмитрий Алексеевич Ольдерогге, а когда под конец слово дали мне, я вышел на кафедру с гулко стучавшим сердцем.
– Уважаемый товарищ председатель, уважаемые члены Ученого совета и оппоненты, прежде всего благодарю за добрые слова, сказанные по поводу выполненной мною работы. Мне ясны, однако, не только ее достоинства, но и несовершенства и та грань, которая отделяет диссертацию от готового критического издания. Другой арабист, не испытав столь длительного отрыва от научного труда, оправился бы с этой сложной темой, вероятно, лучше, чем я. Но то, что и мои усилия получили высокую оценку, ободряет меня в намерении совершенствовать работу, лежащую перед вами. В этот ответственный и памятный час я хочу вспомнить человека, учившего меня первым арабским буквам, – Николая Владимировича Юшманова, которого уже нет среди нас…
К горлу подкатил комок, и голос дрогнул.
– Успокойтесь, – мягко сказал декан Штейн и налил мне стакан воды.
– …поблагодарить университетских преподавателей, делившихся со мной лучшим, что они имели, – знаниями. И всем сердцем говорю «спасибо» дорогому Игнатию Юлиановичу Крачковскому, руководившему моими самостоятельными занятиями. Взыскательность и отзывчивость учителей, соединенные с моим интересом к делу, служат залогом того, что будущее издание лоций Ахма-да ибн Маджида сможет явиться истинным плодом науки.
Я подошел к Игнатию Юлиановичу и крепко, обеими руками, пожал его руку.
Поздней осенью 1948 года пришла телеграмма:
«Совет университета во вчерашнем заседании утвердил Вас в степени кандидата единогласно при пятидесяти шести присутствовавших поздравляю желаю быстрой поправки Крачковский».
А моими мыслями владела уже новая тема: «Книга польз[16] об основах и правилах морской науки» того же лоцмана Васко да Гамы – Ахмада ибн Маджида.
На упоминание этого произведения я наткнулся у Габриэля Феррана, читая его исследования во время работы над диссертацией: «Важнейшим трудом знаменитого морехода является, бесспорно, «Книга польз»… – писал французский ученый. – :Этот текст предстает как синтез астрономическо-навигационной науки его века. Таким образом, Ахмад ибн Маджид – первый автор морских руководств нового времени. Его труд замечателен. К примеру, данное им описание Красного моря не только не превзойдено, но даже не имеет себе равных среди европейских руководств для парусного флота. Сведения о муссонах, региональных ветрах, морских путях при каботаже и дальних маршрутах столь точны и подробны, как только можно ждать в эту эпоху…