ость стиха, чувство и интеллект… Чем больше я читал его стихов, тем больше он меня интересовал как человек. Пушкин велик, но мы живем в ореоле его святости, идолопоклонства, которое унижает поэта. Каким был Пушкин в действительности, насколько верна его хрестоматийная личность? Как выживал он в условиях России? Был ли он действительно «почти революционером»? Кто был его непосредственным предшественником в литературном искусстве?
Неожиданным образом исследование этих вопросов привело меня к Баркову, стихи которого я слышал несколько десятилетий назад в лагере. Тогда я не еще знал, что Барков был любимым учеником Ломоносова, не подозревал, что именно легкий ямб Баркова подорвал тяжеловесность елизаветинской эпохи и тем самым подготовил почву для Пушкина. Более того, я не осознавал всего символического трагизма жизни этих поэтов, не подозревал насколько современными являются их дилеммы.
6 марта 1757 года синод подал императрице Елизавете жалобу на Ломоносова. Ученого обвиняли в том, что им написаны «два пашквиля» против бороды – неотъемлемой принадлежности лиц духовного звания; по другим сведениям, речь шла о сатирическом стихотворении «Гимн бороде», распространившемся в рукописи по Петербургу. Ломоносов не был наказан. Но другой академик – В. К. Тредиаковский – разразился громовыми виршами «Переодетая борода или [г]имн пьяной голове», где осмеивал слабость Ломоносова к вину и заявлял, что тех, кто предает поруганию святые предметы всеобщего уважения, «дельно сжигать в струбах». Ответное стихотворение приписывали Сумарокову, но стиль указывает на авторство Баркова:
Козляты малые родятся с бородами,
Коль много почтены они перед п…
«Едва ли найдется в истории литературы пример такого полного падения, нравственного и литературного, какое представляет И. С. Барков, один из даровитейших современников Ломоносова. Ни Альфред де Мюссе, ни Эдгар По не могут идти в сравнение с ним. Его напечатанные произведения нисколько не похожи на произведения подобного рода от Марциала до Маркиза де Мазада (= де Сада). В них нет ни эротически возбуждающих образов, ни закоренелой цинической безнравственности, занятой системами разврата и теориями сладострастия. В них нет ни художественных, ни философских претензий. Это просто кабацкое сквернословие, оплетенное в стихи: сквернословие для сквернословия. Это хвастовство цинизма своей грязью».[27]
Этим наиболее известен Барков, но было и другое.
«Доношение Ломоносова в Канцелярию Академии наук.
1. Сего Апреля 24 дня приходил ко мне из Александровской Семинарии ученик Иван Барков [!] и объявил, что он во время учиненного мною и г-дином Профессором Брауном екзамена в Семинарии не был и что весьма желает быть сотрудником при Академии наук, и для того просил меня, чтоб я его екзаменовал.
2. И по его желанию говорил я с ним по латине и задавал переводить с латинского на российский язык, из чего я усмотрел, что он имеет острое понятие и латинский язык столько знает, что он профессорские лекции разуметь может. При екзамене сказан был от учителей больным.
3. При том объявил он, что учится в школе Пиитике и что он попов сын, от роду 16 лет, а от вступления в Семинарию пятый год, и в стихарь не посвящен. И ежели Канцелярия Академии наук заблагорассудит его с протчими семинаристами в Академию потребовать, то я уповаю, что он в науках от других отменить себя может.
Иван Семенович Барков родился в 1732 году и с ранних лет обнаружил большую тягу к знаниям. В 1748 году, шестнадцати лет, Барков убегает из Петербургской Александро-Невской семинарии к Ломоносову и блестяще сдает ему и другому академику – Брауну – испытание на латинском языке, после чего зачисляется в академический университет. Здесь юноша учился лучше всех, неистощимая жажда новых и новых знаний вела его от успеха к успеху. Уволенный из университета за «пьянство и буянство» и определенный в наборщики академических изданий, любознательный молодой человек продолжал уже частным образом заниматься у профессоров. Природные способности позволили Баркову затем, пройдя должность переписчика при академической канцелярии, стать переводчиком Академии наук. На этом посту им выполнен ряд важных работ, среди которых первое место занимает стихотворный перевод басен Эзопа-Федра. Здесь каждый образец светится блеском чистого русского слова, изяществом и свободой слога. Часть басен в переводах Баркова легла в основу знаменитых произведений Крылова, но славе последних не было позволено распространиться на первоисточник.
Барков во многом напоминает римского Катулла, который ввел непосредственность и чувство в римскую поэзию, закоснелую в тяжеловесности греческой традиции. Сочный язык Баркова, искрящийся чистым блеском простонародной речи, противостоит громоздкому и тусклому словообращению в одах и тягучих нравоучениях своего века.
Жила девица Катерина…
Судьбою не был он балуем…
О нем сказал бы я, друзья…
Так начинается знаменитый «Лука» Баркова, строки которого далеко перешагнули пределы Петербурга и восемнадцатого века. Тем же легким, стремительным ямбом написан «Евгений Онегин». Известно, что Пушкин весьма увлекался Барковым еще в лицее. Возможно, это увлечение оказало на Пушкина влияние гораздо более глубокое, чем принято считать…
О древнегреческой поэтессе, которая вместе с поэтом Алкеем и музыкантом Терпандром навеки прославила остров Лесбос, Вересаев писал: «Сафо бросилась в море с Левкадской скалы – вот что знает о ней средний читатель, и только». В преставлении такого «среднего читателя» Барков – пьяница и развратник, создатель непристойных стихов. В действительности «непотребство» Баркова – стихийный протест умного и ранимого человека против серой с позолотой жизни елизаветинско-екатерининской России.
Будучи близким учеником Ломоносова, переводчик Федра нередко работал у него на дому. По-видимому, учитель принимал деятельное участие в делах своего питомца, помогал ему советами и, вероятно, деньгами, желая поддержать его дарования, возможно, он и защищал его перед академическим начальством. Так полагать можно на основании того, что после смерти Ломоносова в 1765 году Барков продержался в Академии наук всего три года. Уволенный недругами Ломоносова в 1768 году, Барков остался без средств к существованию и покончил с собой в 36-летнем возрасте, оставив по себе записку: «Жил грешно и умер смешно».
А как приходилось выживать Пушкину?
Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной […].
«Никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции – напротив. Как бы то ни было, я желал бы вполне и искренно помириться с правительством» (Пушкин – А. А. Дельвигу в феврале 1826 года).
«Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть, его величеству угодно будет переменить мою судьбу […]. Я […] не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости» (Пушкин – В. А. Жуковскому 7 марта 1826 года).
«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них. 10-го класса Александр Пушкин, 11 мая 1826 года».
«Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова» (Пушкин – П. А. Вяземскому 10 июля 1826 года).
«Пушкин, после свидания со мной, говорил в английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить здоровье Вашего Величества. Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно» (А. Х. Бенкендорф – Николаю I 12 июля 1827 года).
Донесения А. Х. Бенкендорфу от М. Я. фон Фока в октябре 1827 года: «Пушкин ведет себя весьма благоразумно в отношении политическом».
«Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во всех искренность… Пушкин сказал: «Меня должно прозвать или Николаем, или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, – свободу: виват!»
Когда-то в Кишиневе, Одессе юный поэт «любил сравнивать себя с Овидием, любил, когда хвалили его сочинения и прочитывали ему из них стих-два» (И. П. Липранди). А в конце двадцатых годов… «Пушкин соображал свое обхождение не с личностью человека, а с положением его в свете и потому-то признавал своим собратом самого ничтожного барича и оскорблялся, когда в обществе встречали его как писателя, а не как аристократа […]. Увлекшись в вихрь светской жизни, которую всегда любил он, Пушкин почти стыдился звания писателя».
Пушкинское стихотворение 1828 года:
Друзьям
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждою, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,