Вместе с тем необходимо помнить, что язык также является созданием человека: язык, как и сам человек, не рационален в своей основе и развитии, поэтому к нему неприменимы критерии научной строгости, которые используются в естественных науках. Дешифровка всегда идет на ощупь, результаты этимологии всегда относительны. Почему существуют различные языки? Как соотносятся понятие и звучание, мысль и символ? Наконец, что есть «слово»? Язык глубоко загадочен: мы не имеем определенных ответов ни на один из основных вопросов языкознания.
Языки, филология всегда были моей страстью, моим окном в мир. Впервые с серьезным языкознанием я столкнулся только на студенческой скамье. Помню, как стоял в набитой битком второй аудитории филологического факультета на лекции академика Марра в 1934 году; я с воодушевлением слушал… и ничего не понял. Яфетическая теория, которую создал Марр, пыталась установить связь между грамматическим строем языков и эволюцией человеческого мышления; со временем она стала марксисткой догмой, которая затем была отвергнута на идеологических основаниях, ей так никогда и не была дана продуманная научная оценка.
Помню наши нескончаемые споры с моим другом и содельцем Левой Гумилевым о смысле истории, о том, почему народы появляются и пропадают. Лева никогда не любил филологию, отдавая предпочтение историческим источникам. Я всегда относился к его выводам с некоторой осторожностью – они представлялись мне скорее религиозно-философскими, чем строго говоря научными, даже принимая во внимание условность гуманитарного знания.
Наконец, вспоминаются мои собственные востоковедные штудии: университет, а потом в тюрьмах и лагерях – встречи с людьми разных национальностей, изучение языков не в их хрестоматийной, а в живой форме, и, конечно, работа над рукописями Ахмада ибн Маджида: перекрестный анализ на основе примерно двадцати различных языков, как восточных, так и западных, позволил прочитать и прокомментировать тексты, которые считались не подлежащими дешифровке. В процессе этой работы мне зачастую приходилось отходить от представлений, сложившихся в традиционном языкознании, индоевропеистике: отношения между языками гораздо более сложны, и то, что представляется логичным исходя из – по мировым масштабам – сравнительно небольшой группы европейских языков, не является универсальным. Восточные языки попирают многие устоявшиеся схемы, в первую очередь филологические, а затем и исторические.
В 80-е годы я наконец смог сосредоточить внимание на ороксологии – восточно-западной филологии, то есть посмотреть на запад через глаза востока, поставив под сомнение ставшие привычными европоцентристские трактовки, в первую очередь в отношении истории России. Является Россия западом или востоком? Это предмет вековечных споров между славянофилами и западниками. Широко известны исторические источники по истории России, но что скажет сам русский язык, как бесстрастный свидетель и участник истории?
Русский язык не оказал существенного влияния на другие языки мира; но русский язык привлекает пристальное внимание филологии как поле, на котором сошлись и причудливо развились влияния самых различных восточных и западных языков. Россия – самая обширная в мире и самая многосторонняя область сочетаний и взаимодействий востока и запада.
Для русской речи наиболее ранними словообразующими пластами являются два восточных: тюркский, иранский. Традиционное языкознание рассматривает тюркское влияние как явление в значительной степени позднее – в момент татаро-монгольского ига, а иранское как исключительно раннее, относящееся к индоевропейскому прародителю – «субстрату», как и другие европейские языки. Однако мой анализ словаря русского языка привел меня к противоположным выводам.
Влияние первого языка – тюркского – не следует всецело относить ко времени татарского нашествия, тогда оно могло иметь место лишь в исключительных случаях, ибо постоянному заимствованию мешало религиозное противостояние; в противоположность этому духовное состояние дохристианской Руси открывало широкий простор для тюрко-русского общения. Что касается иранского пласта, то именно его воздействие на русский язык (иногда через посредство армянского и тюркских) и есть то, что принято обозначать расплывчатым и неточным термином «индоевропейское», и это имело место гораздо позже, чем принято считать. Факты приводят к определенным историческим выводам.
Приведу лишь несколько интересных – и разнородных – случаев усвоения и переработки русским языком восточных – в основном иранских (персидских) и тюркских слов, из области как общих понятий, так и имен собственных и географических названий.
Единичные слова индийского происхождения:
«Путь» – патх.
«Весна» – вассанд.
«Огонь» – агни.
«Вода». В персидском языке от слова «аб» (вода) произошли слова «абан» – жизнь, «абад» – крупное поселение, город. Грузинское «цхали» («цкали» – вода) образовало «цховреба» – «жизнь», «цхалоба» – «милость», «моцхаде» – милосердный… Хеттское «ватар» – вода: ва – это влага, расплывчатая поверхность, образ пьющих губ. Слово «тар» связано с глаголом «дарить, давать» – персидское «дадан», армянское «тур», арабское «’ата». Построение слова «вода» в виде «ватар» отразилось в арабском «матар» (дождь). Итак, «влагу дающее верховное существо» – именно это спрятано в обозначении «ватар», и вот откуда возникло русское «дождь»: нетрудно увидеть здесь древнеславянское «даждь», то есть «дай» («хлеб наш насущный даждь нам днесь»). «Дождь – это моление о воде, для орошения посевов, для поения скота, для жизни молящего и его близких».
«Бог» – персидское «Фух» – у арабского географа Якута (1179–1229) – Баг – «Идол». С этим персидским словом, восходящим к древневосточным Бэл, Бал, Ваал, Ваагн – обозначениям верховного существа, в основе которых лежит корень бэл – «большое, великое» – связаны названия Багдада и Мекки (древнее название Мекки – Бекка (Бакка) разгадывается как персидское «баг-гах» «Божье место». Вавилонско-семитское обозначение бэл, которое лежит в основе слов Бог и Аллах имеет общий согласный с тюркским бир – «один». Древневосточное бэл присутствует также в некоторых тюркских наименованиях, таких как Балканы («Божье место») и Валдай («Божья гора»).
Бог – единственен. Такое свойство обозначается имеющим «узкую произносительную основу звуком единичности д/т». Этот звук предварен придыханием, которое в ходе своего международного развития переходит в г (как это происходит в татарском языке с глубоким гортанным ‘айн). Таким образом за иранским худа (Бог) возникают скандинавский Один, германский Gott/God (сравнить арабское аХад – «один», иранское йак, армянское ме-К с тем же значением, русское один).
Бог – небожитель: от семитского саба’ – семь (небес) – возникает греческий Зевс (латышское Tevs, римский Deus, позднероманский Dieu).
Бог-даритель: армянский Астуадз (хатс твауз) – хлеб дающий.
Развитие на русской почве «Богатый, убогий, богадельня и т. д.».
Богатырь – персидское «багадур» (герой).
Боярин – персидское баг яр (друг божий).
Кудесник – персидское худа (Бог). Словом «кудесник» обозначалось лицо, общающееся от имени людей с Богом и передающее им его волю. Это делает слово «кудесник» равнозначным слову волхв. Можно считать, что именно с персидским словом худа связано арабское аль-кудс – Иерусалим (буквально – «святость»). От персидского «ху-дай» произошло и русское «художник» – «богописец» и «чудо».
Заслуживает внимания столь выразительный случай схождения, как арабская «раха» (покой) и русское «рай», арабское ад (название грешного племени, истребленного Богом) и русское ад.
Тесным общением земледельческого поля и кочевой степи объясняется то обстоятельство, что даже до последнего десятилетия Х века, в то время когда в Аравии и Персии окончательно утвердился ислам, а в Европе христианство, на Руси, как и во многих тюркских областях, все еще было распространено птицепоклонство. У тюрок его следы сохранились, к примеру, в обозначении «казах», происшедшем от «каз» – гусь – эта птица была покровительницей определенных кочевых родов. Лебедь считался покровителем таких же родов на Алтае, с этим связано русское понятие «лебединец», обозначавших жителей этого края. Что касается Руси, то имя Бога Перуна, сброшенного в Днепр при введении христианства, говорит само за себя. Красноречивым свидетельством являются и современные фамилии Воронин, Журавлев, Синицын и т. д. Однако нет Страусовых, Колибриных, даже Индюковых – соответствующие птицы в русских землях отсутствовали. В языческое время русский язык имел слово «куш» – тюркское обозначение понятия «птицы», иногда оно естественно могло звучать как «кус» (ввиду смежности звуков Ш и С: сравнить «шнурок» и «снурок», «мышь» и «мысь» (белка). После принятия христианства тюркское «куш» было вытеснено новым понятием «птица» от греческого «птерон» (перо, крыло). Однако тюркское «куш-кус» уцелело в словах «искушение, искусство» (то есть дар, получаемый от «кус» – птицы, как дар художества получают от «худо-худа», по-персидски Бога.) Отсюда «Кощей» (злобный старец русских сказок) – тюркское «Кушчий» – «птица-поклонник». Вероятно, с тотемической ролью птиц связаны и изображения орлов, наиболее высоко летающих и, следовательно, наиболее приближающихся к небу птиц – появились на гербах и знаменах.
«Морда», араб. марда – «безбородая» (через персидское произношение морда). Помня об униженном положении женщины на древнем Востоке и в старой России («жена до убоится мужа своего»), можно считать, что вслово «морда», имевшее грамматически и по значению женский род, вкладывался презрительный смысл: «безбородый, как баба». Такое выражение могло появиться как осудительное по отношению ко введенному Петром Первым сбриванию бород на европейский лад. Борода во все времена почиталась на Востоке и в связанной с ним России как знак высокого человеческого достоинства. Без нее невозможно представить себе восточных царей, героев, бояр, мудрецов; поэтому и придуманные теперь портреты западноазиатских ученых и поэтов (их подлинные изображения отсутствуют, так как ислам запрещал живопись) обязательно снабжаются бородами.