Зазвонил телефон.
Нура.
Ноам взял себя в руки. Затаив дыхание, он пристально смотрел на мобильник, превозмогая Нурино вторжение. Что она хочет ему сообщить? Как оправдает свое сближение с Дереком? Конечно, Дерек, обосновавшись в Силиконовой долине, финансирует многие высокотехнологические компании, которые поддерживают трансгуманистские проекты, но Нура в нем уже не нуждается. После атаки террористов ее дочь Бритту, рожденную от Свена Торенсена, отлично восстановили в экспериментальной клинике «Этернити Лабс». Зачем Нура опять связалась с Дереком?
Устав трезвонить и вибрировать, телефон затих.
Однако на сей раз Ноаму стало досадно, что он не отозвался. Если он не представлял, что́ Нура могла бы ему сказать, это не означало, что сказать ей нечего. Нет, он все время впадал с ней в крайности! То был слишком открыт, то слишком замыкался. С ней он утрачивал чувство меры.
Он вышел. Надо было найти способ раздобыть глины. Потом он нанесет на таблички гравировку, обожжет их в пиццерии, подмазав хозяйского сынка, дважды в день доставлявшего ему пиццу, а затем использует официальные каналы или теневые возможности Всемирной паутины, чтобы сбыть свои подделки.
Ноам шел не один час, чтобы оказаться за пределами городской застройки. Бродил по лесу и в зарослях кустарника в поисках речек, зная, что их ложе нередко выстлано глиной. Увы, глина этих мест оказалась негодной, неудобной для работы. Зато он нашел тростник и смастерил палочки для письма. Вернувшись в свой квартал, он убедился, что здесь ни в одном магазинчике не купить материалов для работы скульптора, – таких лавочек было полно в артистическом квартале Силвер-Лейк, отсюда далеко. Что делать? У него совсем не осталось денег.
Шагая мимо складских ангаров, он заметил сквозь приоткрытый дверной проем мастерскую, где занимались живописью, литьем, ваянием, граффити и трафаретной печатью. На верстаках лежали блоки глины, предназначенные для учеников-скульпторов. Как выяснилось, здание принадлежит ассоциации, которая помогает здешней молодежи из неблагополучных семей, ограждая ее от преступной среды. Программу спонсируют меценаты.
Двери захлопнулись. Разбежались последние подростки, и преподаватели заперли вход. Приняв равнодушный и рассеянный вид, Ноам слонялся поблизости и изучал, как можно сюда проникнуть с наступлением ночи.
В полночь он вернулся к ангару. Недолго думая, вскарабкался по задней стенке до небольшого люка наверху, который показался ему приоткрытым, вероятно для вентиляции. И правда, люк удалось распахнуть, Ноам проскользнул в его узкое отверстие – и очутился в крошечной туалетной комнатке. Операция прошла успешно! Ноам радостно толкнул дверь и выскочил на лестницу.
Когда он добежал до вестибюля, взвыли сирены. Система сигнализации вопила оглушительно. Ноам заметался. Попытаться улизнуть через нижний этаж в надежде найти лазейку и быстро оказаться снаружи? Или вернуться в туалет наверху и снова заняться акробатикой? Завывания сирен были невыносимы.
Сквозь матовое стекло он увидел в конце улицы мигалки. Полиция уже близко. Не теряя больше ни секунды, он взбежал по лестнице в туалет, вскарабкался на поперечную балку.
Никого. Патруль суетился у входа. Путь свободен.
Он стал спускаться по задней стене, погруженной в темноту, нащупывая точки опоры. Едва он коснулся земли, чья-то рука прижала его голову к холодному бетону ангара, звякнули наручники.
– Я взял его! – крикнул полицейский. – На месте застукал!
Часть вторая. Солнце Олимпии
1
Чурбан.
Меня бросили, как чурбан, вглубь темного подвала. Веревки мешали двинуться, затолканная в рот тряпка не давала позвать на помощь. Шею и бока сдавило, я еле дышал – так сильно приспешники Ксантиппы стянули путы и забили в рот кляп. Но я был не так угнетен, как разозлен. Может, мне следовало сдаться без сопротивления? Нападавших было так много, что я никак не смог бы от них вырваться. Но они устроили засаду и застигли меня врасплох, я отчаянно отбивался, и сила натяжения веревок, вонзавшихся мне в тело, была прямым следствием моего бешеного сопротивления. Неужели я так ничему и не научился, прожив столько веков?
Валяться связанным в кромешной тьме оказалось пыткой. Конечно, моя мучительница Ксантиппа рано или поздно объявится, она уж и так довольно меня истерзала, но ожидание казалось вечностью, мерзкой и унизительной, и оно добавляло к физическим страданиям еще и моральную пытку.
То и дело мне слышались звуки, легкий топоток, тонкое посвистывание. Понадеявшись было на появление людей, я обнаружил, что это крысы: шустрые глянцевитые зверьки вылезали из всех щелей и семенили вдоль стен. «Кажется, эта свора обжор считает меня незваным гостем, а вовсе не угощением», – подумал я, сообразив, что обилие выброшенных на улицу объедков избавит меня от атаки грызунов; тем более что крысы обожают глаза, этот жирный и сочный деликатес, лакомство, которое они выедают у трупов в первую очередь, как и вороны. Но когда один из их банды пощекотал усами мою щиколотку, а потом попробовал ее на зуб, меня передернуло, и мне удалось исторгнуть довольно звучное жужжание; крыса отпрянула, отказалась от своих намерений и побежала оповестить собратьев; те продолжили свою возню, но больше меня не беспокоили.
Знала ли Дафна о моей участи? Подозревала ли, что ее ноги ступают по полу, под которым меня заточили? Мною руководили две цели: убежать от Нуры и защитить Дафну; первая задача исключала вторую. Но в моем сознании выстроилась новая иерархия приоритетов, вытеснив вчерашнюю, когда на меня накатил страх. Теперь Нура отошла на второй план: во-первых, она меня не заметила, а во-вторых, в личине Аспасии она должна прекрасно выходить из любых положений.
По моему плечу скользнул бледный луч; подвал слабо осветился.
Топоча по ступеням, с факелом в руке спускалась Ксантиппа; крысы бросились наутек, и я был бы не прочь последовать их примеру.
Сойдя вниз, она подошла ко мне, наклонив голову: низкий потолок вынуждал ее пригнуться. Я снова удивился, насколько крошечная головка не соответствует массивному телу. Но тотчас же забыл об этой диспропорции, едва Ксантиппа наклонилась ко мне, – так ошеломляло уродство ее лица. В ее обличье не было и намека на правильность, симметрию и гармонию; когда она ко мне обратилась, ее рот задвигался, на спросив разрешения ни у носа, ни у глаз; зрачки пылали гневом, ноздри дрожали, а лоб оставался невозмутимым.
– Нам надо поговорить.
Она зашла мне за спину и развязала узел, удерживавший кляп, попутно выдрав клок моих волос.
– Кричи, никто не услышит. Но советую не орать.
Я отплевался и вдохнул полной грудью.
– Дай воды, пожалуйста.
Она метнула свирепый взгляд, означавший, что я капризничаю, но мою просьбу исполнила. Схватила припрятанный под лестницей кувшин и плеснула мне в рот какого-то пойла.
– Ну что? Господин соблаговолит со мной побеседовать?
Я кивнул.
– Итак, ты изнасиловал мою сестру.
– Нет, Дафна такое сказать не могла.
Она хрюкнула.
– Во всяком случае, я повторяю это на каждом углу.
– Но зачем?
Она пронзила меня удивленным взглядом, не ожидав, что я так легко разгадаю ее жестокие фокусы, которые, впрочем, скоро завели бы ее в тупик. Почувствовав свое преимущество, я осмелел:
– Раз ты любишь Дафну, значит ты желаешь ей счастья. Так знай, что я тоже желаю ей добра.
Моя искренность сбила ее с толку.
– Я люблю Дафну, – продолжил я наступление, – а Дафна любит меня.
– Какое самомнение!
Играя в открытую, я торопил события.
– Ишь какой скорый… Итак, ты говоришь, что Дафна в тебя влюблена? Ей так кажется. Эффект первого раза.
– Может, последнего?
Быстрота моих метких ответов ее раздражала. Когда ее ворчанье утихло, я вставил:
– Ты с любовью блюдешь интересы Дафны и ограждаешь ее от женихов, которые ей неприятны. Притом она надеется выйти наконец за любимого мужчину. Или я ошибаюсь, Ксантиппа?
Ксантиппа заметила деревянный ящик, толкнула его ногой в мою сторону и уселась на него. Меня настиг ее сладковатый запах с привкусом камфоры. Сидя напротив меня, она не показалась мне ниже ростом – так коротки были ее ножки; чтобы податься вперед, она не наклонилась, чему помешало бы ее огромное брюхо, а как будто подкатилась еще ближе. Ее серые зрачки недоверчиво изучали меня, а жестко прочерченные кустистые сдвинутые брови усиливали огонь праведного гнева.
– Кто ты такой?
– Аргус из Дельф.
– Твои родители?
Я мигом отрапортовал:
– Демандрос и Деянира. Они умерли.
И, руководствуясь принципом, что большие пустоты может заполнить только большая ложь, я решился запустить грандиозную фальшивку, которая однажды уже сработала:
– Демандрос, мой отец, потомок Подалирия, сына Асклепия.
– Ну да. А я – внучка Афродиты.
Осечка! Сварливая женщина оказалась не так наивна, как ее сограждане-врачеватели.
– Да какая разница, ты настоящий грек! – рассудила она. – Чтобы так лихо врать, нужно быть соотечественником Одиссея.
В общем, моя хитрость отчасти сработала. Помучив меня в свое удовольствие, Ксантиппа обратилась к рассудительности. Она задумчиво встала, пнула ящик обратно в угол и вернулась ко мне.
– Твой союз с Дафной немыслим: метек из Дельф и женщина из Афин! От тебя у нее родятся мальчики, которые не смогут стать гражданами. Для афинского гражданства необходимо, чтобы афинским гражданином был отец. Это прописано в законодательстве Перикла.
– Но…
– Невозможно! Я не потерплю в семье таких ублюдков.
В этот миг входное отверстие сверху приоткрылось и девчоночий голос пролепетал:
– Хозяйка, твой муж вернулся.
Ксантиппу передернуло. Видимо, эта неожиданность рушила ее планы. Она метнулась к выходу, ступени заскрипели, потом тяжко простонали под ее весом половицы над моей головой. Крышка захлопнулась, и до меня донеслись отголоски спора Ксантиппы с мужем.