Через два дня я в сопровождении Сократа и Дафны подошел к каравану торговых судов Пирриаса. Во дворе у его складов на севере Афин – то был ряд построек, тянувшихся вдоль сельского дома, – шесть повозок, в которые были впряжены мощные быки, стояли в ожидании товаров, предназначенных для отправки в порт Пирея. Рабы грузили амфоры с маслом, с оливками, с местным вином из виноградных выжимок; трое здоровяков расставляли бронзовые статуи; женщины заканчивали паковать тонкую керамику, раскрашенные вазы и чаши – секрет их изготовления хранился в городе, и они пользовались спросом в богатых домах Средиземноморья.
Выйдя из Афин, мы с Дафной перестали смотреть друг на друга. К Пирриасу мы пришли как двое чужих людей, нас сковывал ледяной холод. Для нас было непостижимо, что мы расстаемся на многие месяцы, если не навсегда. С самого рассвета мы двигались автоматически, подобно безвольному веретену, на которое воздействуют сторонние силы. Наверное, каждый из нас ушел вглубь себя и думал: «Я должен грустить», но я ничего не чувствовал, и Дафна, видимо, тоже. Почему? Ни сдержанность, ни желание соблюсти приличия не были тому причиной; мы перекрыли пути эмоциям, загородили дорогу чувствам.
– Это, конечно, не моя заслуга, но погода великолепная!
Пирриас, добродушный толстяк лет пятидесяти с иссиня-черной крашеной шевелюрой, пригласил нас устроиться в первой повозке, возглавлявшей кортеж и груженой меньше остальных, в основном парфюмерией и снадобьями.
Тонким голосом он задал несколько вопросов и быстро нашел мне применение – должность управляющего; к тому же пригодятся и мои медицинские навыки, как для лечения его экипажа, так и для обслуживания посредников в разных средиземноморских портах.
– Для меня большая удача, что я тебя нанял, Аргус.
Это прозвучало так, будто он меня изобрел.
Он усадил Дафну рядом с собой и выдал порцию комплиментов, демонстрируя свое искусство чаровать женщин; не замечая хмурого лица моей возлюбленной, он затем обернулся к Сократу.
– А она прехорошенькая, Сократ, очень миленькая, – заключил он, довольный своей галантностью.
И тотчас потерял к ней всякий интерес.
Обоз тронулся с места. Каждую повозку сопровождал пеший раб, погонявший пару быков. Двигались мы неторопливо.
Пирриас болтал с Сократом про Афины. Коммерческим успехом он отчасти был обязан городу и в долгу оставаться не мог: богачи финансировали мероприятия, укреплявшие связи, отмечали праздниками смену сезонов, радуя жителей и внушая им гордость. Действующие магистраты города назначали меценатов – с учетом их благосостояния – для совершения тех или иных ритуалов и функций: содержания драматического или лирического хора, финансирования спортивных соревнований и подготовки атлетов. На Пирриаса свалилась как раз такая миссия: магистрат Игр.
– Не хочу хвастаться, но у нас немало парней с отменными показателями. На короткой дистанции у нас Клеон бегает отлично, не касаясь земли, летит так, будто дорожка усыпана горящими угольями. Замечательное пополнение. Очень люблю его. И его тоже, да… Еще Памфил, сын моего кузена, ему равных нет в метании молота, хотя локоть у него тяжеловат. Само собой, Леонидас – разбивает соперников вчистую; я надеюсь, он еще продержится, несмотря на возраст, не меньше трех десятков уложил. По крайней мере, он мне обещал. Но это непросто, Сократ, очень непросто, хоть я и вкладываюсь по полной. Филотас вывихнул лодыжку! Да! Абсолютный чемпион, наша главная надежда на ближайшие Игры, он мне такое отколол! Мне! А ведь как я его ублажал: то фазана ему пришлю, то перепелку, то говядины кус хороший, то баранины, то ягненка… А после этого вывиха победы ему не видать. Сейчас-то уж точно тренироваться нельзя. И кого я выставлю на пятиборье? У Афин нет другого кандидата для главного состязания. Все на меня набросятся: я виноват! Но ведь не я ему вывихнул лодыжку, я рад бы ему отдать свою. Кошмар! Все провалить за несколько месяцев до Игр, когда город сделал на него ставку! Кретин! И эгоист… Понимаешь, Сократ, людям наплевать на Клеона и Памфила, даже если они блеснут в своих дисциплинах. Люди скажут, что Леонидас – это Леонидас, так и должно быть, но без конца будут твердить, что никто не смог заменить Филотаса, что я их подвел, занимался только своими делами и не заботился о гимнасии, – короче, я уже слышу всю эту ругань. Голова идет кругом. Если б злословье убивало, я вскорости отбросил бы копыта!
Так и продолжалась эта бессвязная пустая болтовня, смесь бахвальства и жалоб на неблагодарность всего света. Много слов, мало смысла. Сократ соглашался, кивая или невнятно бормоча в ответ, но я не поручился бы, что он вслушивается в этот монолог; а я утонул в этом потоке слов и тоже перестал обращать на него внимание.
Мы уже ползли по пустынной местности с бесплодной почвой, богатой лишь камнями и гравием. В медленном продвижении нашей процессии была какая-то безысходность. Дафна смотрела невидящим взором прямо перед собой, избегая моего взгляда; ее круглое лицо цвета спелого персика было лишено всякого выражения.
Бурая земля внезапно покрылась черными пятнами. Из-за пригорка высыпала банда вооруженных людей.
– Не двигаться!
– Но как же… – растерянно забормотал Пирриас.
При виде грабителей рабы перепуганно остановили быков.
– А теперь руки за спину, придется вас связать! – проревел главарь. – Кто будет рыпаться, получит ножом в брюхо.
Пока его приспешники занимались рабами, он подошел к нам:
– Слезайте, повозку мы заберем, но без пассажиров. Вы негодный товар.
Он расхохотался своей шутке. Но тут заметил Дафну:
– Нет, постойте! Может, эта…
Он похотливо уставился на нее, глаза заблестели, на губах заиграла масленая улыбочка, и он подмигнул Дафне. Я вспыхнул, как солома от искры, спрыгнул с повозки и ударом кулака отправил бандита на землю – тот не успел и пальцем шевельнуть. Двое его пособников бросили возиться с рабами и кинулись на помощь главарю, но я успел схватить его оружие. Разжившись мечом и щитом, я прыгнул на первого; когда я обернулся ко второму, нагрянули остальные. Сократ тоже соскочил с повозки, подобрал на бегу оружие и ввязался в драку. Численное преимущество было на их стороне, зато ярость и решимость – на нашей. Меня удивили и сила Сократа, и точность его ударов; я не ожидал от него такого боевого мастерства.
Грабители нас окружили, но, видя, что я с ходу уложил на землю троих, немного остыли. Я без труда разоружил еще двоих. Потом перешагнул через простертые тела, чтобы атаковать оставшихся. «У меня есть неоспоримое преимущество, – говорил я себе. – Даже если мне случится, как простому смертному, тяжко страдать от раны, я знаю, что, в отличие от него, я непременно исцелюсь! Осторожность, побуждающая других уклоняться от боя, мне незнакома, спасать шкуру мне не обязательно, я могу позволить себе безрассудную отвагу». И я как фурия ринулся вперед.
Двое последних разбойников обратились в бегство, что меня не обрадовало, а разочаровало: эти трусы не дали мне закончить работу! Я кинулся за ними, догнал и хорошенько их отделал, чтобы меня не забывали. Взбесившись от брошенного на Дафну похотливого взгляда, я оглушил троих бандитов и ранил семерых (правда, ни одного не убил), и не исключено, что они задумаются, не сменить ли им ремесло.
Возвращаясь к нашим повозкам, я увидел, что Сократ и Дафна освобождают рабов от веревок. Пирриас так и сидел на повозке в безмолвном отупении. Дафна бросилась ко мне и пылко расцеловала. Сократ на нас взглянул.
– Ты права, Дафна, этот парень исключительный, – буркнул он.
Тут раздался пронзительный голос Пирриаса:
– Исключительный – это сказано слабо, Сократ! Он-то мне и нужен.
Мы с удивлением посмотрели на него. Пирриас исступленно хлопал в ладоши. Сократ воскликнул:
– Но дело уже сделано, Пирриас! Ты же нанял Аргуса управлять твоими делами в Египте.
– Такого парня – и в Египет? Метать бисер перед свиньями? Он останется здесь. Да! Будет участвовать в Играх в качестве чемпиона Афин.
Сократ пробормотал:
– Аргус не имеет права участвовать в Играх: он метек.
Пирриас побагровел и растерянно пробурчал, брызжа слюной:
– Метек? Метек! Кто это докажет? А я дам тебе подтверждение, что он гражданин.
– Пирриас, но так, по твоему решению, гражданином стать нельзя.
Пирриас жестом оборвал его:
– Я оплачу.
– Что оплатишь? Кому?
– Тем, кто посмеет мне возразить. Но этого и не потребуется. – И Пирриас самодовольно захихикал.
– Ты бредишь, – вздохнул Сократ.
– Это ты несешь околесицу, мой бедный Сократ: если в Олимпии твой Аргус принесет Афинам победу в пятиборье, само собой, он станет гражданином! Афиняне убьют всякого, кто в этом усомнится!
Он возбужденно замахал кулаками, потом окликнул рабов, ожидавших хозяйского приказа:
– В путь! Лавочку закрываем, в Пирей ничего не везем, и хватит канителиться! Я отведу этого юношу в гимнасий. – Он схватил меня за руку. – Ты мой подопечный.
Дафна с улыбкой подошла к нам, и он игриво добавил:
– Чего не сделаешь ради влюбленных! Ах, какое удачное предприятие! Какой волшебный день!
Мне показалось, будто я попал в приют для умалишенных на свежем воздухе. Все мужчины были голыми. Одни друг друга душили, другие нещадно колошматили, двое сшибались лбами, как разъяренные бараны, двое других катались в пыли, визжа как поросята, третьи гонялись друг за дружкой, сталкивались, подымали друг друга, падали, прижимались к земле. Все вокруг хрюкало, стонало и рычало. Какой-то тип с черными взъерошенными лохмами тащил соперника за ногу, чуть поодаль белокурый юнец силился оторвать собственную ногу. Посреди этого бескрайнего дурдома под открытым небом, обнесенного галереями с колоннадой, кто-то бегал с каменными гантелями в руках; другие прыгали, раскачивая такие гири вперед-назад. У аркады юноши умащивали маслами спину и ягодицы товарищей; кто-то, прыская от смеха, осыпал себя цветным порошком; чуть в стороне десяток юнцов драили друг друга скребницами вроде тех, какими чистят лошадей. А еще дальше, в доме хорега