Однажды утром, тренируясь с Леонидасом, я оттачивал захваты; этот прием требовал от нас особой бдительности, поскольку мы не просто воспроизводили рисунок движений, а применяли силу. Мы проделывали выкручивания рук и ног.
Пока мы отрабатывали развороты, атаки и приземления, я отметил нарастающий гул со стороны портиков, за ним последовало непривычное оживление. Туда сбежались атлеты и тренеры.
Тасос с сожалением отвел глаза от нашей потасовки и ахнул:
– Перикл! – Он радостно подскочил. – Перикл удостоил нас посещением! – присвистнул он. – Он пришел нас поддержать перед отбытием в Олимпию.
Я обернулся и увидел фигуру Перикла, вокруг которого роились спортсмены и наставники.
– Их собирают, когда тренировка заканчивается, – пояснил Леонидас.
Нам оставалось проделать три самых опасных приема. Первые два мы мастерски выполнили. Да мы просто раздавим всех на Играх!
Пока мы выверяли стартовую позицию для последнего приема, мой глаз скользнул в сторону Перикла. Под руку его держала дама, облаченная в струящееся платье. Аспасия! Наперекор правилам супруга Перикла проникла в гимнасий. Это была женщина, привыкшая нарушать запреты, – Нура. И она стояла в паре сотен шагов от меня!
В этот самый миг Леонидас применил замок, который и был предусмотрен: стиснул мою ногу и стал ее выкручивать. Но мои мысли унеслись далеко, я не успел отреагировать и услышал глухой хруст.
– Нет! – взвыл Леонидас.
За хрустом сустава последовала острая боль. Я взглянул на левую ногу: коленный сустав был вывихнут. Берцовая кость не стыковалась с бедренной и держалась едва ли не на коже.
От боли – а может, в отчаянии – я лишился чувств.
Интермеццо
– Вы действительно ливанец?
Помощник адвоката расспрашивал Ноама в помещении без окон, размером с два чулана для метел и с голыми стенами болотно-зеленого цвета. Трубы под потолком непрестанно издавали ленивое хлюпанье и бульканье. Откуда идут эти трубы? Почему так шумят прямо у них над головой? Глухие звуки еще больше сгущали и без того гнетущую атмосферу.
При задержании полицейские перечислили Ноаму его права согласно правилу Миранды: Ноам может хранить молчание, может требовать адвоката, все его признания могут быть использованы против него в суде. Ноам ничего не смыслил в американской юридической системе, но помнил, что американцы всегда подозрительно относятся к выходцам с Ближнего Востока, а потому запросил защитника. Алькасар, назначенный ему советом, был крепок только своим именем, которое никак не вязалось с его тщедушной и болезненной фигурой[24].
– Ливанец. И паспорт в порядке.
Адвокат кивнул и погрузился в изучение трех страниц дела.
– Мы не обнаружили никаких сведений о вас.
– Но ведь это, скорее, хороший знак?
Озабоченный адвокат призвал его к порядку:
– Я бы не советовал вам столь легкомысленно относиться к своему положению.
Наконец подняв голову от бумаг, он подвел итог:
– В рапорте сказано, что вас задержали при выходе путем взлома из помещения, где вы ничего не украли. Разумеется, патрульные утверждают, что вмешались очень быстро, поэтому вы попросту не успели. Однако мы с вами уточним, что вы не имели намерения похищать что бы то ни было. Вы просто искали ночлег. Так ведь?
И он пристально взглянул на Ноама. В воздухе повисло напряжение. Адвокат настаивал:
– Ну так что, договорились? Вы просто собирались временно занять пустующее помещение.
Глядя в глаза адвокату, Ноам кивнул. Оба расслабились. Алькасар знал, что может рассчитывать на Ноама, как и Ноам на него.
– Разумеется, – продолжал адвокат, – вам зададут вопрос относительно того, что привело вас в Америку.
– Туризм.
– В ваших вещах, доставленных в лобби отеля, обнаружены тетради с записями на непонятном языке.
– Я хочу стать писателем.
Адвокат с сочувствием взглянул на Ноама. Возможно, он считал, что этот кроткий мечтатель не способен достичь своей цели, или же полагал, что писанина не представляет собой серьезного занятия.
– И какого рода будут эти книги?
– Никакого. Моего.
Алькасар возвел глаза к потолку: в писанине, если она не преследует корыстных целей, он видел лишь нелепую суету.
– Я подумываю договориться, чтобы вас до суда освободили под залог. Вы можете его оплатить?
– Нет.
– А кто-нибудь может это сделать за вас?
Ноам колебался. С одной стороны, он был готов остаться в камере, куда его уже поместили, – но как надолго? С другой – он непроизвольно подумал о Нуре, которая уже несколько дней упорно его ищет. Но если он попросит о помощи, станет понятно, что он без гроша. Снесет ли его гордость такое унижение?
– Пока вы останетесь здесь. Будете содержаться под стражей до явки в суд, который состоится уж не скажу когда.
Этот аргумент придал Ноаму решимости.
– Вот, – выдохнул он. – Свяжитесь с этим человеком.
Он нацарапал фамилию Нуры и номер ее телефона. Адвокат мельком глянул на клочок бумаги и машинально пробормотал:
– Торенсен… Торенсен… Как Бритта Торенсен?
– Это ее мать.
Адвокат так и замер с разинутым ртом. Привыкший к мелким безымянным правонарушителям, Алькасар не ожидал, что ему доведется защищать человека, связанного с мировой иконой экологического движения. Он воззрился на Ноама, пытаясь абстрагироваться от того, что подсказывала ему средиземноморская наружность подзащитного; такое внимание было даже забавно.
– Что вас с ней связывает?
– Я ее бывший муж.
– А в Калифорнии вы поселились… из-за Бритты?
Алькасар вспомнил, о чем средства массовой информации раззвонили по всему миру: о спасении Бритты после жестокого нападения. Вопреки всем прогнозам в клинике «Этернити Лабс» девушка почти оправилась, что доказало невероятную мощь лабораторий, стоящих на самых передовых позициях и процветающих в сердце Силиконовой долины.
– Хорошо, я этим займусь.
Попрощавшись, Алькасар исчез. Ноама сопроводили в общую камеру – огромную клетку с перегородкой из частых прутьев и длинной скамьей вдоль нее. Там теснилось множество задержанных – подавленных, смирившихся, нетерпеливых и взбешенных. Ноам молча забился в угол. Прежде он не испытывал подобного ощущения, разве что когда-то давно, в очень далеком детстве: чувства своей уязвимости среди других людей. Вокруг толпились настоящие колоссы – все очень крупные, некоторые мускулистые, другие тучные, кое-кто и то и другое. Отойдя в сторонку, какой-то здоровяк делал силовые упражнения. Ноам прислушивался к их разговорам, только вот классический английский, некогда выученный им в Лондоне, не позволял ему понять их речи, кроме одного слова fuck, которое задавало ритм их беседе, как запятая.
Он вообразил, будто снова попал в афинский гимнасий V века до нашей эры, и улыбнулся. До чего же изменились критерии красоты! Сегодня требуется наращивать объем, а не стремиться к гармонии форм. Демонстрация силы важнее равновесия сил.
Ноаму было скучно.
Он долгие часы вникал в жаргон своих сокамерников и в то, как они сокращают слова, и постепенно разобрался, что привело их в застенок: перепродажа наркотиков, домашнее насилие, вандализм, угон автомобилей и кражи со взломом – как в его случае. В какой-то момент они обратили внимание на Ноама и стали допытываться, что он забыл в этом здании, куда вломился, однако о глиняных табличках он упоминать не стал, а дал понять, что его интересовал денежный фонд.
Под вечер пришел полицейский в сопровождении Алькасара и вызвал Ноама. Задержанные наперебой заорали. Посыпались ругательства.
Ноам безропотно зашагал за копом и адвокатом. И лишь дойдя до конца коридора, спросил:
– Мой выкуп оплатила Нура Торенсен?
– Даже лучше! Дирекция ассоциации признала свою ошибку. Они убедились, что вы просто хотели там заночевать. К сожалению, охранник по оплошности включил не частичный сигнал тревоги, позволяющий беспрепятственно перемещаться внутри здания, а общий. Вы свободны.
Алькасар завел Ноама в соседнее помещение, где тому вернули вещи. Напоследок адвокат с улыбкой шепнул ему:
– Снаружи вас кое-кто ждет.
Ноам возликовал. В конечном счете его вполне устраивала и даже радовала такая развязка. Разумеется, он был сконфужен, унижен в глазах Нуры, не слишком блистателен и даже смешон, однако в который раз они доказали друг другу свою нерушимую связь.
Перед комиссариатом стоял лимузин. Дверца открылась. Какое счастье будет снова увидеть Нуру! Ноам скользнул в салон автомобиля.
Бритта Торенсен на сиденье резко отпрянула. И оттолкнула Ноама, когда он хотел поцеловать ее в лоб, поскольку был искренне рад ее видеть. С высоты своих пятнадцати лет Бритта холодно объявила:
– Мама не в курсе. Я перехватила звонок твоего адвоката и все уладила.
Ноам в изумлении замер.
– В жизни моей матери много неясного, – продолжала Бритта. – И я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь.
2
– Да нет же! Это невозможно!
Пятый врач из призванных Пирриасом подтвердил то, что уже сообщили его коллеги, тренеры, мои бывшие соперники и разные жертвы несчастных случаев, два дня сменявшие друг друга у моего изголовья: немыслимо, чтобы в подобном состоянии я встал на ноги! Впрочем, все они шепотом уверяли меня, что через год я вернусь к нормальной жизни. Разумеется, я больше никогда не буду заниматься спортом, так что мне придется поставить крест на всякой надежде сделаться чемпионом и отказаться от участия в ближайших Играх, как, впрочем, и в любых будущих состязаниях.
Я лежал на спине с перевязанной ногой, ради скорейшего восстановления вдобавок зажатой в шину, которая не позволяла мне сгибать колено. Возле палестры один целитель, специалист по растяжениям связок, вывихам и переломам, поработал надо мною вполне прагматически, не слишком обременяя меня молитвами, омовениями и жертвоприношениями богам.