Они устремились в погребальную камеру. Стали рыться, ворошить, развинчивать, раздвигать, отбирать. Хватали золотые вещи, удивлялись, что мебель поломана и сожжена. Кто-то предположил, что их опередили другие грабители, на что сообщники возразили, что это невозможно, ведь самое ценное осталось нетронутым. Какой гам! Ликуют они или грызутся, все одно горланят отчаянно. Их обуяла жадность, дикая, буйная, безудержная. Бесцеремонная жажда наживы.
– Гляньте-ка на эту парочку!
Нас с Нурой увидел замызганный мальчишка. Я отметил, насколько наши тела деградировали. Мы сами на себя не похожи. Нуру и вовсе не узнать.
– У них драгоценности, браслеты, кольца.
– Не тронь! – крикнул главарь. – Это не мумии. В них, ясное дело, полно тараканов и скорпионов.
Мальчишка отпрянул. Не иначе, его отпугнули наши неприглядные останки.
Разведчики призвали подкрепление. Снаружи ворвались еще с десяток разбойников и устремились в погребальную камеру. Они вцепились в крышку каменного саркофага и попытались ее сдвинуть. Напряжение мускулов. Скрип зубов. Надсадное пыхтенье.
Уф! Грабителям наконец удалось втиснуть под каменную крышку деревянный рычаг. Запыхтели снова. И вот победа! Вытащили из ковчега роскошно украшенный гроб.
Совещание вполголоса. Обчистить на месте или тащить наружу? Перебранка. Суматоха. Тычки. Главарь постановил: на месте.
Младшие выковыривали драгоценные камни и извлекали золотые украшения, а верзилы тем временем вынимали один гроб из другого, пока их мускулистые руки не добрались до драгоценностей, украшавших спеленатую мумию Сузера. Приказ отступать. Награбили довольно, вытряхнули, разорили, опустошили вазы-канопы и побросали останки и осколки на землю.
Ушли через пролом, гробница осталась открытой. Заваливать лаз не стали: заметать следы незачем, главное – вовремя смыться.
Воцарился покой. Но он был другим. Пирамида накренилась с той стороны, где был пролом, куда проникали воздух, тепло и свет. Вернулись ночи, дни, перепады температуры и смена времен года.
Тишина. Прошли годы? Сколько?
Века сгустились, обросли подробностями – хорек, птицы, мыши, династия скарабеев, – а мы оставались неподвижны.
Но вот через пролом в восточной стене вошла вода.
Сначала робкой струйкой, потом обманным маневром вступила в большую игру, подобно гадюке, когда та завоевывает территорию. Уровень воды поднимался. Вот она заняла коридор. Подошла вплотную к нашим телам. Так нас и вижу: два трупа, вернее, два костяка, обтянутые пергаментной кожей. Вода к нам приблизилась, окружила, накрыла, поднялась выше. Поглотила нас, затопила гробницу.
Но вот поток развернулся, будто гробницу решило опустошить некое божество. Не размыкая объятий, мы отчалили, поплыли, понеслись вперемешку с обломками, наталкиваясь на канопы и статуэтки, влекомые тем же потоком.
Нил, охваченный самым высоким паводком за всю свою историю, увлек нас за собой. Поток выбросил наши останки в узкий пролом, вынес из пирамиды, и мы затерялись в бескрайних водах.
Затем мое сознание отключилось. Что было после, я не помню.
На меня уставился круглый утиный глаз.
Легкий ветерок ласкал плюмажи зеленого тростника, вокруг расстилались водные просторы. Я лежал в воде.
Меня упорно изучала желтая утиная радужка в оправе рыжих перьев. Ее пристальное внимание прерывалось лишь короткими фырками и оглядками исподтишка – знаками неусыпной бдительности.
Воздух был чист, ясен и ослепительно-прозрачен. Вдали пролетела стая диких гусей, я услышал их нежный печальный крик. Надо мной покачивался пучок лилий, источая пленительный аромат, к нему примешивался запах ила и гнилой листвы. Я лежал в теплом болотистом ложе, будто в коконе.
Утиный клюв уперся мне в лоб. С неумолимостью вопроса.
Я вздрогнул и привел в действие лицевые мышцы, так и сяк гримасничая.
Утка торжествующе захлопала крыльями, будто извещая невидимую аудиторию: «Вот видите, я же говорила: он живой!»
Но едва я приподнялся, птица испуганно отлетела прочь, вспархивая над топью, как брошенный верной рукой плоский камушек, скачущий по водной глади. Она вернулась к своим утятам и к папаше-селезню – но, может, то была еще одна утка, потому что у египетских уток не разберешь, где самка, а где самец: у тех и других одинаковое бежевое оперение. Мигом утратив ко мне всякий интерес, утка вытянула шею, возглавила флотилию и, решительно загребая перепончатой лапой, стала пробивать в тине дорогу своему выводку, оставляя за собой волнистые зеленоватые разводы.
Покачиваясь, я встал на ноги и огляделся. Эта болотистая долина, несомненно, принадлежала к дельте Нила, море было где-то неподалеку. Что натолкнуло меня на эти мысли? Тянувший с севера солоноватый ветерок, поступь пепельно-серой цапли, внимательно изучавшей тину, и справа от меня – компания священных ибисов, голенастых и элегантных в своем черно-белом облачении, неотделимых от египетского пейзажа.
Увязая в жиже по колено, я пробирался болотом в поисках твердой почвы. Как приятны были эти усилия! Я вновь обретал уверенность, гибкость суставов, тонус и подвижность мышц, изголодавшихся по движению, я вновь ощущал восторженную жажду приключений. Кровь бурлила от нетерпения. Я опять возродился, и это меня пьянило.
С юга приближалась стая розовых фламинго; они свернули к западу, накрыв меня тенью, потом исчезли за горизонтом. Я провожал глазами их полет и в этот миг уловил краем глаза какой-то силуэт, поднимавшийся из тростников. Длинные каштановые волосы, тонкий профиль, следивший за движением того же облака птиц.
Нура!
Нужно ли описывать подробности случившегося? Очевидно, мощный разлив Нила затопил возведенную на берегу пирамиду, а затем воды, отступая, выбросили нас наружу. Отток вод в конце концов донес нас до гнилостных болот. Среда напитала наши останки влагой, необходимой для восстановления.
У меня уже был опыт неоднократного возвращения к жизни, Нура возрождалась лишь однажды, но мы с ней не обсуждали этот процесс, ибо он совершался естественным путем, помимо нашей воли и нашего участия. С точки зрения целительства я отказался от попыток объяснить это явление.
Куда больше нас занимали два вопроса: где и когда?
Где, черт возьми, мы очутились? Я сразу выдвинул предположение насчет дельты Нила, но Нура предположила, что медленные течения могли отнести нас и много дальше. Может, мы долго блуждали по морским просторам, прежде чем нас прибило к берегу… Она напомнила мне о странствиях саркофага, в который меня заточили в давние времена и который она обнаружила у финикийских берегов.
Когда? Сколько минуло лет, веков или даже тысячелетий? Этот вопрос кружил нам голову. Как успел эволюционировать род человеческий? Да и уцелело ли человечество до сих пор?
Последнее опасение поразило меня. Мысль о том, что земля могла избавиться от людей, никогда не приходила мне в голову прежде, во времена моего доисторического детства, когда я жил в небольшом сообществе себе подобных и встречал столько животных, что мы сосуществовали с другими видами на равных. Однако позднее, в Месопотамии и Египте, возникли великие цивилизации, города, мегаполисы; земли покрылись сетью дорог и оросительных каналов, разделились границами, некоторые виды животных были одомашнены и в дикой природе исчезли, другие были вытеснены за пределы освоенных людьми территорий. То есть люди захватили столько места и ресурсов, что, пребывая в постоянных раздорах, ежеминутно рисковали проиграть.
Когда я поделился мыслями с Нурой, она изумилась:
– Ноам, похоже, тебе нравится воображать худшее.
– Именно люди причинили мне много страданий, а не природа.
– Ты хочешь поквитаться. По-моему, люди слишком хитры и порочны, чтобы себя уничтожить. А вот и доказательство…
Нура встала на цыпочки и указала на движение какой-то процессии вдали. По мере ее приближения я, прищурившись, разглядел три повозки, влекомые быками; по сторонам от них шли несколько человек.
– А значит, там проложена дорога и люди еще не вымерли! – воскликнула Нура. – Осталось выяснить, на каком языке они говорят.
– Так пойдем к ним!
Нура всплеснула руками и рассмеялась:
– Ты же в чем мать родила, Ноам.
– И ты.
Как и прежде, пока в нашу жизнь не вторглись чужаки, мы не ощущали наготу как что-то необычное.
– Хочешь, я вымажу тебя илом? – предложил я.
– Предложи что-нибудь получше.
Не теряя ни секунды, я бросился к конвою, всеми силами демонстрируя стыдливость: ссутулился, прикрыл член ладонями, изображая беднягу, которого обобрали до нитки.
Едва я выскочил на дорогу, конвой остановился. Широколицый мужчина в пестром плаще шагнул в мою сторону. В его ушах покачивались подвески, на груди красовалось ожерелье. Он обратился ко мне на незнакомом языке. Видя мою растерянность, он переспросил по-египетски:
– Кто ты? Что тебе нужно?
Я с облегчением описал выдуманную сцену:
– Мы с женой купались. Когда вышли на берег, наши одежды исчезли. Не иначе, воры.
Незнакомец развернулся к товарищам и стал их отчитывать, явно в продолжение прерванного разговора; на шее у него вздулись жилы.
– Вот видите, здесь полно грабителей! До вас дошло наконец, почему я требую, чтобы вы были начеку, свора лентяев! Смотрите в оба! И держите оружие наготове. – Он снова обернулся ко мне. – Чего ты хочешь?
– Продай мне одежду.
Незнакомец просиял:
– Тебе повезло: я как раз торгую одеждой. И не только. Как ты намерен рассчитаться? Небось у тебя и деньги стащили?
Он проследил за моим взглядом: я только что сообразил, что мои запястья все еще украшены золотыми браслетами с отделкой драгоценными камнями. Он заключил:
– Замечательно. Я тебе верю. Мы сумеем договориться.
Глаза его алчно сверкнули, в них читалось уважение к моей персоне; потом они скользнули к тростникам, в которых укрылась Нура, и в глазах вспыхнула похотливая искорка. Я тут же отреагировал: