семьи, брака, дружбы, братства, конфедераций, образца для царей, зерцала законотворцев, эталона хитрости, идеала защитника, прототипа спасителя, идеала мужества, властелина судьбы. И все же в Олимпии основным его титулом было Зевс – Хранитель клятв.
Мы прогулялись под лиловой тенью платанов в широком подлеске, где возвышались во множестве статуи победителей, заказанные, а затем установленные спортсменами или благодарными им городами. Почти повсюду гиды рассказывали любопытствующим истории этих героев, прославляя их подвиги и передавая связанные с ними общеизвестные анекдоты.
Нам не довелось воспользоваться Леонидайоном – особняком, предназначенным для именитых гостей, но мы получили право на ночлег в восточной части гимнасия. Спортсмены ночевали в помещениях, в отличие от паломников, которые валетом спали под открытым небом, тесно прижавшись друг к другу, словно зерна в колосьях, осаждаемые мухами, страдающие от чужого храпа, пьяных криков и отголосков пирушек. Только несколько дальновидных счастливчиков заранее арендовали или же принесли с собой шатры и расставили их внутри охраняемой ограды.
Утром начались Игры.
Олимпия была перенаселена сверх всякой меры. Сорок тысяч человек оккупировали тесную территорию, где в остальное время проживали только несколько жрецов и шестеро пастухов со своими стадами коров или коз.
По логике, проснувшись, я должен был сразу заявить, что не буду участвовать в состязаниях. Однако Дафна, которая поднялась гораздо раньше меня и уже приготовила легкий изысканный завтрак, трепетала в надежде и нетерпении. Как я мог огорошить ее своим решением? Мне не хватило духу.
В первый день атлеты и их тренеры собрались перед скульптурным изображением Зевса – Хранителя клятв, воздвигнутым возле булевтерия: там они поклялись уважать правила состязаний и воздерживаться от любых противозаконных деяний, а судьи, в свою очередь, пообещали не допускать коррупции. В составе афинской делегации я вместе со своими товарищами тоже принес клятву.
Затем мы направились к прославленному и почитаемому месту: к храму Зевса, где восседала его статуя – самое большое скульптурное изображение в мире. Окруженное колоннами здание в дорическом стиле, из нежного известняка-ракушечника, являло невиданный свод из тонкого мрамора в виде черепицы, по четырем углам украшенный золотыми резервуарами, а в центре, прямо над фронтоном, высилась статуя Ники, богини победы. Барельефы по бокам описывали устройство Вселенной в представлении греков, а также подвиги Зевса, Геракла и Тесея.
– После клятвы будет молитва! – объявил Леонидас. – Пойдем просить у Зевса успеха.
Леонидас всегда поступал решительно, и это неизменно приносило успех, поэтому афиняне старались ему подражать. Наша компания вошла в храм. Я двинулся следом.
Статуя Зевса, монументальный шедевр из золота и слоновой кости, потрясла меня своим размером и величием. Двенадцатиметровый властитель богов, восседающий на инкрустированном драгоценными камнями эбеновом троне, основание и пьедестал которого уже возвышались на три метра, встретил нас неласково. Его увенчанная ветвями голова касалась потолка. Словно раздавленный, я ощущал себя меньше, чем его обутая в золотую сандалию ступня, и, даже поднявшись по лестнице на боковую галерею, я не достиг бы уровня его живота. В правой руке суровый исполин держал статую Ники, в левой – скипетр с навершием в виде орла. Меня буквально потрясла кожа обнаженной части его фигуры: тончайшая, молочно-желтоватая, она создавала иллюзию живой. Тогда-то я и узнал, что пластины слоновой кости пропитывали маслом, чтобы сохранить их от зимней влажности, одолевавшей этот регион. Мне указали и на сосуд со спасительной жидкостью, стоящий у подножия статуи на черной плитке с белой отметиной: сюда Зевс в знак благодарности метнул молнию, когда скульптор Фидий спросил верховного бога, понравилась ли ему работа.
Пришел черед молитв – их выкрикивали, пели, шептали или произносили про себя. Как Зевс ориентировался в этой разноголосице звуков и тишины? И почему греки единодушно обращались именно к нему? Не лучше ли было бы заручиться поддержкой менее загруженных божеств? В действительности же они направляли суть своих просьб самому главному, ибо в итоге решение принимал он один. Греки знали, что Зевс не допустит успеха нечестивого и неподготовленного атлета, но знали также, что он может отказать набожному перетренировавшемуся участнику. Так что они помогали Зевсу решить, исполняли свое человеческое предназначение, смиренно и методично выказывая свою добрую волю ритуалами и жертвоприношениями.
Признаться ли? В Олимпии я ощущал подавляющее присутствие Зевса, тогда как в Дельфах не заметил ни единого следа Аполлона. Неожиданно для себя я обратился к нему, воззвал и принялся просить. Неужто, желая стать афинянином, я становился греком?
Вторая половина дня оказалась свободной, потому что начались очень популярные состязания – гонки на колесницах. По мнению любителей держать пари, шансов у Афин было мало. Дафна и Тасос мечтали присутствовать на соревновании, но я сказал, что хочу отдохнуть, и они отпустили меня.
Я отправился бродить под прохладной и пахнущей полынью сенью листвы. В Священной роще толпились паломники, хотя толпы их ушли на ипподром. Дымились алтари, разносчики предлагали еду и напитки; некоторые, взобравшись на свои двухосные тележки с кувшинами вина, протягивали чаши постоянным покупателям. Обойдя спартанцев с собаками – эти животные, завидев чью-нибудь щиколотку, разевали пасть, охотно бросались и кусали, – я среди шумной толпы предался мечтам. В отличие от других греческих мероприятий – Пифийских, Немейских и Истмийских игр, – Олимпийские предлагали спортивные состязания, но в программе отсутствовали художественные, театральные, музыкальные и поэтические конкурсы. Однако сюда стекались все, поскольку Олимпия представляла собой горнило репутаций, самый короткий путь к славе. Здесь каждый мог проявить себя: певцы пели, танцоры танцевали, сутяги судились, спорщики спорили, рисовальщики рисовали, философы философствовали, ваятели ваяли, стихотворцы слагали стихи, фокусники фокусничали, торговцы торговали, разносчики разносили, ротозеи ротозействовали, пьяницы пьянствовали, горлопаны горланили, распутники распутничали, соблазнители соблазняли, свахи сватали, любовники любезничали, а проститутки проституировали. Каждый исполнял свою роль. А что я?
Я ощущал себя опустошенным, будто выпотрошенным. Пустой оболочкой. Видимостью. Если во мне и было какое-то содержание, то я бы определил его исключительно как чувство собственного самозванства… Бесчестный, лицемерный, склонный к предательству – я постоянно выдавал себя за кого-то другого: прикидывался Аргусом вместо Ноама, атлетом, а не инвалидом, молодым, а не тысячелетним, смертным, а не вечным. Я представлял собой всего лишь ходячую ложь.
Мрачный, еле волоча ноги, я вернулся в свою комнату и бросился на кровать, чтобы избавить себя от необходимости думать.
Меня разбудил шум голосов. Громко переговариваясь, с гонок возвращались Дафна, Сократ, Пирриас и Тасос. Мало того что Афины проиграли, так еще и все награды получила Спарта, город-соперник. Мои друзья выкрикивали оскорбления в адрес спартанцев, этих человекоподобных в алых накидках и с отросшими волосами. «Макаки краснозадые! Конечно, они с лошадьми понимают друг друга!» Разочарование делало их мстительными.
После такого унижения афинского величия они стремились утешиться возле меня. Дафна свернулась калачиком в моих объятьях. Тасос указал на меня своим спутникам:
– Друзья мои, перед вами необыкновенное создание, поскольку пятиборец всегда остается невероятным атлетом, этаким бараном о пяти ногах. Ему следует быть тяжелым, одновременно будучи легким, высоким и одновременно маленьким; скорее мускулистым, нежели сухожильным; скорее сильным, чем гибким; однако в иные моменты гибким в большей степени, нежели сильным. Короче, он должен быть Аргусом.
Когда Тасос умолк, все зааплодировали мне. Сократ высказался за всех:
– Мы на тебя рассчитываем – ты отомстишь за пережитое нами поражение. А теперь пощадим покой Аргуса, пусть подготовится. В подобных обстоятельствах мы способны только пить, так идемте же пьянствовать!
Они удалились, оставив меня в тоске. К списку моих двойственностей прибавилась еще одна: я тот, кому доверяют, но кто не оправдает доверия.
Благодаря усыпляющим свойствам обезболивающего питья мне все же удалось погрузиться в глубокий сон.
На рассвете я подошел к окну.
Снаружи занимался день. Пьяницы, гуляки и музыканты наконец-то унялись. Опершись о двуцветный ствол платана, что-то напевал безусый задумчивый мальчишка. Он все повторял пленительную, нежную, приятную и тоскливую мелодию, и я прислушался:
Что есть человек? Недолговечное созданье, сон тени. Но лишь коснется его плеча солнечный луч, как он начинает ценить этот свет, который приносит ему истинный дар богов – жизнь во всей ее сладости.
Какая мудрость исходила из его едва сформировавшихся уст! Эти слова открыли мне сердце… Да, люди любят игру, праздник, вызов; они живут с мыслью о том, что однажды перестанут жить, а потому горят каждое мгновение, сжигают себя, вспыхивая, как сосновые иголки. Почему же я, вечный, немимолетный, неуязвимый, веду себя так трусливо, осторожно и малодушно? Я недостоин их.
Обернувшись, я увидел свою шелковистую и пышную Дафну в объятьях сна. Бедняжка… Она надеялась на мою победу – ради нее, ради нас, ради нашей пары, которая, если я стану гражданином, создаст семью. Неужели мне суждено разочаровать ее? Неужели я беспечно ее покину? Неужели сдамся без боя? Я ее недостоин…
В задумчивости я принялся за разминку. Мое тело разогревалось само. Я готовился, как и остальные атлеты.
В полдень в Священной роще герольд трубным звуком возвестил о начале состязания: участников ждали на стадионе. Я вместе со всеми отправился туда.
В подземной галерее, при колеблющемся пламени факелов, светивших слабее светлячков, два десятка отобранных атлетов освобождались от одежды и покрывали свои тела маслом. Я, как и остальные, тоже умастил свою кожу.