Агамемнон направился к своим войскам, а онемевшая от горя Клитемнестра молча рухнула на землю. Когда царь удалился, она приподнялась и бросила вслед мужу: «Ненавижу тебя, Агамемнон! В моих глазах ты больше не супруг и не отец. А потому предупреждаю: воспользуйся войной, она дарует тебе последние мгновения мира! Ибо еще до твоего возвращения я отомщу тебе».
Все было кончено. Потрясенные, зрители аплодировали изо всех сил. Я в восторге повернулся к Дафне:
– Это и есть театр?
Какое откровение! До сих пор я знал только публичные чтения с участием рассказчика-чтеца. Прежде мне никогда не рассказывали историй таким образом – с персонажами, которые говорят, хором, который комментирует, декорациями, которые меняются, а также оркестром и балетом, которые доводят страсти до пароксизма. Здесь устное повествование было заменено действием[42].
Кажется, именно в тот миг я влюбился в это искусство. И спустя два с половиной тысячелетия это восхищение не рассеялось. Меня по-прежнему всегда охватывает восторг, подобный испытанному в первый раз. В театре смерти не существует. Призраки живут, отсутствующие присутствуют. Заимствуя тела и голоса актеров, исчезнувшие возвращаются к нам.
Так когда-то явились в мое афинское утро Агамемнон, Клитемнестра и Ифигения. Невидимый мир повстречался с видимым. Время вновь повторилось в преображенном пространстве.
Я наблюдал за Дафной, которая со слезами на глазах бурно приветствовала труппу. Ее обуревали те же чувства, что и меня. Вокруг нас эти чувства разделяли сотни людей с покрасневшими глазами. Наши сердца бились в унисон. Чудо… Привыкший размышлять и чувствовать в одиночку, я был до глубины души потрясен этим коллективным опытом. Вместе с другими, но не затерявшись в толпе, я был приятно вырван из своего обычного одиночества.
Пока не началась вторая трагедия, мы немного выпили, чтобы взбодриться. Я сгорал от нетерпения.
Действо продолжилось.
Хор микенцев ликовал, что после десяти лет сражений Троянская война завершилась победой греков, они ждали возвращения своего царя. Вошла Клитемнестра. Она нервничала, однако светилась от счастья. Почему? Она испытывала сильную страсть к своему любовнику Эгисфу, двоюродному брату Агамемнона. Он был противником Троянского похода, и ему царь доверил временное управление городом в свое отсутствие. Если поначалу царица соблазнила его в отместку своему супругу, то потом с удивлением поняла, что любит Эгисфа. Так что к внезапному появлению Агамемнона она отнеслась без радости.
И вновь актер, воплощавший образ Клитемнестры, ошеломил нас. По мельчайшим деталям – чопорное платье, отяжелевшая походка, менее уверенные интонации – мы ощутили, что минуло десятилетие; эта женщина одновременно казалась той же и другой. Скорбь ожесточила ее характер, в ее движениях и словах сквозила недоверчивость. Она размышляла у нас на глазах: как поступить? Во всем признаться? Бежать из Микен вместе с Эгисфом? Скрыть правду от Агамемнона? Когда Эгисф сообщил Клитемнестре, что Агамемнон везет с собой красивую пленницу, прорицательницу Кассандру, дочь царя Приама, которую поражение сделало рабыней, Клитемнестра впала в ярость. Что? Он осмеливается явиться к супруге под руку с наложницей? Участь тех, кто приближался по плодородной равнине Аргоса, была решена: Эгисф устранит Агамемнона, а Клитемнестра займется Кассандрой.
Вернувшиеся были тепло встречены; лицемерия в поведении встречавших никто не заметил. Спустя час, когда Эгисф топил Агамемнона в ванне, Клитемнестра заколола Кассандру кинжалом.
По мере того как разворачивалось действие, оно будило во мне мысли, отличные от тех, что породил первый эпизод: сперва я полагал, что все правы, теперь – что все ошибаются. Агамемнон ведет себя как грубая скотина, Клитемнестра изрыгает ненависть к грекам, Эгисф устраняет двоюродного брата, чтобы сохранить для себя его жену и трон. Протагонистов поражает эпидемия злодеяний. И все же я был проникнут снисходительностью: палачи одновременно были жертвами. Невозможно было поставить по одну сторону безвинных, а по другую – виновных; в каждом жило и худшее, и лучшее. В конце пьесы, когда Клитемнестра и Эгисф с окровавленными руками упиваются своим преступлением, появляются двое детей, Электра и Орест, которые в несколько секунд осиротели: обескровленный отец лежит мертвый, а мать перестала поступать по-матерински.
После второй трагедии, которая восхитила нас не меньше первой, нам дали передышку. Устроившись на траве, чтобы перекусить, мы с Дафной обсуждали поведение персонажей.
– Ты заметил, – вздохнула Дафна, – что бы ни случилось, мы приносим зло, даже когда желаем добра.
Размышляя о своих многочисленных обманах – я скрывал от Дафны свое бессмертие, любовь к Нуре и наши с ней встречи, – я задумчиво согласился.
– А ты? – спросил я.
– Что – я?
– Да, ты. Могу поспорить, моя честная и ясная Дафна никому не сделала ничего дурного.
Она помрачнела:
– О, я встречалась со злом. А потом из этого зла попыталась извлечь добро.
– Когда же это?
Она побледнела, скорбно взглянула на меня и после короткого колебания снова замкнулась.
– У каждого свои секреты! Ты мой муж, а не наперсник.
Мог ли я возразить супруге – я, который бессовестно врал ей?
Музыканты и хористы вернулись на орхестру. Мы имели право на третью трагедию.
На этот раз хор представлял микенских женщин. Удрученные, они размышляли, что за болезнь отравляет город, лишая сил взрослых и выкашивая детей. Каким своим проступком они заслужили подобное наказание? Какую вину теперь искупают? Все присутствующие в театре Диониса содрогнулись: эти вопросы возвращали нас к недавним испытаниям смертоносной чумой. Хор выдвинул гипотезу: слишком много крови пролито в царской семье, вот боги и сердятся.
На проскениум вышла Клитемнестра. Время иссушило ее тело, придало голосу металлический тембр. Я вздрогнул: в течение одного дня актеру в маске удалось изобразить три возраста. Какое перевоплощение! Клитемнестра меланхолически пропела о своих горестях: ей стало невыносимо видеть себя в зеркале, она отдалилась от Эгисфа, она бранится со своей дочерью Электрой, которая порицает ее, отказываясь признавать кровожадную беспощадность отца, она огорчена отсутствием известий от единственного сына, Ореста, который бежал. Разумеется, она поддерживает подобающие отношения с Хрисофемидой, но эта смазливая и беспечная кокетка, точная копия двадцатилетней Клитемнестры, напоминает ей, до чего она постарела.
Появляется юноша. Сердце матери тотчас узнаёт в нем сына, однако Клитемнестра не признаётся в этом: она чувствует в юноше испуг, тревогу и враждебность. Посланный Дельфийским оракулом, приказавшим ему воротиться домой и отомстить за отца, Орест должен встретиться со своей сестрой Электрой. Та ждет его, чтобы свершить правосудие. Она сообщает брату, что он должен убить Эгисфа и Клитемнестру. «Мою мать? Почему? Ведь это Эгисф лишил жизни нашего отца». Электра настаивает: Эгисф уступил воле Клитемнестры, истинная виновница – она.
Эта Электра мне не нравилась. Мрачная, суровая, гневливая, она хотела, чтобы карающей рукой ее злопамятности стал брат. Почему бы ей самой не свершить мщение? Рука Агамемнона не дрогнула, убивая дочь, Клитемнестра без тени сожаления умертвила Кассандру, а вот Электра для совершения злодеяния не обладает ни мощью своих родителей, ни их жестокостью. И перекладывает эту гнусную работу на милого мальчика, своего младшего брата.
Клитемнестра слышит их разговор. Она бросается к Эгисфу и прощается с ним. Тот не понимает ее поведения и, видя, как она уходит в рыданиях, решает, что супруга лишилась рассудка. Через тридцать секунд Орест закалывает отчима мечом. После чего отправляется на поиски Клитемнестры. Но она сама приходит к нему. Мы тотчас понимаем, что его она любит, а себя теперь ненавидит. Она жаждет только прижать его к груди, приласкать и утешить, но держится высокомерно и нарочито вызывающе. Догадываясь, что у сына никогда не хватит смелости на убийство, она раззадоривает его, осыпая издевательствами, насмешками и оскорблениями. Задетый за живое вопиющей дерзостью Клитемнестры, Орест в конце концов вонзает клинок ей в грудь. Она падает, шепча слова благодарности. Стенание Клитемнестры потрясло публику: непереносимо печально она пела о радости умереть, расстаться с этой безжалостной жизнью, в которой она совершила столько ошибок, а главное – освободить своего мальчика от породившего его монстра. Последние слова этой несчастной матери были признанием в любви к сыну-матереубийце.
Я уже поднимался с места, чтобы устроить им овацию, когда орхестру и проскениум захватили какие-то отвратительные существа. Грязные, в лохмотьях, с короткими крыльями и пеной на губах, они сипели от злобы. Это были Эринии, порождение ада, беспощадные богини, явившиеся покарать Ореста. От ужаса публику бросило в жар. Наводящие страх Эринии размахивали кнутами и потрясали горящими факелами. Из глаз у них по маскам землистого цвета текла кровь; на голове вместо волос извивались змеи. Эти мерзкие существа мучили и терзали Ореста под хрип и визг расстроенных инструментов, в какофонии лая и тявканья. Когда ему удалось вырваться от них, они бросились вдогонку.
Зрители попадали в обморок.
Обессиленные, мы испытывали ужас и изнеможение. Это приключение завело нас слишком далеко в темные зоны человеческой природы. Когда раздались восторженные крики, мы немного пришли в себя. И долго – наверное, слишком долго, дольше, чем следовало, – приветствовали актеров, хор и музыкантов. А все они бесконечно кланялись, потому что своими слезами мы смывали испытанные страдания.
После этого апофеоза, перед началом сатирической драмы мы с Дафной спустились по склону в первый ряд, где нас с сияющими глазами принял в объятия Алкивиад.
– Что за чудо эта трилогия! – воскликнул он. – Теперь не важно, какую сатирическую драму мы увидим, – я убежден, что победит Филокл. А вам известно, что он племянник Эсхила?