– Это что еще за россказни? – возмутился Алкивиад.
– Ты вернулся в недобрый день, – ответил Сократ.
– Неужто мне следовало заниматься подобными расчетами?
– Так не удивляйся последствиям своей беспечности, Алкивиад. Похоже, здесь все религиознее, чем ты. Ты чересчур вольно относишься к отправлениям культа. Как ты думаешь, почему без тени сомнения именно тебе приписывают оскопление Гермесов? А потом и пародию на мистерии?
– Да, кстати! – воскликнул Алкивиад, возведя глаза к потолку. – Нашли ли за время моего изгнания того, кто это совершил?
Я колебался. Следует ли мне ради покоя Алкивиада и Афин разоблачить единокровного брата? Пока я размышлял, сотрапезники уже ответили ему отрицательно.
– Отлично! Хотите видеть меня благочестивым? Я стану набожнее святоши из святош.
Сократ скривился. С самого детства своего ученика он силился привить тому хотя бы минимум благоговения перед сакральным, почтения к божествам. Увы, Алкивиад полагал, что нет ничего превыше его собственной персоны. Ритуалы, молитвы, жертвенные возлияния, церемонии, паломничества – все для него сводилось к зрелищу; он принимал в этом лишь формальное участие, не вкладывая душу, – как в командной игре, где ему важно было только влиться в коллектив и не выделяться. Алкивиад вел себя не как циник, а скорее как прагматик: «Люди в это верят? Ладно, тогда и я скажу, что верю». О благочестии Алкивиад имел лишь поверхностное представление.
Был ли он атеистом? Тогда это слово не имело никакого смысла или же обозначало того, кто не отправляет тех же культов, даже суеверного. Греки жили в непосредственной близости к богам, в их сознании социальное и религиозное сливались. Порицанию подвергался не атеизм, а святотатство. Алкивиад не предавался ни вере, ни скептицизму: он ограничивался тем, что имитировал обряды и в случае необходимости разделял господствующие убеждения.
В последующие дни он блеснул. У афинян существовал обычай устраивать грандиозное шествие в Элевсин для проведения мистерий. К сожалению, с тех пор, как Декелию захватили спартанцы, в любой момент дорогу мог заступить неприятель. Поэтому пришлось отказаться от всякой торжественности, сократить церемонию и обряды и запретить остановки, а вдобавок отныне туда стали добираться украдкой, вдоль берега. Чтобы восстановить подорванную репутацию и снять с себя былые обвинения, Алкивиад решил вернуться к традиционному пути на праздник. И взял на себя охрану шествия. Безопасность будет обеспечена оружием.
На всем протяжении пути стратег приказал поставить караульных, а жрецов окружить солдатами и в тишине, верхом на великолепном мускулистом скакуне, сам повел кортеж. Этот поступок взволновал и восхитил всех. И в Элевсине тот, кого считали святотатцем, снискал самые высокие почести, связанные с празднованием мистерий.
На пиру он сильно опьянел, и в какой-то момент я заметил, что он вот-вот потеряет контроль над собой. Опасаясь какой-нибудь дерзости, издевки или скоропалительного заявления, которые могли бы навредить его только что вновь обретенному авторитету, я подхватил Алкивиада под мышки и дотащил до ложа.
Оказавшись в спальне, предоставленной ему в Элевсине, он поднял голову и пробормотал:
– Возляг со мной, Аргус. Ненавижу одиночество.
– А что, если я желаю одиночества?
– Ты не хочешь сделать мне приятное?
– Все зависит от того, что ты имеешь в виду.
Он рассмеялся и закашлялся.
– Аргус, ты так боишься, что я к тебе прикоснусь, – по-моему, ты только этого и жаждешь. Это тебя пугает?
– Нисколько.
– Так что же тебя удерживает? Боишься, что после этого полюбишь меня?
– Я уже люблю тебя. Нет нужды прибавлять такие подробности…
Это внезапное признание потрясло Алкивиада, а поскольку алкоголь затуманил его сознание, он улегся, раскинулся на ложе, заурчал и, поглаживая складки простыни, свернулся калачиком.
– Прошу тебя, останься. Сегодня я почувствовал себя таким чужим всему.
– Религиозным обрядам?
Он брезгливо оскалился. Я уселся напротив его ложа.
– Я побуду с тобой. При условии, что ты раскроешь мне один свой секрет.
– Секрет? У меня? Обо мне всё всем известно. Моя личная жизнь публична. Кстати, жаль, потому что я легко обошелся бы без истории с Агисом Спартанским, который видел, как я обнаженным выхожу из спальни его жены…
– Что произошло с тем актером?
Алкивиад слегка напрягся, и я догадался, что сейчас он мне солжет. Я слишком долго ждал этого момента и ни за что не ослаблю хватку. Я настаивал, утверждая, что этот человек смертельно зол на него и всеми силами старается ему навредить.
– Это он-то? Силенок не хватит! – презрительно бросил Алкивиад.
– Расскажи, что произошло, иначе я уйду.
Страшась остаться в одиночестве, он тем не менее упорствовал.
– На что я только не соглашусь ради ночи с тобой, Аргус!
Я тряхнул перед ним флягой, которую прихватил из пиршественной залы:
– На-ка, Алкивиад, взбодрись.
Он ухмыльнулся:
– Ты пытаешься меня подпоить, чтобы я точно на тебя не набросился.
– Может, и так, – согласился я.
Он влил себе в рот струю вина, отчего его язык сделался красным, а влажные губы заблестели. Я безмятежно прилег рядом. Алкивиад задумчиво уставился в потолок. Уверенный, что он заговорит, я терпеливо ждал. Он еще дважды отхлебнул вина.
– Обещай, что никогда не повторишь того, что я тебе расскажу, – прошептал он.
– Клянусь.
– Потому что мне надо улучшить дурную репутацию, – расхвастался он.
– Прекрати ходить вокруг да около. Рассказывай.
Его взгляд застыл. Он копался в памяти.
– Тебе, Аргус, это может показаться странным. Этот неприятный тип оскорбляет чувства, согласен? Слишком уродлив, слишком длинен, с непропорциональными конечностями, почти горбун, с чересчур бледной кожей, болезненным цветом лица и жидкими волосами. И все же как-то вечером мне пришло в голову пригласить это лекарство от любви к себе в постель.
Опасаясь моего осуждения, Алкивиад бросил на меня испуганный взгляд. Я не шелохнулся.
– По правде сказать, он первый позарился на меня. И его похоть передалась мне. Этот урод смотрел на меня с таким вожделением, с такой алчностью, с таким ожиданием, что я ощутил, что хочу… хочу не его, а утолить его желание. Мне частенько случалось обладать кем-то по доброте, даже из чистой жалости… Я дарю себя.
Я никак не прокомментировал эту причуду, поскольку знал, что он говорит правду: со всем простодушием и искренностью Алкивиад считал себя величайшей наградой, лучшим подарком, о каком только могли мечтать люди. Он, который так любил себя, при случае, как милостыней, делился частицей этого обожания. Собственное великодушие было вершиной его эгоцентризма.
– Я прикинулся обольщенным. Кстати, все произошло довольно интересно, лучше, чем я мог вообразить. Чем большего я добивался, тем сильнее его охватывала паника. Он боялся того, что намечалось, не меньше, чем желал. Хочешь, признаюсь? Пламя страха в глубине его зрачков по-настоящему возбуждало меня. При мысли о том, что я представляю такую опасность, у меня буквально вскипала кровь. Его тревога направляла меня. Так я подвел его к своему ложу. И тут…
При этом воспоминании Алкивиад умолк. Черты его мертвенно-бледного лица окаменели. Я осторожно настаивал на продолжении:
– И что?
– И тут я обнаружил, что он… ну…
– Ну?
Он развернулся ко мне:
– И я расхохотался. Это было безумно смешно. Я никогда в жизни так не смеялся – и никак не мог остановиться.
– Почему?
– У него неполный комплект.
– То есть?
– Аргус, у него нет тестикул. Он не мужчина и не женщина. Он… он…
– И как же он отреагировал на твою смешливость?
Словно проснувшись, Алкивиад отвлекся от воспоминания и обрел привычную надменность:
– Понятия не имею. Он сбежал. О чем тут говорить. Да и не стал бы я интересоваться… этим.
– Должно быть, он почувствовал себя униженным.
– А я? – вскинулся Алкивиад. – Я что, не был унижен? Мало того что я уложил к себе в постель уродца, так вдобавок он еще оказался монстром. Я не собираюсь кричать об этом на всех перекрестках.
Словно потягивающийся кот, он потерся о мой бок:
– А вот тобой… Тобой я бы хвастался…
– И речи быть не может.
– Обожаю, что ты мне сопротивляешься.
Я протянул ему флягу:
– Пей и оставь меня в покое.
Пожав плечами, он сделал небольшой глоток.
– Ты вообще понимаешь, Аргус? Сегодня я вел процессию в Элевсин, меня назначили мистагогом и иерофантом. Меня! Подумать только…
Я резко склонился над ним:
– Ты правда тогда поставил пародию на мистерии?
– Конечно. Я был инициатором. Очень занятно. Кстати, этот актер тоже принимал участие в нашем фарсе. Мне даже кажется, что это было как раз перед тем вечером, когда я сделал глупость… Давай не будем об этом. Мне стыдно.
После этих слов он сразу заснул, – похоже, его совесть не стерпела копания в столь постыдных картинах.
Поутру Алкивиад проснулся в прекрасном настроении, он снова был обольстителен, похмелья и следов усталости как не бывало. Однако чувствовалось, что душа у него не на месте.
– Скажи, дражайший Аргус, мы с тобой вчера переспали? – в конце концов пробормотал он.
– Нет, просто уснули рядом.
– А, тем лучше. Потому-то я об этом и не помню. – Он широко улыбнулся. – Замечательно, у нас полно планов на будущее.
И отправился умываться.
Вернувшись, он спросил, знаю ли я, куда делась Аспасия. Он хотел бы нанести ей визит в поместье, где она укрылась, а ему сообщили, что она исчезла уже много месяцев назад, не уточнив, где и как с ней встретиться.
– До чего загадочная женщина! – продолжал он. – Сколько бы я в детстве ни посещал ее, она всегда от меня ускользала! Жаль, что ты с ней так по-настоящему и не познакомился.
Я кивнул. Вместе с этими двумя, Дереком и Нурой, в наше с Алкивиадом время вторглось мое прошлое.