– У меня с Миной было двое сыновей и две дочери, пусть даже они не выжили. А потом у меня появился Хам.
– До пещеры. До молнии. До события, которое нас изменило. Будь честен, Ноам, ты уже много веков не производил потомства – ни со мной, ни с теми женщинами, которых обнимал. Природа не желает, чтобы бессмертные размножались. Более того, она это исключает! Природа непрерывно продолжается, только непрестанно порождая живых, то есть смертных. Только смертный производит на свет. Жив тот, в ком предполагается начало и конец. Ты, я, Дерек, папа – да, у всех нас было начало, но случилось несчастье, и конца у нас нет и не будет. Мы не можем передать жизнь, потому что больше не обладаем ею. Мы ни живые, ни мертвые, мы не передаем ни жизнь, ни смерть, которые непременно ходят вместе. Если бы папа мог говорить, он бы тебе подтвердил. Он рассказал мне, что ваши разговоры нередко касались этой темы, и это навело его на мысль, что ты принял такое положение вещей. Однако я вижу, это вовсе не так!
Я был подавлен. Силы, которые сопротивлялись во мне этой очевидности, вдруг показались мне смехотворными, настолько она была явной.
На задах дома скрипнула дверь.
– Откуда же взялись мои дети? – осведомился я.
– Разумеется, от Дафны – ты же присутствовал при родах. А вот с кем она их зачала, я не знаю.
– То есть Дафна спала с другими мужчинами?
– Наверняка.
Я утратил способность соображать. Нура возобновила приготовления к отъезду и, складывая какую-то тряпку, обронила:
– Во всяком случае, что касается твоей дочери, ответ очевиден – он написан у нее на лице.
– Что?
– Эвридика – вылитый Алкивиад. Нечего и сомневаться.
Этот удар сразил меня наповал. В отдалении хлопнула дверь. Только бы Эвридика не слышала этого разговора. Я опустился на каменный пол и не смел пошевелиться.
– Эвридика… Алкивиад… – бормотал я.
Нура хлопнула в ладоши, созывая рабов, и приказала им перенести отца и загрузить повозку.
Я так и сидел, уронив руки, и она встала передо мной на колени:
– Ты сердишься?
– Оставь меня в покое!
– Не томи себя, Ноам. Потребуй от Дафны объяснений. Может, тебе удастся не держать на нее зла. У меня самой…
– Замолчи! Мне кажется, ты уже и так достаточно сказала.
– Но…
Переполнявший меня гнев дал мне силы вскочить на ноги.
– Ты несешь дурные вести! До того как ты сюда вошла, я был счастлив. Ты появилась – и теперь я несчастен. Ты разбила мое счастье.
– Я разбила иллюзию, а не твое счастье… Поговорите с Дафной! Она наверняка…
– Убирайся!
Я грубо подхватил узлы, которые она собирала, и швырнул их к дверям:
– Убирайся!
Нура вздрогнула:
– За что такая враждебность, Ноам?
– Мне отвратительно то, что я сейчас услышал.
– Но ведь не я, надеюсь?
– Убирайся!
– Пожалуйста, не путай вестника с вестью.
– Убирайся! Ты не меняешься, Нура. Ты явилась, чтобы растоптать меня, и ты меня растоптала. Ты всегда топтала меня.
– Я была убеждена, что ты уже определил границы наших отношений.
– Готово! Ты сокрушила меня. Я пресмыкаюсь. Довольна, что прикончила меня?
– Чему может повредить правда?
– Радуйся.
– Но я…
– Убирайся!
Я заорал. Если она будет настаивать, мне с собой не совладать – я это чувствовал. И она тоже.
Из глаз Нуры хлынули слезы. Она попыталась подхватить свои вещи, но ее трясло, и она уже ничего не видела.
Ее слезы не только не растрогали меня, но только раздражили еще сильнее. Если кому и следовало рыдать, то мне! Меня бесило одно ее присутствие; я стремительно выскочил из комнаты и огромными шагами бросился в другое крыло дома. По пути какой-то слуга сообщил мне, что Дафна только что вернулась и почти сразу же снова ушла. Я подумал про стукнувшую дверь и предположил, что жена слышала обрывки моего разговора с Нурой. Да какая разница? Я больше не хотел жить с Дафной, этой лживой, ловкой и фальшивой женщиной. С законченной предательницей. Я буду требовать немедленного развода.
Я заперся у себя в спальне и рухнул на кровать. Закрыв глаза, заткнув ладонями уши и стараясь бежать из этого мира, я в поисках сносного положения вертелся с боку на бок, перекатывался то на живот, то на спину. Тщетно! Все мое тело жгло огнем; во мне не осталось ничего, кроме ненависти, и она пожирала меня.
Интермеццо
Пришло время объясниться. Место встречи выбрала Бритта. На закате дня, недалеко от китайского квартала, в баре «Библиотека», царила уютная атмосфера, наводящая на мысль о библиотеках Викторианской эпохи. Посетителей встречал стоящий на камине бюст Шекспира, фотографии в рамках позади него напоминали нечто вроде семейного альбома, в котором фигурировали портреты Марка Твена, Джека Лондона, Хемингуэя, Фицджеральда, Стейнбека и Сэлинджера; кругом стеллажи красного дерева, заставленные книгами в толстых переплетах. Банкетки, скамьи и пуфы словно бы приглашали гостей заглянуть сюда и поболтать, потягивая коктейли.
Бритта устроилась возле очага, над которым горели шесть толстых свечей. Теплую интимную обстановку в основном создавали расставленные почти повсюду свечки и горелки. Их колеблющееся пламя внушало ощущение хрупкости и рассеивало впечатление искусственности декораций.
Бритта, Нура и Ноам сидели в обитых кожей креслах. Заказав напитки, они не промолвили больше ни единого слова. Никто не решался заговорить первым. Наконец Бритта нарушила молчание, обратившись к Нуре:
– Зачем ты мне внушаешь, что ты моя мать?
Нура вздрогнула. Ноам тоже. Этого они не ожидали. Выйдя из оцепенения, Нура набралась духу и воскликнула:
– Милая моя, да что ты говоришь! Я носила тебя под сердцем, я произвела тебя на свет!
– О, насчет этого – никаких сомнений! Вы мне говорили, папа показывал фотографии.
Бритта вытащила из рюкзака аккуратно сложенный документ и положила его на низкий столик.
– В клинике я попросила, чтобы сравнили наши ДНК. У нас нет ни одного общего гена.
Нура побледнела. Ее черты исказились, нос заострился, губы задрожали. Отведя глаза, она пробормотала:
– Но зачем… Почему?
Бритта повернула к ней недовольное лицо:
– У меня всегда были сомнения. Долгое время я от них отмахивалась – все дети проходят такую стадию. Однако в клинике, побывав между жизнью и смертью, я дала персоналу стакан, из которого ты пила, и они проверили.
Потрясенная Нура отпрянула и забилась поглубже в кресло. Поняв ее замешательство, Бритта попыталась выразить хоть какое-то сочувствие:
– Я люблю тебя, мама, но то, что я узнала, объясняет мою сдержанность.
– Сдержанность?
– С тобой я никогда не расслабляюсь, как с папой. Я постоянно настороже.
Нура побагровела от гнева:
– Ну да, я не могу зачать! Может, ты думаешь, я от этого не страдаю? Жестокая кара! К счастью, в наше время наука научилась частично восполнять бесплодие. У меня обнаружили синдром истощения яичников. Тогда в лаборатории сперму Свена ввели в яйцеклетки женщины-донора, а затем подсадили мне один из эмбрионов. Я выносила тебя, Бритта, и познала самое великое счастье в своей жизни. Роды принесли мне столько радости! С тех пор я каждый день ликую, что веду свою дочь по этому миру!
– Я вовсе тебя не упрекаю, мама. Просто я наконец разобралась, почему никогда полностью тебе не доверяю.
– Что?! – дрожа от негодования, воскликнула Нура и вскочила. – Из-за того, что между нами нет генетической связи?
Бритта невозмутимо парировала:
– Из-за того, что ты непрестанно мне врешь.
Ноздри Нуры гневно затрепетали. Она изо всех сил старалась сдержать свой пылкий темперамент, который вот-вот толкнул бы ее к жестокому спору или к стремительному бегству. Ценой неимоверных усилий ей удалось успокоиться, и она снова опустилась в кресло.
Ноам не вмешивался. Он понимал, что в своем решающем противостоянии женщины стремятся положить конец разногласиям, которые его не касаются.
– Лгать и молчать – это не одно и то же, – медленно произнесла Нура.
– Да что ты? – с иронией переспросила Бритта.
– Я хотела пощадить тебя. Я не желала делиться с тобой своей болью, мне не хотелось, чтобы она тебя угнетала. Я лгала только ради тебя, думая о тебе, мечтая о твоем счастье.
– Да что ты? – повторила Бритта. – А оранжевый сундучок? Тот самый, которого, по твоим словам, не существует, но обнаруженный тетей Ингрид? О нем ты тоже что-то многовато умалчиваешь.
К этому Нура не была готова. Смущенная как настойчивостью Бритты, так и присутствием Ноама, она опустила глаза. Ей, лишенной союзников, было совершенно очевидно, что ее поведение сулит только одиночество.
– Ты… ты… посмотрела, что там?
– Конечно. А как по-твоему? Иначе почему он так легко открылся в тот день, когда ты снова его получила?
Нура оцепенела. Бритта развернулась к Ноаму и без малейшей агрессии, с искренним интересом спросила:
– Откуда берет начало твоя семья? Почему у вас сыновья и отцы веками неотличимы один от другого? Как это возможно?
Ноам и Нура внезапно ощутили одно и то же едва уловимое облегчение: Бритта пока ничего не заподозрила, она пошла по ложному следу.
– Или ты двойник своего отца? – поинтересовалась она.
Ноам откашлялся.
– Моего отца в молодости, пожалуй. И деда. Это всегда всех удивляло.
Он заморгал, а это свидетельствовало, что он себя не одобряет. Он осуждал себя за то, что обманывает Бритту, которая с полным основанием требует правды. И что же теперь делать?
Бритта вновь обратилась к Нуре:
– А ты?
– Что – я?
– По вашей линии что, у женщин фатальная генетическая предрасположенность влюбляться в мужчин из его рода? Они ведь все из поколения в поколение на одно лицо.
В смятении Нура с трудом импровизировала на ходу:
– Я не влю… Я живу со Свеном, Бритта, я обожаю Свена, моего мужа, отца моей дочери, твоего отца. Что ты еще придумаешь?
– Да, ты любишь папу, но и Ноама ты тоже любишь.