– Что?
– Откройте глаза! Когда начинает темнеть, ваши моряки возвращаются из Лампсака сюда, они идут медленно, устаревшим способом, ошибочным боевым порядком. Они забыли, что значит быть начеку, они болтаются без дела, лодырничают. А стоит им сойти на берег, все становится еще хуже.
Алкивиад указал на пляж, где моряки, рассевшись вдоль берега, занимались кто чем.
– Они развлекаются, смеются, переругиваются, отдыхают – а ведь напротив них стоит мощный флот, обученный в полной тишине совершать маневры по одному-единственному приказу командующего.
Во время этого разговора Тидей старался придерживаться нейтрального тона, а гораздо более обидчивый Менандр оскорбился и перебил Алкивиада.
– Ты что, явился критиковать нас? – бросил он. – По какому праву? Сам-то ты в прошлом не особенно отличился.
– Я явился не критиковать вас, а дать совет.
Красный от злобы, Менандр призвал афинян в свидетели:
– Невероятно! Какая наглость! И ведь ничто его не останавливает!
Тидей, которому передалось негодование Менандра, резко осадил Алкивиада:
– Ты что, намекаешь на недостаток у нас ума и знания военного дела?
– Разумеется нет, Тидей. Однако цель заслуживает того, чтобы напрячь извилины. Стратеги во все времена обсуждали свою тактику и заранее испытывали ее на прочность.
– Вот именно! Стратеги обсуждают между собой, так что отстань от нас! Ты не стратег.
– Я им был. И не раз.
– Неужели? А сколько же раз ты был смещен?
От этого напоминания Алкивиад побледнел. Ему удалось обуздать свое негодование, и он отчетливо произнес:
– Милость и немилость народа не свидетельствуют о его знаниях. Я обладаю опытом ведения войны. Прошу вас, Тидей и Менандр, немедленно снимайтесь отсюда. Становитесь на якорь у Сеста, там есть рейд и богатый рынок.
– Нет! – возразил Менандр.
– Лисандр думает так же, как я, – настаивал Алкивиад.
– Уж конечно! – ухмыльнулся Менандр. – Всем известно, что ты можешь думать как спартанец, потому что предал Афины ради Спарты. Всем известно, что ты можешь думать и как перс, ведь ты предал всех греков, чтобы обольстить сатрапа. На самом деле ты так легко думаешь, как враг, что уж и не разобрать, кто говорит, когда говоришь ты.
Уязвленный Алкивиад снова проглотил свое раздражение. Явно обеспокоенный участью афинян больше – вопреки обыкновению, – чем своей собственной, он постарался оставить в стороне свою репутацию и честь. Стратеги же интерпретировали его молчание как свою победу.
– Странно, – не унимался Менандр. – Ты всегда покорял все земли, но теперь никого не убеждаешь…
– Уж не растерял ли ты свой талант? – притворно удивился Тидей. – А может, не осталось ушей слушать человека, который столько раз предавал?
Едва сдерживаясь, Алкивиад ответил:
– Судите меня, как вам будет угодно, но прислушайтесь к тому, что я говорю.
– Отступник не будет диктовать нам, как себя вести, – сквозь зубы процедил Менандр.
Алкивиад повернулся ко мне и взмолился о помощи:
– Аргус, помоги, прошу тебя!
– Нет.
Мой ответ прозвучал прежде, чем я успел подумать. Алкивиад поморщился, решил, что ослышался, и продолжал:
– Аргус, объясни им, что я прав, что они должны довериться мне.
– Нет, Алкивиад, мы не можем тебе доверять.
– Но…
– Оказать тебе доверие было бы величайшей ошибкой. Я эту ошибку уже допустил.
Алкивиад окаменел. Его быстрый ум мгновенно постиг, что именно я узнал.
– Аргус, ты смешиваешь личное и общественное.
– Ты тоже! Ты похвалялся тем, что уничтожил границы между своими интересами и интересами города.
– Я действительно потратил целые состояния, чтобы…
– А город разбазарил на тебя колоссальные суммы, – ответил я. – Стены́ между личным и общественным нет: мы разделяем одну точку зрения.
Прозвучавшие в моих словах твердость и враждебность привели его в замешательство.
– Я не узнаю тебя, Аргус.
– А вот я тебя никогда и не знал, Алкивиад. Давай положим конец этому недоразумению.
Я сознавал, что мои слова огорчают его; однако он прогнал от себя эту горькую мысль, сосредоточился на том, что полагал своей миссией, и вновь обратился к афинским стратегам:
– Несовершенен и достоин упреков – как мне утверждать иное? – но я прошу вас: пусть все мои дурные поступки не отяготят того, что я вам говорю; пусть мои многочисленные ошибки не помешают вам сегодня услышать правду. Покиньте эту нелепую стоянку, иначе вашей ошибкой воспользуется Лисандр.
Менандр расставил ноги, расправил грудь и, скрестив руки, окинул Алкивиада пренебрежительным взглядом:
– Мы останемся здесь. И будем действовать по нашему усмотрению.
– Себе на погибель! – воскликнул Алкивиад.
– Ради нашей победы!
– Клянусь Афиной, как бы мне хотелось быть кем-то другим, чтобы вы мне поверили!
– Только вот ты – это ты, – заключил Менандр.
На сей раз Алкивиад не выдержал удара. Его будто оглушили. Махнув рукой, Тидей дал понять, что разговор окончен.
– Уходи. Стратеги мы, а не ты.
Алкивиад бросил на меня последний умоляющий взгляд. Я отвел глаза.
Выбитый из колеи, удрученный, он ссутулился, развернулся, тяжело ступая, двинулся к своей лошади, с трудом взобрался на нее и удалился – без единого слова и жеста. Ночь окончательно заволокла небо, тьма распространялась со скоростью холодного порыва ветра.
Гнетущая тишина опускалась на нас, прерываемая лишь хлюпаньем лодок, и наконец силуэт всадника миновал череду дюн и исчез во тьме.
Тогда афиняне разразились радостными криками и, гордые, что смогли противостоять Алкивиаду, принялись поздравлять друг друга.
Лишь узрев их ликование, я вдруг постиг, что, возможно, мы ошибаемся: движимые гордыней, они противостояли Алкивиаду, но устоят ли они против Лисандра? Если Алкивиад рискнул прийти сюда, зная, что будет освистан, оскорблен и унижен, значит он, видимо, был уверен, что афиняне заблуждаются. А я-то почему к нему не прислушался? Из-за Эвридики и Дафны – по причине, с его настойчивым предостережением никак не связанной. Мотивы, запустившие механизм нашего упрямства, явственно доказывали, что мы сильно расположены обманываться.
Но разве представший перед нами человек не слыл виртуозом в искусстве обманывать других? Наше недоверие к Алкивиаду стало плодом того, что он посеял. Бесконечным вилянием на службе своему честолюбию или самолюбию он под конец жизни полностью истощил кредит доверия к себе…
Но можно ли теперь считать Алкивиада только лжецом? Человек, который обманывает один раз, даже два или больше, не обманывает каждый раз. Предательский поступок не делает из человека окончательного предателя, как мудрый поступок не делает абсолютным мудрецом. И более того: зная Алкивиада, разумно было иметь в виду, что он способен на худшие уловки, однако презреть его аналитические способности означало бы отмахнуться от его ума.
Уже назавтра грянул ответ.
Как и предвидел Алкивиад, когда афиняне возвращались на стоянку, день тщетно прождав перед Лампсаком, Лисандр воспользовался моментом раздрая и направил за ними вслед флотилию, которая внезапно атаковала. За несколько часов упорного боя спартанцы захватили или потопили сто семьдесят афинских судов – спастись удалось только девяти триерам, – массу людей убили, а остальных доставили в Лампсак. Там, узнав от одного лазутчика, что афиняне в случае победы якобы собирались отрубить спартанским пленникам правую руку, лакедемоняне перерезали три тысячи пленных.
Чуть позднее они взяли Афины, сожгли афинские эскадры и разрушили Длинные стены. Война была окончена. Афины ее проиграли.
Была бы история другой, прислушайся мы тогда к Алкивиаду?[63]
Я никуда не спешил. В Афинах меня никто не ждал – разве что напуганная Дафна и Эвридика, которая ничего не поймет. Что делать? Я видел только одно решение: развестись, поручить Эвридику заботам ее матери и перебраться в другой квартал, подальше от них. А вот порывать с Сократом и нашими общими друзьями мне не хотелось. Кое-кто из них наверняка узнает, что Дафна меня обманула. Ну что же, бесчестье падет на нее, а не на меня.
Каково же было мое потрясение, когда, проникнув в город, я обнаружил свободно разгуливающих повсюду спартанских солдат! Я прошел вдоль целой череды покинутых и сожженных домов, пробрался мимо кучи пепла и груды сваленных под стенами камней, видел двери, крест-накрест забитые досками для защиты от нищих и бродяг. Что случилось?
Превозмогая отвращение от одной только мысли о столкновении с Дафной, я вернулся домой. Бесцельно слонявшиеся по коридорам слуги с воодушевлением встретили меня, довольные, что после долгих дней и недель разлуки вновь видят своего господина. Дафна так и не появилась, сообщили они мне, а Эвридика живет у Ксантиппы.
Я поспешил к Сократу. Признаюсь, я волновался, как поведет себя девочка. Как я отреагирую, если она бросится мне в объятия? Хлынет ли моя былая любовь к дочери наружу из небытия, куда я ее спрятал? Или я смогу оттолкнуть ее, навязать дистанцию, которая отныне будет определять наши отношения?
К моему превеликому счастью, в тот момент, когда я оказался возле дома Сократа, они с Эвридикой как раз выходили. Я спрятался за фруктовым лотком. Увидев радостное лицо философа, понаблюдав за их оживленной беседой, я пришел к выводу, что девочка его очаровала. Рука в руке они удалились в сторону агоры.
Я постучал в дверь и спросил Ксантиппу. Раб проводил меня в патио.
Встрепанная, с тревожным и недоверчивым лицом, Ксантиппа бросилась мне навстречу:
– Здравствуй, Аргус! Где она?
– Кто?
– Почему она не вернулась с тобой?
– Да о ком ты?
– О Дафне, разумеется.
Я нахмурился. В нескольких словах я объяснил ей, что не встречался с Дафной с тех пор, как привел сюда Эвридику.
– Как?! Вы разве не вместе уехали?
– Ни в коем случае.