– Даже если она оскорбительна? Я огорчу Эвридику, которая сочтет, что она одинока и предана. Что она сирота. Будет ли она испытывать ко мне прежние чувства?
– Э-э-э, да ты больше боишься за себя, чем за нее.
– Я боюсь за наши отношения. Мы построили их вместе. Если их поколебать, вся конструкция может рухнуть. Я не уклоняюсь от правды, я открою ее Эвридике, когда она сможет понять.
– А сейчас она не может?
– Нет.
– А если никогда не сможет?
– Тогда буду молчать. Душевное равновесие и счастье Эвридики важнее правды.
– Я уважаю твою точку зрения, но не разделяю. Разве умалчивать правду не означает лгать?
Несколькими четко сформулированными вопросами Сократ, по своему обыкновению, помог мне разобраться в себе. Однако его отношение к правде показалось мне чересчур категоричным.
– Твоя правда, Сократ, сводится к бесплотной и бесчувственной формулировке – это правда для математиков.
Я высказал свое замечание, когда мы уже покинули агору и шли по главной афинской улице. Озадаченный, Сократ остановился и задумался. Прислонившись к стене какой-то лавки, он не двигался, но в его чертах читались все изгибы и повороты его переменчивого сознания. Тут я оставил его, зная, что меня он уже не замечает и, возможно, простоит так еще долгие часы.
Едва подойдя к дому, я обнаружил исхудалого черноволосого подростка, который поджидал меня, сидя на корточках у порога.
– Ты Аргус? – вскричал он, поспешно вскочив.
Я кивнул.
– Я Непос. Меня прислал Алкивиад. Я принес тебе письмо от него.
Я тут же пригласил его войти, и мы уединились во дворе. Я заметил, что он на грани голодного обморока, и призвал слуг, чтобы его накормили. Пока он поглощал салат из гороха и овечьего сыра, я пристально разглядывал его. Непос казался скорей рисунком, нежели картиной. Круглые глаза, черточки бровей и тонкие губы создавали какой-то избыточный, почти карикатурный образ: ярко-красные губы контрастировали с темно-коричневой кожей; брови образовывали сплошную горизонтальную полосу над глазницами; темная радужка совсем не отличалась от зрачков, отчего они казались огромными. К этому прилагались обильная грива и непропорционально большие кисти и ступни – складывалось впечатление, будто эти части тела выросли у него прежде всего остального; в целом этот подросток походил на огромную марионетку, которую трудно было воспринимать всерьез.
Проглотив последний кусок сыра, он утер подбородок, поблагодарил и объяснил мне причину своего визита:
– Вот уже много лун я иду из Византии. Прежде чем покинуть сатрапа Фарнабаза, Алкивиад вручил мне папирус, чтобы я передал тебе, если он умрет.
– Спасибо, что выполнил его поручение.
Я протянул руку, чтобы принять папирус. На секунду Непос в сомнении опустил глаза, а затем осипшим голосом спросил:
– Могу я прежде просить об одной милости?
– Давай. О какой?
– Чтобы ты отпустил меня на волю.
Я взглянул на его нескладную фигуру. Как отказать парнишке после проделанного им путешествия? Он заслуживал того же, что мои слуги, прежде бывшие рабами. Среди них только те, кто пожелал, остались служить в моем доме[67].
– Клянусь, Непос, как только ты вручишь мне письмо Алкивиада, я тотчас дам тебе свободу.
Потрясенный доверием, которое я мгновенно ему оказал, мальчик почтительно поклонился и облобызал мне руки. Он предавался излиянию чувств, а меня тем временем донимало сомнение: где же этот подросток, одетый лишь в жалкую короткую тунику, мог прятать послание Алкивиада?
– Ты принес устное сообщение?
– Вот еще…
Я быстро окинул взглядом его тело: никакой повязки на несуществующей ране, что позволила бы спрятать рукописные листы, ни массивных серег, в которых можно было бы скрыть свернутые в трубочку свинцовые пластинки. Что за невидимый способ он использовал? Я снова протянул руку:
– Дай мне.
Непос нагнулся и указал пальцем на свой висок:
– Все здесь.
– Где?
На сей раз он настойчиво ткнул пальцем себе в макушку.
– Непос, ты надо мной издеваешься! – рассердился я. – То ты говоришь, что Алкивиад ничего тебе не передал на словах, то утверждаешь, что его послание у тебя в голове.
Он улыбнулся:
– Не в голове, а на голове.
От его дерзости я оторопел. А он добавил:
– Обрей мне голову – тогда поймешь.
И правда, когда я тщательно уничтожил его невероятную гриву, на белой и нежной, словно сердцевина салата, коже появилось вытатуированное послание: «Форт Берей, к северу от Сеста. За Гермесом, письмо, подарок, проблема».
Даже мертвый, Алкивиад продолжал изумлять меня и возбуждать во мне любопытство.
Спустя некоторое время я поцеловал Эвридику, сообщил Ксантиппе, что поручаю девочку ее заботам, а сам ненадолго отлучусь во Фракию. Слугам я приказал приютить Непоса на время моего отсутствия.
На сей раз я решил отправиться в Малую Азию морем, а не по суше, поскольку, если норд-ост или борей не воспротивятся, это будет быстрее. Чтобы рискнуть взойти на корабль, мне надо было очень любить Алкивиада! Я уже говорил, что после всего пережитого во время потопа чувствую себя на воде не в своей тарелке и не готов доверить свою жизнь каким-то трухлявым доскам.
Найти в Пирее корабль, отбывающий в нужном направлении, оказалось несложно. Капитан Карифен доставлял во Фракию амфоры с маслом. Стоило мне произнести слово «Сест», он тотчас заверил меня, что этот город ему по пути, мы уговорились о цене, и я присоединился к десятку пассажиров, закреплявших свои мешки и корзины на палубе, между вонючими клетками с курами.
Я провел три отвратительных дня и ночи. Отбыли мы под чистым серовато-синим небом, однако вскоре оно изменилось. Его заволокли тучи, подгоняемые резким ветром, который завывал и хлестал нас по щекам. Поначалу меня раздражала бортовая качка, потом несмолкаемый грохот волн утомил меня и наконец, внезапно сделавшись оглушительным, привел в полное оцепенение. Килевой качки мой оптимизм не пережил. Я ненавидел эту воняющую болотом, блевотиной и тухлой рыбой мокрую палубу, на которой днем мы сидели на корточках, а ночью лежали, каждый миг опасаясь свалиться в воду. На третью ночь разразилась буря чудовищной силы, волны безжалостно захлестывали нас, корпус судна трещал, каждый думал, что умирает; даже несокрушимый Карифен и его самые стойкие матросы, лишенные своих небесных ориентиров, выказывали признаки паники.
Назавтра все успокоилось; ровная и ясная тишина принесла нам облегчение. В розовом свечении, подобно цветку, что открывается навстречу перламутровому сиянию, встала заря, и в последующие часы я, загипнотизированный скольжением судна, что плавно вспарывало пену, тщетно искал глазами обещанную капитаном землю, вглядываясь в синий изгиб, что прочерчивали волны под бледным куполом неба.
Наконец стал вырисовываться берег. Приближающийся пейзаж напомнил мне о неудачном сражении при Эгоспотамах, столь же убийственном, сколь и роковом для Афин, – побоище, при котором я присутствовал, стоя на верхушке дюны, охваченный бессилием.
Меня высадили в Сесте, мирном порту, который, в отличие от меня, уже как будто позабыл и о том сражении, и о натиске штормовых волн.
«Форт Берей, к северу от Сеста. За Гермесом, письмо, подарок, проблема».
После нескольких часов отдыха у Исократа, торговца, знакомого мне еще по Афинам, я уже на рассвете отправился к небольшому форту, где Алкивиад назначил мне необычную встречу.
Без труда узнавая путь то у фермера, то у крестьянина, я шел среди гелиотропов, среди мастиковых и земляничных деревьев. Я поднимался все выше, и гумус постепенно сменялся камнями, которые все чаще встречались по обочинам тропы и на лугах.
Еще издали, следуя за медленно бредущим стадом баранов, я заметил маленький форт. Пастухи со спадающими на плечи густыми курчавыми волосами несли ягнят, неспособных идти, и в своих длинных плащах с длинным ворсом тоже были словно покрыты руном. Они подтвердили мне, что скоро я доберусь до форта Берей.
Тут небо заволокло тучами, и, когда я почти достиг вершины, легкое облачко накрыло меня, словно в паровой бане.
Внезапно откуда-то появились вооруженные люди и враждебно нацелили на меня свои копья.
Поняв, что они не связаны с лакедемонянами, а наняты самим Алкивиадом, я рассказал им, что перед своей кончиной мой друг Алкивиад просил меня прийти сюда. При известии, что я знаком с их работодателем, они потребовали плату, поскольку многие месяцы исполняли свои обязанности, не получая содержания. Я достал одну мошну, тщательно скрыв остальные:
– Забирайте и пропустите меня.
Пока они делили монеты, я миновал массивные, обитые гвоздями ворота под каменной аркой и проник за известняковую ограду.
«Форт Берей, к северу от Сеста. За Гермесом, письмо, подарок, проблема».
Мне не стоило никакого труда обнаружить Гермеса. Миновав занятый стражами первый этаж, я отправился наверх. Алкивиад навел там порядок, придав аскетичной военной постройке нотку афинской утонченности, которую не перебивал даже стойкий запах селитры. В большой комнате с пробитыми в стенах бойницами он установил барельефы. Я присел на корточки перед тем, что изображал вестника богов и хранителя секретов, любезничающего с нимфой Калипсо. Тщательно рассмотрел, каким образом барельеф прикреплен к стене, заметил крючки и, вооружившись висящей подле очага кочергой, принялся отрывать каменную плиту.
Когда она поддалась, за ней обнаружилась полость, а в ней – два сундука и три тонкие свинцовые таблички. Я вытащил их, подошел к бойнице и в оранжевом свете заходящего солнца стал читать.
Алкивиад Аргусу, приветствую тебя!
Я рад писать тебе и возношу мольбы, чтобы это письмо нашло тебя в добром здравии. У нас послание часто начинают такой формулировкой: «Если ты благополучен, то и я благополучен». Я переиначу ее: «Если ты здесь, значит ты благополучен, а я мертв».