У Сократа Платон научился получать удовольствие, рассматривая суждения, которые ставят под сомнение его собственные, и теперь с наслаждением затеял с Никомахом жаркий спор. Я же едва мог за ними уследить, поскольку, когда юноша взмахнул рукой, я на мгновение увидел его подмышку, обтягивающую его ребра кожу, и это зрелище буквально ослепило меня.
Между уроками Аристотель и Никомах любили вести диалоги, что разжигало мою ревность. Никомах, с его гладким лбом, воинственно выставленным подбородком и пронзительным взором, казался мне еще обольстительнее, когда спорил. Аристотель тоже склонялся к мысли, что Платон заблуждается: человек есть животное политическое, для решения конфликтов обладающее речью. Никомах утверждал, что Платону, вместо того чтобы бесконечно изобличать кризис афинской демократии, следовало бы рассматривать демократию как вечное стремление уравновесить линии напряжения. Если пытаться покончить с кризисами, одержимо навязывая покой и застой, государство скатится к тирании и олигархии[72].
Никомах завладел моим существованием. Если днем, повсюду следуя за ним по пятам, мне еще удавалось сдержаться и не признаться ему в своей страсти, то пространство ночных сновидений давало мне полную свободу, и нередко я, равно счастливый и потрясенный, пробуждался от сладострастных сцен и воображаемых объятий, казавшихся мне реальными. Я был уязвлен тем, до какой степени образ этого юноши преследует меня.
Накануне Тесмофорий я поднялся на Акрополь, чтобы проверить наш почтовый ящик. И обнаружил папирус. У меня сильно забилось сердце – я уже говорил себе, что Нура вот-вот появится, разъяснит мне, что происходит, и придумает, как мне избавиться от Никомаха.
Послание сводилось к одной лаконичной фразе.
Невозможно прибыть в ближайшее время.
Оглушенный, я не нашел ничего лучше, чем спуститься в Академию. Думать не получалось. Я мгновенно решал проблемы абстрактного и общего свойства, однако оказался решительно не способен обуздать свое влечение, эмоции и чувства.
В тот день Никомах, и без того зачаровавший меня, вел себя особенно обольстительно: он бросал на меня томные взгляды, принимал непристойные позы и позволял себе мальчишеские выходки. В Греции не было ничего банальнее, чем любовная связь мужчины и эфеба. Можно сказать, это входит в обучение. Так почему же я сопротивляюсь? В голову мне пришла максима Алкивиада: «Если ты не делаешь всего, что хочешь, ты не отваживаешься на все, что можешь».
Ближе к вечеру, едва ученики разошлись, я, скрестив руки на груди, встал перед Никомахом:
– Никомах, я убью себя, если не скажу кое-что.
– Что?
– Я испытываю к тебе желание!
Возведя глаза к небу, он улыбнулся:
– Наконец-то!
И рассмеялся. А я вдруг расслабился.
– Я уж думал, ты никогда мне этого не скажешь, – шепнул он.
– Это представляется тебе… возможным?
– Во всяком случае, я множество раз это себе представлял, – ответил он и бросил на меня заговорщицкий и одновременно вызывающий взгляд.
Все неожиданно упрощалось…
– Согласишься ли ты завтра поужинать со мной? – спросил я. – А потом пойдем… ко мне.
– А у тебя хорошо? Красиво, роскошно, уютно?
– Ну, скажем…
– Я хочу, чтобы там было прекрасно. Иначе не пойду.
Да как он вообще осмелился, дерзкий? Наглее женщины. Я был пленен. Его заносчивость электризовала меня.
Однако его замечание попало в цель. Моя холостяцкая каморка на постоялом дворе стала бы мерзкими декорациями для нашей любви. Мне следовало отыскать обрамление получше.
На следующий день я вступил во владение виллой со множеством комнат вокруг патио и с купальней, где можно было окунуться в мраморную ванну. За врученную мною хозяину кругленькую сумму тот предоставил мне штат прислуги, которая нагреет воду, застелет ложе и приготовит возбуждающие блюда.
Почти осознавая, насколько смешон, я сравнивал себя со сладострастными афинянами определенного возраста, возбужденными предстоящей встречей с юным любовником. Но было уже слишком поздно: я преодолел последнюю границу стыда, мое нарастающее желание мешало мне отступить. А какое упоение – слушать свое сердце, что ускоряет ритм в предчувствии любовного свидания!
В сумерках я пришел за Никомахом к дверям Академии. При виде меня он просиял. Мое отсутствие в течение дня встревожило юношу – он даже предположил, что я отказался от нашей встречи наедине. Голос Никомаха выдавал его волнение, по коже пробегал озноб – чтобы объяснить свою дрожь, он сослался на вечернюю прохладу.
Когда мы прибыли на виллу и заперли дверь, я больше не мог медлить: приблизившись к Никомаху и молча прося дозволения, дал понять, что хочу поцеловать его. Он сам прильнул губами к моему рту.
Это было незабываемо. Меня охватило упоительное оцепенение. По правде сказать, ничто не казалось мне странным или неуместным, разве что я не имел привычки целовать губы, обрамленные бородой.
Он отстранился и попросил проводить его в спальню. Там он указал на ложе:
– Это произойдет здесь?
Я кивнул, прилег и поманил его.
– Позволь мне прежде заглянуть в твою купальню.
– Разумеется. Если хочешь, есть горячая ванна.
– Потерпи. Не двигайся.
И он проскользнул в купальню.
Как же я хотел броситься за ним! Словно догадавшись об этом, он время от времени восклицал:
– Нет, подожди!
До меня доносился приятный плеск. Никомах не торопился, но его кокетливая властность не раздражала меня. Мне нравилось, когда испытывают мое терпение, умеряют мой пыл: от этого он только сильнее разгорается.
Из купальни раздался голос:
– А теперь я хочу, чтобы ты лег под простыню! И закрыл глаза. И не смотрел.
Эта возбуждающая деталь позабавила меня. Может, он хочет, чтобы мы исследовали тела друг друга в темноте?
Когда я повиновался и, закутавшись в льняное белье, прикрыл глаза рукой, послышались его легкие шаги, и он нырнул под простыню.
Его руки вцепились в мои запястья, губы впились в мои, язык проник мне в рот. Опьянев от сладострастия, я обхватил ладонями его лицо…
– Но…
Мои пальцы ощутили, что его борода исчезла.
Проворным движением откинув простыню, передо мной возникла совершенно нагая, улыбающаяся, насмешливая и радостная Нура:
– Здравствуй, Ноам, рада снова видеть тебя.
Благодарности
Я благодарю Элен Монсакре, эллинистку, издателя, автора великолепного эссе «Слезы Ахилла» (Monsacré H. Les larmes d’Achille. Albin Michel, 1984), которая великодушно делилась со мной своими познаниями, пока я работал над этой книгой, а также Кристину Вюйяр, преподавательницу классической литературы, за ее внимательное чтение и за многое другое.