Свет счастья — страница notes из 78

1

Предвосхищение Суэцкого канала последовательно носило имена правителей, участвовавших в его строительстве, укреплении и расширении. Нехо II прокладку канала не закончил, хотя весьма ее продвинул: пыл этого воинственного правителя угас, когда некий оракул предсказал, что такая артерия будет полезна не только жителям Египта, но и его врагам. Так, когда работы возобновились во времена персидского владычества, канал Нехо стал каналом Дария. Затем, в ходе работ по восстановлению и углублению, он переименовывался в канал Птолемея и реку Траяна.

К несчастью, в XV веке в силу климатических изменений восточный рукав Нила, куда впадал канал, сместился к западу, промежуточные озера постепенно пересохли, канал стал несудоходным и был заброшен, его занесло песками. С тех пор суда, которые направлялись в Азию, огибали всю Африку, минуя мыс Доброй Надежды.

Как ни странно, желание восстановить канал, который вновь связал бы два моря, в течение следующих веков стало навязчивой идеей французских деятелей, особенно министров Генриха IV и Людовика XIV, которых привлекала перспектива не только прокладки торговых путей, но и присоединения к деяниям великих фараонов. Наполеон Бонапарт изучил этот вопрос во время Египетской кампании, и в итоге во времена правления его племянника Наполеона III дипломат и предприниматель Фердинанд Лессепс проложил бесшлюзовый канал между Порт-Саидом на Средиземном море и Суэцем на Красном; канал открыли для судоходства в 1869 году. В самом начале XXI века правительство Египта углубило канал и проложило параллельный, что позволило организовать двустороннее движение. – Здесь и далее примеч. автора, кроме отмеченных особо.

2

Многие оригинальные тексты Сапфо известны в виде фрагментов, в разное время найденных на обрывках папируса и затем пронумерованных. Французский текст, в качестве автора которого упоминается Робер Бразийаш (Robert Brasillach), представляет собой соединение двух таких фрагментов и концовки стихотворения «Гонгиле».

Французские переводчики вводят рифмы; однако у Сапфо, по всей видимости, рифм не было. Русская традиция переводов античной поэзии, как правило, воспроизводит структуру оригинала. – Примеч. перев.

3

Перев. В. Вересаева.

4

Цитируются начало «Илиады» Гомера в переводе Н. Гнедича и «К музам» Солона в переводе Г. Церетели. – Примеч. перев.

5

Сапфо никогда не стала бы представляться лесбиянкой – разве в том смысле, что она уроженка Лесбоса. Понятия гомосексуальности, гетеросексуальности, бисексуальности, введенные в XIX веке (два первых – венгром Карлом Марией Кертбени, третий – австрияком Зигмундом Фрейдом), были абсолютно неуместны в Греции того времени. В то время сексуальность не давала основания для идентичности. Можно было поддерживать отношения с одним или другим полом или даже с обоими, но никому бы и в голову не пришло приписывать человеку ту или иную категорию, неизменную сущность, тем более сводить его натуру к гетеросексуальности, гомосексуальности или бисексуальности. Мне важно это подчеркнуть, чтобы оспорить современный взгляд на эти вещи. Для греков любовь была вмешательством богов; они понимали сексуальность как неизбежность. И эта неизбежность парадоксальным образом влекла за собой некую текучесть, легкость бытия. Все имело значение, но ничто не застывало, не давило своей тяжестью. Влюбленному не приходилось оправдывать свои наклонности. Желание и чувственность не противостояли норме. Сегодня мы столкнулись с проблемами, которых раньше не было, поскольку духовность, на которую опирался греческий мир, не считала проблематичными определенные типы поведения. Если боги проявляли непостоянство, то именно потому, что ими двигало желание; а рассказы об их приключениях служили ориентиром для юных умов. Верховный бог и блюститель порядка Зевс, супруг Геры и любитель смертных девиц, околдовал юного Ганимеда. Бог морей Посейдон, несмотря на любовь к своей супруге Амфитрите, поддерживал связь с Пелопом. Аполлон был лаком и до девушек, и до юношей, среди которых были Гиацинт и Кипарис. Все они были бы весьма сурово осуждены Богом трех монотеистических религий, которому вскоре суждено было восторжествовать. Не говоря уже о священниках и представителях монашеских орденов этих религий…

Я тут говорил о мужчинах, потому что женщинам, увы, не дозволялось иной сексуальности, кроме как в качестве производительницы – или же в услужении мужчинам, в роли гетеры или проститутки. Сапфо была исключением, подтверждавшим правило.

6

Фиолетовый цвет, который связывают с моей дорогой Сапфо, стал символизировать лесбиянство, а в XXI веке литературу, повествующую о влечении между женщинами, стали называть «фиолетовой литературой» или «литературой фиолетовых чернил». Но путь, который привел к этой ассоциативной связи, оказался очень неровным. Сапфо, с чарующей улыбкой на устах и увенчанная фиалками, осталась важнейшей поэтессой греческого национального достояния. Ее цитировали такие великие философы, как Платон и Аристотель, а их ученики наизусть читали ее стихи. Однако христианство сыграло тут роковую роль. Множественная любовь и воспеваемые Сапфо удовольствия были забыты, намеренно или по небрежности: ее стихи в Средние века исчезли. Возродил их Данте, хотя и не мог извлечь ее творчество из-под слоя пепла. Позднее Сапфо вновь заняла свое место, служа как женскому движению, так и лесбиянству. Сначала Сапфо была феминистской фигурой, знаменем таких писательниц, как Мадлена де Скюдери в XVII веке или Жермена де Сталь в XIX веке: обе считали ее своей предшественницей. И наконец на рубеже XIX–XX веков она превратилась в икону лесбийской любви благодаря двум поэтессам, Рене Вивьен и Натали Барни, которые сделали ее образцом манеры письма, посвященного женскому желанию, так что грациозная и воздушная Рене Вивьен была удостоена титула «Сапфо 1900». Ну а я в те годы очень веселился, сознавая контраст между высокой и утонченной Рене Вивьен, бледной, как лилия, и едва не падающей в обморок от худобы, и моей земной и пышущей здоровьем Сапфо, загорелой и крепкой. «Сапфо 1900» не имела ничего общего с настоящей, жившей двумя с половиной тысячелетиями раньше.

Однако в Нью-Йорке в 1970 году связанный с Сапфо фиолетовый цвет стал очень важным элементом в ходе протестов радикальных феминисток-лесбиянок «Лавандовая угроза», боровшихся за свое место в обществе. Признаюсь ли? Я очень горжусь, что знал, любил и восхищался Сапфо, я с волнением отмечаю, что она прошла через века, хотя вовсе о том не заботилась и полностью отдавалась чарам мгновения. Сапфо увековечила кое-что, о чем позднейшие цивилизации предпочли умолчать. Но, даже оставаясь невидимой и неслышимой, она вернулась! Она вышла за пределы литературы и общества и снова светит, сильная и непобедимая, как вечное солнце.

7

Увы, звуки исчезают вместе с мирами. Для меня Греция того времени сохранила чистый, вибрирующий и чуть меланхолический звук авлоса – инструмента, сопровождавшего многие минуты жизни: танцы, празднества, шествия, церемонии, похороны, спортивные состязания, театральные представления и выступление армии в поход. Этот духовой инструмент обычно состоял из двух не соединенных между собой труб, которые музыкант зажимал губами одновременно, а в мундштуке, куда устремлялся воздух, помещался вибрирующий язычок, трость – простая, как у кларнета, или же двойная, как у гобоя. На низких тонах авлос давал торжественную глубину, а на более высоких его энергичный тембр начинал стрекотать, едва звук набирал силу, вызывая в памяти и яркую зелень тростника, и утку, что плещется меж его стеблей, и твердый козий рог, который вскидывается с появлением пастуха, и, наконец, бескрайний простор небес и полей, куда звук улетает.

Резко вскрикнув, авлос умел и смириться; ему удавалось даже задрапироваться чувственным бархатом. Обычно его вырезали из тростника или самшита, но величайшие виртуозы играли на инструменте, выделанном из ослиной кости в Афинах или даже из слонового бивня. У него не было ничего общего с флейтой, чей звук в сравнении с ним плоский и ломкий. Играть на авлосе учили в семьях определенного статуса, как и на лире, поскольку в Греции признаком свободного человека было полученное в детстве хорошее музыкальное образование. Неумение ни музицировать, ни петь воспринималось как подозрительный пробел. Профессиональные музыканты и преподавали игру на авлосе, и выступали сами, в силу своей увлеченности.

Этот инструмент исчез в V веке н. э., уничтоженный двумя вещами: снижением уровня общей культуры после крушения Римской империи и ненавистью, которую питало к авлосу окрепшее христианство, отождествлявшее его с языческим культом. Как я был взволнован, когда через много веков после угасания Античности я снова услышал его голос в Армении! Кавказский дудук с его мягким, низким и гнусавым голосом – брат родной авлоса. Когда его трепещущая жалоба разлилась в золотистых сумерках по берегам озера Севан, обрамленного высокими горами, он одолел время, зачеркнув бесчисленные человеческие жертвы и с нежной жестокостью вернув меня в прошлое…

8

Греческий термин «демократия» (δηµοκρατία) состоит из двух слов: «народ» (δῆµος/dêmos) и «власть» (ϰράτος/kratos). Он определяет правление, при котором верховную власть осуществляет народ.

9

Мысленно (ит.).

10

Дафна по-гречески означает «лавр».

11

Головные уборы – широкополые шляпы – носили только в путешествиях, поскольку бытовало поверье, будто от образующейся влажности волосы седеют.

12

Боюсь, что гражданин XXI века под словом «демократия» понимает несколько иное, чем афинянин V века до н. э. Афинская демократия не мечтала о равенстве прав, как демократия сегодняшняя, и никоим образом не воплощала равенства людей. Она означала систему, которую общими усилиями построила некая группа белых мужчин, объединив поселки и небольшие города и решив обойтись без монарха. За век до моего появления тираны лишились власти. Законодатели Солон и Клисфен расширили гражданство. В связи с этим Клисфен основал учредительную систему на разделении земель в Аттике, выделив десять родовых общин и сотню демов и указав для каждой общины три вида зон – прибрежную, сельскохозяйственную и городскую, – дабы сделать власть полномочной, но пресечь поползновения местных правителей. Нападение персов на Афины парадоксальным образом способствовало развитию афинской демократии (хотя они ее ненавидели): тот факт, что персы проиграли войну, доказал эффективность демократии, хотя нельзя недооценивать и вклада Спарты.

Сегодняшний человек упрекнет Афины в том, что они не построили образцовой демократии. Ведь избирательный корпус не охватывал всего населения, он не включал ни женщин, ни метеков, ни рабов, тем самым граждане составляли меньшинство – хоть и многочисленное, но все же меньшинство. Ни в одном городе того времени не было столь значительного сообщества граждан, как в Афинах, однако оно все же оставалось незначительным по сравнению и с современными демократиями.

Эту систему не определяла никакая философия изначального равенства и прав личности. Сегодня отталкиваются от нужд всего населения и думают, как построить систему для такого количества граждан. В Афинах же таким вопросом не задавались; полноправный гражданин непременно был сыном гражданина, и лишь в исключительных случаях гражданство присваивалось человеку, не отвечавшему этому условию. Афиняне стремились построить надежное общество, а не соблюсти потребности каждого. Права являлись милостью, подарком. Они никоим образом не были безусловной данностью, которую следовало уважать. Напротив, всегда бытовало опасение, как бы граждан не оказалось слишком много.

Такой концепции демократии был чужд универсализм. В этом плане древние Афины и сегодняшний мир оказались антиподами: современники, строя общество, исходят из универсальности, тогда как афиняне исходили из надежности общественного устройства.

13

Идея Дафны вдохновила Аристофана, который будет развлекать греков в следующие десятилетия, на создание комедии «Лисистрата». В Афинах, изнуренных войной на Пелопоннесском полуострове, прекрасная разгневанная Лисистрата собирает на площади афинянок, спартанок, беотиек и женщин из других городов Эллады. Все они были сильно раздражены глупостью и безрассудством мужчин, которые, несмотря на попытки примирения и согласия, продолжали воевать. И вот Лисистрата призывает женщин начать сексуальную забастовку, чтобы вынудить мужчин к заключению мира. «Дабы войну остановить, решительно мужьям вы откажите. Мы, женщины, несем двойное бремя войны. Как матери солдат, отправленных на битву… затем как женщины. Мы в одиночестве проводим наши ночи, когда могли бы предаваться наслажденьям! Ну ладно мы, а то и юные девицы в своих покоях сохнут, вот печаль. Когда свой шанс красавица упустит, она не нужной будет никому. Останется ни с чем и понапрасну заладит к прорицателям взывать».

Вскоре спартанцы, афиняне и жители других греческих городов оказались в критическом положении. Один из них воскликнул: «Мой баловник, ты с голоду помрешь!» И вот был заключен мир, комедия кончается пиршеством и песнопениями. Хотя пьеса появилась в контексте

Аттики и Пелопоннеса, она до сих пор вдохновляет женщин. В XXI веке вспыхивают сексуальные забастовки женщин, например в Либерии, в порыве «Движения за мир» под предводительством Леймы Гбови (2002), в Кении (2008) и в Южном Судане (2014), также в ходе борьбы за мир, а в Колумбии – чтобы добиться ремонта дороги к почти недоступному городку Санта-Мария-дель-Пуэрто-де-Толедо-де-лас-Барбакоас на берегу Тихого океана (2012).

В другой комедии, «Женщины в народном собрании», Аристофан представляет афинянок, которые вместо мужчин берут на себя управление политикой. Занимаясь несвойственным им делом, они создают и неурядицы. Аристофан, в отличие от Дафны и Ксантиппы, не ратовал ни за права женщин, ни за равенство полов – он просто хотел побудить мужчин лучше делать свое дело.

14

На опыте (лат.).

15

«Кто хочет взять слово?» Этим вопросом начинались афинские собрания, когда глашатай спрашивал, кто желает обратиться к гражданам. Демократия не собиралась устанавливать царство равенства или свободы, как она пыталась сделать позднее, – она учреждала царство слова. Слово могло наилучшим образом дать отпор насилию и отчеканить закон. Управлять означало говорить. Судить означало слушать. Важные решения собрания граждан, принятие декретов, вердикты судей, представленные трибуналу после заслушивания обеих сторон, воззвания командующих к солдатам-гражданам, надгробное слово на кладбище Керамик в честь павших воинов – во всех ключевых моментах прибегали к ораторскому искусству, и оно определяло умонастроения. Эту цивилизацию слова определяли два понятия: isêgoria и parrhêsia. Первое означало равное право для граждан на публичное высказывание – в том числе и право возражать тирану; второе означало свободу говорить о чем угодно.

16

Экклесия (ἐκκλησία) – народное собрание, высший орган власти. Во времена христианства этим же словом, перешедшим в латынь, станут обозначать церковь как собрание верующих. – Примеч. перев.

17

Традиция размышлений в движении подтолкнула Аристотеля, жившего почти век спустя, назвать свою школу перипатетической, что по-гречески подразумевает связь с ходьбой, прогулкой. Проходя галереями своего Ликея и аллеями сада, кругами обходя палестру, где юноши тренировались в борьбе, Аристотель преподавал философию, риторику и математику. Его многочисленных последователей называли перипатетиками. Может, поэтому много веков спустя один насмешливый студент назвал проституток, тоже любительниц долгих прогулок, «перипатетичками».

18

Хореги – наиболее состоятельные граждане, обязанные содержать музыкальные и хоровые состязания и предоставлять хоры для общественных празднеств; такая повинность называлась хорегией. – Примеч. перев.

19

Что составляло один стадий, величина которого варьировалась от 165 метров в Коринфе до 192 метров в Олимпии.

20

Олимпийские игры просуществовали двенадцать веков – исключительное долголетие в истории человечества. В 394 году н. э. византийский император Феодосий запретил их декретом, направленным на упразднение торжеств, связанных с языческими культами. Христианизация, часто враждебная ко всему телесному и плотскому, пресекла эту многовековую спортивную традицию. Лишь когда влияние христианства ослабело, француз Пьер де Кубертен в 1896 году возродил в Афинах Олимпийские игры.

В то время подумывали восстановить античные дисциплины, но два вида прыжков в длину, которым отдали предпочтение, мало похожи на тот, что я практиковал в Олимпии. Первый состоит из разбега по 40-метровой дорожке, отталкивание от специального бруска, прыжок и приземление в яму с песком. Второй же, названный тройным прыжком и предложенный ирландцами, тоже начинается разбегом по 29-метровой дорожке, затем следуют три прыжка, причем первые два – с одной и той же ноги. А наш изначальный тройной прыжок, с двух соединенных ног и с гантелями в руках, так и не был восстановлен в качестве олимпийской дисциплины.

21

14–15 метров.

22

Нагота не носила сексуального характера. Когда мужчина расхаживал обнаженным, он, разумеется, выставлял свое тело на общее обозрение, но притом его половой член не наделялся особым статусом. Вся фигура представляла собой единство, а детородный орган был лишь его элементом, подчас таким крошечным, что сегодняшние зрители удивляются античным статуям с их микропенисами. Изумление объясняется тем, что современный человек понимает мужественность иначе, нежели древний грек.

Мужественность не сводилась к детородному органу. Она была более рассредоточенной и определялась скорее гармоничной анатомией, развитой мускулатурой и моральными качествами. Она проявлялась вовсе не внушительными размерами полового члена, но больше связывалась с гибкостью, силой и самообладанием. Когда греческий скульптор изображал фавна или сатира с эрегированным фаллосом толщиной в руку, он показывал не образцового мужчину, а антигероя, звероподобное существо, лишенное самоконтроля, некую особь, не только смешную, но и достойную презрения. Эрекция не была ни воплощением мужественности, ни ее триумфом. Можно было созерцать половой орган на отдыхе – такой сегодня назвали бы «вялым», а в те времена сказали бы «нежный», «мягкий» и даже «бархатистый». Впрочем, даже выражение «фаллос на отдыхе» указывает на идеал активности, сверхактивности и успеха, а отождествление мужественности с мощной эрекцией отнюдь не принадлежало к греческой эпохе, когда маскулинность не измерялась несколькими сантиметрами вздувшейся плоти.

23

Привычный нам лавровый венок служил наградой победителю в Пифийских играх, в Олимпии же священным деревом была олива. – Примеч. перев.

24

Алькасар – крепость, замок или дворец в Испании периода арабского владычества. – Примеч. перев.

25

Гигиея и Панакея – две дочери Асклепия, героического целителя. Гигиея воплощает собой богиню здоровья и чистоты: ее имя дало миру термин «гигиена». Панакея же, или Панацея, – богиня лечения, великая травница: ее имя, означающее «универсальное средство», и сегодня употребляется именно в таком смысле.

26

Здесь и далее клятва Гиппократа приводится в перев. В. Руднева. – Примеч. перев.

27

Клятва Гиппократа, основополагающий текст медицинской деонтологии, существует и сейчас в качестве ядра, непрестанно изменяемого временем, несмотря на то что по-прежнему не имеет юридической силы. С веками сострадание и эмпатия смягчили первоначальную суровость клятвы Гиппократа. Однако иудеохристианский монотеизм, выступающий за жизнь любой ценой, согласился с ценностями Гиппократа, запретив аборты, детоубийство и самоубийство, так что аборт по-прежнему находится под запретом, с исключениями, связанными с состоянием здоровья матери.

Первоначально клятва состояла из двух частей: первая касалась обязательств перед наставником, вторая – перед больными. Позже была присоединена третья часть. Клятва Асафа, составленная еврейским лекарем Асафом ха-Рофе в VI веке н. э., предлагала соглашение между учеником, наставником и Богом и подчеркивала, что целитель – это всего лишь орудие в руках Господа. В мусульманском мире подобное деление на три части было подхвачено, хотя до XVIII века клятва Гиппократа служила образцом, и мусульмане приняли ее, исключив отсылки к языческим богам и упоминание о стремлении к славе.

Елизаветинская Англия также воспроизвела клятву, добавив в нее социальные параметры, в частности обязательство бесплатно лечить неимущих. Затем клятва Гиппократа стала обычаем в университетах, несмотря на появление таких новых понятий, как «этика» и «деонтология».

Перемены XIX века значительно видоизменили клятву, приведя ее в соответствие с прогрессом в медицине. В XX столетии некоторые ее элементы, как, например, обязательство не практиковать аборты, стали предметом споров и получили иные трактовки.

По мере того как профессиональный и академический мир продвигался вперед, клятва Гиппократа свелась к одному из атрибутов символического ритуала, хотя и авторитетному. Сегодня многие врачи приносят осовремененную клятву, обязуясь трудиться во имя качественной медицины, ставить на первое место здоровье и благополучие пациента, грамотно информировать людей, уважать независимость и достоинство больного и превыше всего почитать человеческую жизнь. Клятва также включает в себя аспекты, связанные с уважением прав пациентов и медицинской независимостью, а помимо этого – ответственное использование средств, данных в их распоряжение обществом. Врачи также обязуются следить за собственным здоровьем и благополучием, совершенствовать свое образование и даже под принуждением не использовать своих профессиональных знаний, чтобы обходить права человека и гражданские свободы. Эти клятвы даются в торжественной обстановке, добровольно и являются делом чести.

28

Расстояние в 230 км.

29

432 год до н. э.

30

Внезапное появление Дафны на стадионе привело к изменениям в олимпийском регламенте. После ее маскарада тренерам было предписано являться обнаженными и оставаться в таком виде, дабы избежать повторения подобной несообразности.

31

Сократа воспринимали скорее как философа, нежели как софиста. Различать очень важно.

С самого начала софисты были главными действующими лицами интеллектуального, политического и социального потрясения в Афинах V века. Будучи странствующими наставниками, зачастую уроженцами других городов, они просвещали отпрысков знатных семейств. Поскольку, в противоположность Спарте, Афины не обеспечивали молодежь образованием, обучение строилось на частных уроках, оплачиваемых родителями и состоявших в занятиях письмом, счетом, музыкой и спортом. Так что, как свидетельствует дружба между софистом Протагором и стратегом Периклом, софисты были тесно связаны с развитием демократии. Мастерский ход Афин состоял в том, чтобы отделить город от грубой силы, от природы. Политика сделалась вопросом речи (λόγος/logos) и договоренностей (ὅµολογia/homologia). Таким образом, конституция и законы проистекали из обсуждений и сознательных соглашений между людьми. Общество не было ни неизменным пространством, вроде улья, ни божественным, но пространством искусственным, целиком созданным людьми. Общественный строй был задуман без физической или метафизической основы – отсюда утилитарность речи и необходимость постигать искусство аргументации, спора и убеждения. Речи порождали реальность: правительство, основные законы, политическое поле. Говорить означало делать. Софисты, греческие мэтры во всех смыслах этого слова, распространяли свои знания и способствовали развитию демократических городов. Благодаря им появилась новая культура, дополнившая культуру мифов, создаваемых аэдами, рапсодами и поэтами.

История пренебрегла софистами, отдав предпочтение лагерю философов. Однако сперва различие представляется ничтожным, и Сократ в Афинах, каким я его узнал сначала, казался софистом среди прочих софистов. Этимологически «софист» означает «тот, кто знает», тогда как «философ» – «тот, кто любит мудрость». Гордый своей мудростью софист делится ею; философ продолжает копать еще глубже. В терминах XXI века софист олицетворяет эксперта, а философ – исследователя.

Когда Сократ твердил: «Я знаю, что я ничего не знаю», он, разумеется, говорил не о том, что не знает ничего, а о своей постоянной готовности производить переоценку своего знания, подвергать его сомнению, различать в нем то, что восходит к мнению, к a priori и даже к иллюзии. Прежде чем утверждать, его сознание переспрашивало. Следовательно, философия, «любовь к мудрости», определяется как желание, стремление, цель – но никак не состояние! Философ – ни в коем случае не мудрец, он пытается приблизиться к мудрости. Главное, что характеризует его, – это полное отсутствие притязаний. Но также и удовлетворения…

Поскольку Сократ оставил яркий след, его ученик Платон изобразил философа как противоположность софисту, а культурная традиция многие века придерживалась этого описания, в истории сохранился лишь отрицательный образ софистов. Тем более что второе поколение софистов, например Критий и Антифон, разоблачили относительность и условность любого закона и увидели в этом маскировку силы – вопрос, который по-прежнему заслуживает обсуждения.

От чего мы отказываемся, пренебрегая софистами? От убедительной власти слов и рекомендательной власти договоренностей. По-моему, это мы зря. История – пусть даже только на примере афинской демократии – как раз продемонстрировала их влияние. Например, совсем недавно, в 1995 году, после отмены режима апартеида в Южной Африке, противопоставлявшего черных и белых, англиканский архиепископ Десмонд Туту доказал, что речь может создать новую реальность. Учредив вместе с Нельсоном Манделой Комиссию истины и примирения, он дал возможность жертвам свидетельствовать на публичных слушаниях, а затем дал тем, кто совершал насилие, возможность подать прошение об амнистии при условии, что они тоже дадут показания. «Свобода в обмен на истину». Речь шла одновременно о том, чтобы раскрыть всю правду об ужасах прошлого и вместе выковать возможное общее будущее. Таким образом, новый народ Южной Африки создал себя в переплетении речей.

Власть слов и соглашений… Наследие софистов.

32

«Любовь» по-гречески «эрос», и, следовательно, бог Эрот – это бог Амур.

33

Сократ поведал нам о том, что повторится спустя столетие со Священным отрядом из Фив, прославленным элитным подразделением. Батальон состоял из ста пятидесяти пар, и я полагал, что тактическое искусство многим обязано им, поскольку они являли собой боевых соратников. Эти солдаты были скреплены между собой священными обетами, данными над гробницей Иолая, любовника Геракла. Долгие десятилетия Священный батальон способствовал многочисленным победам, но был разгромлен Филиппом II Македонским в битве при Херонее в 338 году до н. э. Спустя два тысячелетия, в 1880 году, в Херонее, под головой гигантского мраморного льва, было обнаружено общее захоронение – 254 мужчины, погребенные семью шеренгами. Раны, трещины и переломы костей свидетельствовали об ударах копьем и мечом, а некоторые скелеты несли следы мучительной смерти. Двести пятьдесят четыре человека? Не триста? Кое-кто берет на себя право сомневаться, что речь действительно идет о Священном отряде из Фив. Двести пятьдесят четыре? Выжившие сорок шесть умудрились обеспечить своим товарищам достойную усыпальницу: они не только расположили их подобно фаланге пехотинцев в боевом порядке, но сделали так, что некоторые из них лежат обнявшись, держась под руки, – в положении навеки прильнувших друг к другу любовников.

34

Несколько десятков лет спустя Платон упомянул этот вечер в одном из лучших своих текстов, «Пир». Тем не менее позволю себе отметить, что он описал реальность художественным образом, то есть взяв на себя смелость допустить некоторые вольности. Разумеется, он тотчас уточняет, что о том вечере ему поведал некий Аполлодор, а тот основывался на воспоминаниях человека по имени Аристодем Кидафинеец. То есть Платон предлагает нам пересказ пересказа пересказа, уповая на прощение за возможные неточности. Так вот, я мог бы подтвердить: комический поэт, изложивший историю о разрубленных надвое людях, – это Гермипп Одноглазый, а не Аристофан, в ту пору еще слишком юный. Почему? Я думаю, что Платон предпочел действенность и захотел обратиться к публике своего времени: поскольку, когда он писал свой «Пир», никто уже не знал, кто такой Гермипп Одноглазый, он вложил этот комический и поэтический рассказ в уста своего знаменитого соперника и последователя Аристофана, каковой затмил его на греческих сценах и совсем недавно угас.

35

В конце концов (лат.).

36

Традиция «пустого ложа» угасла более двух тысячелетий назад и вновь возродилась, когда были реформированы армии горожан. В 1920 году, после Первой мировой войны, в которой погибли 10 миллионов солдат и 8 миллионов гражданских лиц, во многих странах возникли могилы Неизвестного солдата. Туда помещали тело, выбранное среди останков павших на поле брани солдат, чей труп не был идентифицирован. Такие могилы были устроены в престижных местах: под Триумфальными арками в Париже и Брюсселе, перед Национальным военным мемориалом в Оттаве, на американском военном кладбище в пригороде Вашингтона Арлингтоне, перед военным монументом «Ворота Индии» в Нью-Дели и во многих других местах. Там проводятся памятные мероприятия, символизирующие уважение и благодарность по отношению к тем, кто пожертвовал жизнью ради своей страны. Однако я улавливаю различие между двумя цивилизациями. Анонимность нынешнего солдата имеет иной смысл: бессилие и ничтожность низведенных до пушечного мяса людей против разрушительного оружия. Теперь всякое человеческое тело сметено современной огневой мощью пулеметов, мин, газа и бомб. Нет больше веры в героизм. Если во времена Античности воин был героем, отныне он стал достойной уважения жертвой.

37

Это понятие «военные сироты» было забыто с веками, когда сироты стали бродягами, бездомными или обитателями губительных для них приютов. Забота о таких детях, которых отныне называют «дети, находящиеся на попечении государства», возродилась лишь после Первой мировой войны 1914–1918 годов. Как и в Афинах, это понятие было связано с положением граждан-солдат, однако оказалось менее великодушным, чем то, что было введено Периклом…

38

Сегодня, когда я пишу это повествование, основываясь на наблюдениях за недавними эпидемиями, я могу утверждать, что речь шла о каком-то вирусе, а не о бактерии, как в случае тифа или чумы. Полагаю, то мог быть вирус Эбола. Он ведь наверняка был занесен в Пирей судами, перевозившими рабов из Эфиопии – так называли регионы Африки, расположенные ниже Сахары.

39

В 451 году до н. э.

40

Будучи человеком жестким и резким, Фукидид раздражал всех своей манией делать заметки, расспрашивать многих очевидцев об одном и том же, постоянно проверять цифры, относящиеся к расходам, численности армии, смертям, продовольствию и т. д. В нем видели приверженца точности, любителя сложных ситуаций, человека серьезного – чересчур серьезного для того, чтобы быть приятным в компании. И он действительно был не из тех, о ком в первую голову вспоминали, когда думали, кого пригласить. Однако его светлый ум принес ему достаточное количество голосов, и вскоре он был избран стратегом. Его решения в этой должности не имели большого успеха против тактики спартанца Брасида. Его даже заподозрили в предательстве – настолько неумелым он себя проявил, так что подвергли остракизму и изгнали. После двадцатилетней ссылки Фукидид вернулся умирать в Афины. Каково же было мое удивление, когда позже я обнаружил, что во время своего изгнания он сжато, а порой не совсем понятно написал гигантский труд, «Историю Пелопоннесской войны»! Впоследствии историки сочли его первым из своих коллег, поскольку, в отличие от своего предшественника Геродота, который уступал удовольствию писать и учитывал все, что ему рассказывали,

Фукидид предпочитал метод. Без какого-либо религиозного уклона, без поэтических повествований, призванных заворожить читателя, а также без излишней предвзятости Фукидид описывал факты, анализировал трактаты и абстрагировался от своего текста, превращая его в хронику того, что произошло в действительности. После него и благодаря ему мы станем внимательно относиться к достоверности событий, и наша бдительность в результате приведет к возникновению исторической науки. «И все же не ошибется тот, кто рассмотренные мною события признает, скорее всего, в том виде, в каком я сообщил их на основании упомянутых свидетельств, кто в своем доверии не отдаст предпочтения ни поэтам, воспевшим эти события с преувеличениями и прикрасами, ни прозаикам, сложившим свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха». Тем не менее я, знавший то время так же, как он, вижу его предубеждения, например против Клеона, и не могу не обнаружить в нем характерную для той эпохи черту, о чем вскоре расскажу, – склонность к трагическому.

(Цитата из «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида приводится в перев. Ф. Мищенко под ред. С. Жебелева. – Примеч. перев.)

41

В 1730 году в Лондоне после масонского собрания я познакомился с одним французом и провел с ним задушевный вечер, сдобренный распитием бордо – вина, несколько бочонков которого он привез с собой, чтобы угостить английских друзей. Под воздействием выпитого я разговорился больше обычного. Освещенное доброжелательным взглядом лицо этого аристократа, костистое и одухотворенное, с высокими скулами и длинным носом, внушало доверие. Одна произнесенная им фраза привлекла мое внимание: «Человеком я стал благодаря природе, а французом – благодаря случаю». Эти его слова, да еще подкрепленные вином, развязали мне язык. Я безудержно и беспорядочно принялся делиться с ним почерпнутыми на протяжении столетий наблюдениями. Каждому известно, начал я, что системы защиты определяет топография. Но она также влияет на развитие экономики, поскольку, чтобы приумножить ее богатства, мы нуждаемся в воде и торговых путях, как показывают Персия со своими каналами, Египет – нильское чудо или город Афины, благодаря Пирею имеющий выход к морю. К тому же рельеф местности диктует государственный строй. Политическое сообщество сводится к разделенному пространству; определяющими становятся размер и специфика этой общей территории. В деревне или небольшом городке можно объединить всех жителей, вовлечь их и, как в Афинах или швейцарских кантонах, установить прямую, субординационную демократию. Зато на больших территориях демократия вынуждена стать репрезентативной, а граждане должны выбирать своих представителей, которые будут принимать решения от их имени. Что же до огромных территорий, они, несомненно, требуют сильной власти, по образу Персии, Китая или России. Я упомянул о своем ощущении, когда обнаружил в Исландии Тингведлир, «долину парламента», где с 930 года в скалистом ущелье, рельеф которого усиливал отдающиеся от застывшей лавы голоса, собирались вожди рассеянных по огромной территории племен, пришедших в предыдущем столетии из Норвегии, Шотландии и Ирландии, зачастую разного происхождения и культуры, и смогли организовать старейший парламент в мире. В тот вечер, поскольку я был в ударе, а мои слова не были случайны, я даже признался, что ощущаю влияние климата на человека. Я, например, отметил, что жители регионов с умеренным климатом обладают более уравновешенным характером, благоприятным для жизни в обществе, тогда как обитатели более жарких или более холодных стран демонстрируют невоздержанность в поведении. В странах с умеренным климатом люди стремятся к демократии, тогда как в предельных климатических условиях зачастую придерживаются монархического или даже тиранического строя. Окончания вечера я не помню: слишком много выпил. Однако позже я узнал, что болтовня моя не пропала втуне. Спустя восемнадцать лет мне стало известно, что мой любезный собеседник, барон де Монтескьё, облек мои разглагольствования в серьезную и глубокую форму и издал книгу, над которой до сих пор не перестают размышлять, – «О духе законов».

42

По-гречески «драма» и есть действие.

43

Как же я злюсь на себя за свою дрянную память! Почему я не выучил наизусть эти прекраснейшие тексты! Я всегда буду укорять себя за это упущение, поскольку бо́льшая их часть теперь безвозвратно утрачена. Еврипид написал 92 пьесы, из которых сохранилось лишь 19. Софокл – 123, но нам осталось только семь. Что же касается гениального Филокла, то он написал 100 пьес, но ни одна из них не дошла до нашего времени.

Я не знал – да и никто из нас не знал, – что мы присутствуем при золотом веке греческой трагедии. На наш восторженный взгляд, мы тогда переживали детство этого искусства; а разве не свойственно ребенку верить, что все находящееся вокруг него навеки таким и останется? Впрочем, авторы и в последующие столетия будут создавать свои произведения, но без прежней напряженности. Возможно, уже иссякли в них и в их соперниках, что ограничиваются продолжением этого жанра, необходимые для него созидательная энергия и духовный порыв. Впрочем, с конца V века до н. э. снова стали исполнять на сцене шедевры исчезнувших драматических поэтов, особенно трех великих: Эсхила, Софокла и Еврипида. Чуть позже афинский политический деятель Ликург повелел зафиксировать официальный текст их творений, дабы избежать искажающих его поправок и изменений, которые вносили актеры.

Позднее христианская эра отвергла театр и способствовала уничтожению античного репертуара. Точно так же в III веке сожгли раннехристианские сочинения, а когда христианство заняло главенствующие позиции, в ответ были преданы огню языческие произведения. После чего Великое переселение народов, упадок культуры и отсутствие связанной с прошлым элиты лишили Европу этого достояния. А вот Византийская империя сумела сохранить богатейшие библиотеки до падения Константинополя в 1453 году, когда новые костры разжег ислам.

К религиозной нетерпимости прибавилась материальная проблема: в IV веке сменили носитель. Папирус сохранялся в среднем четыреста лет и, если не был скопирован, превращал в пыль написанное на нем произведение. Человечество перешло от имеющего растительное происхождение папируса к пергаменту – материалу животного происхождения, и от volumen (свитков) к codex (тетрадям с прошитыми листами). Иными словами, для определенной части литературы изобретение книги стало фатальным. Что же касается трагедии, она с былой силой возродилась в елизаветинской Англии, во Франции эпохи Возрождения и века классицизма, в Германии эпохи романтизма. С появлением Шекспира, Гарнье, Корнеля, Расина, Гёте и Шиллера трагедия обрела свои глубинные права на существование и вновь заняла место выразительницы проблем человечества.

44

Декабрь.

45

Драма упрощает, а трагедия усложняет. В драме хорошие и плохие персонажи сосуществуют, что подразумевает ясное, непоколебимое и неоспоримое понятие добра и зла. В трагедии персонаж одновременно поступает хорошо и плохо, поскольку в нем и вне его сталкиваются разнообразные представления о добре и зле. Драма пишет лишь черным и белым. Трагедия использует все многообразие красок.

Когда герой драмы сталкивается с препятствиями, он либо преодолевает их, либо гибнет. Движется вперед или терпит поражение. Философию драмы орошают оптимизм и пессимизм: в оптимистичной версии герой научается справляться с трудностями и все хорошо кончается; в пессимистической трудности сокрушают героя и все кончается плохо. А вот в трагедии ничего не кончается… По завершении спектакля проблема остается открытой, еще более разросшейся, кровоточащей и зияющей. Когда Антигона восстает против Креонта, она хочет похоронить брата по обрядам, коих достоин любой человек, тогда как Креонт желает покарать этого парию, преступившего законы города, оставив его гнить под солнцем. Антигона защищает закон сердца, а Креонт – закон государства. Каждый считает, что правда за ним, а не на стороне противника. Две силы сталкиваются непоправимым образом, и уже в самом этом факте нам явлено трагическое: существование двух противоречивых законностей. Если у пьесы есть конец – Антигона похоронена заживо, – то конфликт остается нерешенным. Креонт просто воспользовался своей властью, однако сила не делает его правым. Драма – это жанр разрешимого конфликта, трагедия – неразрешимого. Премудрость трагедии в ту пору, когда с ней познакомился я, давала одно из наиполезнейших знаний: действительность соткана из конфликтов. Наша нравственность так же, как и политическая ориентированность, должна заключаться в умении находить равновесие, не снижая напряженности, а уж тем более не устраняя полюса этой напряженности. Против этого острого чувства равновесия во все времена выступают продавцы драмы, утверждающие, будто знают простое решение сложной проблемы. Это живодеры реальности. Они стремительно размножаются в политике. Так, например, в XXI веке некоторые политики предлагают построить стены, чтобы покончить с мигрантами, климатические скептики отрицают глобальное потепление, фундаменталисты хотели бы, чтобы одна из двух стран, Палестина или Израиль, уничтожила другую. Вот демагог: тот, кто отрицает сложность, навязывая единственное решение; тот, кто отказывается взглянуть в лицо трагедии и подменяет его бинарным видением драмы.

Даже если трагическое нам не нравится или наводит на нас страх, мы должны свыкнуться с ним. Отмахнувшись от лжецов, предающих его забвению, распознать и оценить его. Разумеется, в том, чтобы проявить свою прозорливость, есть дискомфорт, однако комфорт не содержит решения. Наш ужас перед трагедиями заливает мир кровью обильнее, чем сами трагедии. Нам необходимо культивировать значение трагедии. Мудрость порой заключается в способности признать, что существуют неразрешимые проблемы.

46

Дерек против Сократа – это Ницше против Сократа. Спустя более чем два тысячелетия это сходство стало для меня очевидным, когда в 1877 году я проживал в Базеле. Хозяин, у которого я поселился, увлекался одним молодым филологом, любителем Вагнера, изумлявшим и шокировавшим своим представлением о мире и об интеллектуальной истории человечества. Однажды мы с хозяином отправились на одну из его лекций, которую многократно переносили из-за слабого здоровья преподавателя. Фридриха Ницше украшали напомнившие мне намордник усы: их экстравагантный размер увеличивал лицо оратора с выступающими челюстями, превращая его в морду; к тому же, когда он говорил, старательно артикулируя каждое слово и выплевывая согласные, казалось, будто он кусает, а в его голосе будто слышалось напряжение какой-то воинственной силы. Вдобавок по мере продолжения своей нудной речи он изо всех сил старался разнести в пух и прах «вечные кумиры» и не оставить камня на камне от стереотипов. По его мнению, Сократ был «причиной порчи» в плоде Запада и под личиной логики запустил процесс рокового упадка, за которым последовало христианство. Сократ у каждого спрашивал: «Зачем?» Оказывается, в большинстве случаев мы затрудняемся ответить на этот вопрос, потому что действуем инстинктивно. Сократ же, с целью заставить своего собеседника задуматься и загоняя его в тупик, настаивал на ответе: «Зачем?» Подло, с точки зрения Ницше! Как если бы существование сводилось исключительно к рациональному началу! В этом состояло заблуждение Сократа: его глаз циклопа видел лишь одну сторону реальности и он размещал человечество в ее разумных пределах. Однако мир создан не для нас и не нами. По мнению Ницше, с Сократа начался упадок нашей цивилизации, поскольку тот отрекся от инстинкта, желания и жизненной силы и противопоставил им принцип рациональности – действиям следовало находить объяснения. Рационалистический и моралистический, сократический метод постановки вопроса и поиска истины привел к отрицанию созидательных порывов и подавлению трагического элемента. Представляя дух тяжести, противоположный духу танца, который царил прежде, Сократ превратил разум в тирана, который подавляет инстинкты своим «моралином» и чрезмерным пристрастием к морали. «Уничтожать страсти и вожделения только для того, чтобы предотвратить их глупость и неприятные последствия этой глупости, кажется нам нынче, в свою очередь, только острой формой глупости. Мы уже не превозносим тех зубных врачей, которые вырывают зубы, чтобы они больше не болели…» После чего Ницше довольно неприятным способом принимается за внешность Сократа, у которого «были приплюснутый и вздернутый нос, толстые губы и рачьи глаза». Поскольку его лицо, уродливое и расплывчатое, отражало хаос, подлинную гражданскую войну инстинктов, ум давал ему возможность удерживать этот хаос на расстоянии. Преобладание в нем интеллектуального начала скрывало вялость, слабость и разрушение тела. Его диалектический метод – оружие слабого, стремящегося приручить сильных, – выражал агрессию недужного, его озлобленность, отчаяние и бессильную жажду мести. Рационалистическая философия и мораль оказывались руководством для немощных, больных и вырожденцев.

Что смутило нас в этом заявлении? Молодой преподаватель и сам не отличался крепким телосложением, и было общеизвестно, что он страдает от многочисленных проблем со здоровьем. А что, если повернуть все его аргументы против него самого и усмотреть в его культе силы порывы, инстинкты и ответный выпад задетого за живое человека? В этот момент его сходство с Дереком показалось мне очевидным. Особенно когда он добавил: «Оскопление, искоренение инстинктивно выбирают в борьбе с каким-нибудь вожделением те, кто слишком слабоволен, слишком выродился, чтобы знать в нем меру». По-настоящему сильные не отправляют культ силы. Само слово «вожделение» не восходит ли к понятию недостаточности чего-либо?

(Два фрагмента из трактата Фридриха Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом» цитируются в перев. Н. Полилова. Описание внешности Сократа позаимствовано, по всей видимости, из «Спора о красоте между Критобулом и Сократом», входящего в диалог Ксенофонта «Пир». – Примеч. перев.)

47

Старше 40 лет. – Примеч. перев.

48

В словах об этом очищении я узнал влияние теорий, которые в то время разрабатывал Гиппократ. Он понимал человеческий организм как комплекс жидкостей. В случае недомоганий этот врач предписывал отведение плохих или излишних соков для восстановления их равновесия. Несколько десятилетий спустя в своем трактате «Поэтика» Аристотель подхватил это понятие очищения и внедрил его в область театрального опыта: «Трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного … – воспроизведение действием, а не рассказом, совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных чувств». Этот термин, catharsis, описывающий процесс освобождения от нездоровых соков, на мой взгляд, имеет двойной смысл. Физиологическое значение: мы довольны, что избавляемся от некоторых состояний, избыток которых нас тревожит, – здесь сострадание, теплое чувство, компенсирует холодное чувство страха, восстанавливая гуморальный баланс, что разгружает организм. И метафорическое значение: видя, как на сцене представляют невыносимые чувства в очищенной, условной форме, и переживая их на расстоянии, зритель наслаждается тем, что сам этих ощущений избежал. Он испытывает счастье, внушенное мимесисом. «Мы с удовольствием смотрим на самые точные изображения того, на что в действительности смотреть неприятно, например на изображения отвратительнейших зверей и трупов». Сила трагедии объясняется тем, что она имитирует ужасное и делает его прекрасным. Даже испытывая ужас и сострадание, я замираю и внимаю. Спектакль делает шум времени внятным и приятным для меня. Предлагая мне вразумительность и красоту, он дает мне возможность сублимировать, возвысить человека, а значит, устанавливает или восстанавливает физическое равновесие. Аристо-тель добавляет, что в трагедии больше правды, чем в истории. Ибо история повествует о том, что было, в границах единичного и случайного, тогда как трагедия указывает на всеобщий и абсолютный порядок. Кроме того, театр обладает достоинством быть доступным для всех, а не только для осведомленных и образованных людей. Трагедия способствует чувственному восприятию высокодуховных проблем.

(Цитаты из «Поэтики» Аристотеля приводятся в перев. Н. Новосадского. – Примеч. перев.)

49

Что и было сделано в 412 году до н. э.

50

Остракон – множественное число «острака» – по-гречески означает «раковина» или «черепок». В качестве материала для голосования использовали отходы гончарных мастерских, а именно осколки разбитых кувшинов и других глиняных емкостей. Обычай пропал, но о нем напоминает термин «остракизм».

51

Это были Олимпийские игры 416 года до н. э.

52

Май-июнь.

53

Выражение «ахиллесова пята» интересует меня скорее из-за Фетиды, а не из-за Ахиллеса. Вспомним легенду: Фетида, мать Ахилла, окунула своего сына в реку Стикс – считалось, что воды Стикса дают неуязвимость; однако, поскольку во время этой процедуры она держала младенца за пятку, эта часть его тела осталась уязвимой. Поэтому во время Троянской войны доблестный и могучий Ахилл был убит стрелой, выпущенной троянцем Парисом и направляемой Аполлоном, – стрела попала ему в пятку. Какой вывод мы из этого делаем? Во-первых, даже самая сильная любовь не может защитить от всего: мать, дающая жизнь, в то же время дает смерть; ткань существования имеет лицевую сторону – жизнь и изнанку – смерть, и одно неотделимо от другого. Во-вторых, непомерная любовь может навредить: слишком любимый, слишком опекаемый Ахилл был ослеплен, недостаточно осведомлен о своих слабостях. Лучше зная пределы своих возможностей, он, возможно, оберегал бы свою пятку. В общем, любовь не спасает от смерти. А переизбыток любви порой убивает.

54

«Америка прежде всего!» (англ.)

55

Если хочешь участвовать в появлении книги, лучше самому ничего не писать. Сократ, Будда и Иисус вдохновили множество томов – и не оставили нам ни одной записи. У них были только свидетели и никогда – читатели. Тем не менее представляется, что писать они умели. В платоновском диалоге «Менон» Сократ палкой рисует на песке квадрат, чтобы пробудить врожденные представления молодого раба и доказать нам, что знать означает вспомнить. Иисус же в Евангелии от Иоанна, присев на корточки, пишет пальцем на песке – что именно, мы уже никогда не узнаем, – а затем поднимает голову, чтобы спасти совершившую прелюбодеяние женщину, которую люди хотят побить камнями. Будда же оставил нам исключительно устное учение.

Совершенно очевидно, что для преобразования человечества больше подойдет слово устное, нежели письменное. Хотя речь менее осязаема, она длится и остается в сознании. Обязана ли она этим своей недолговечности, своему не поддающемуся проверке отпечатку? Как если бы нечеткость высказывания придавала речи определенную прочность… Слова, которые могут быть присвоены, сколько угодно переформулированы и изменены, принадлежат больше тому, кто их подхватывает, нежели тому, кто их произнес. С ними можно делать все, что угодно. Разумеется, они остаются, однако они текучи и переменчивы…

Сократ, Будда и Иисус стали центрами, от которых люди отталкивались, развивая свои взгляды. Когда центр утрачен, остаются лишь эти взгляды. Нет ничего плодотворнее, чем центр, который невозможно найти: он обязывает искать. Вопрос существует помимо ответов.

Так после смерти Сократ стал эталоном для всех греческих философов, сколь угодно разных. Идеализм Платона стремился отыскать истину, почитал это своим долгом, как и скептицизм, отрицавший достижение истины: собственно говоря, Аркесилай, Карнеад и другие подхватили тезис «Я знаю, что я ничего не знаю», а равно традицию ничего не записывать, дабы не оставлять догматических следов.

Не правда ли, вечно вдохновлять – это самая прекрасная жизнь? Или самое прекрасное бессмертие?

56

Алкивиад был прав. Сколько исполнителей на авлосе, играя плавно и грациозно, подчеркивали мелодию движением бровей и были обезображены прилагаемым усилием. Раздутые щеки, побагровевшее лицо, неподвижные выпученные глаза, покрытый каплями пота лоб… Впрочем, многие из них носили нечто вроде намордника, чтобы обуздать выражение своей физиономии. Форбея состояла из кожаного ремешка с двумя отверстиями – ее прикладывали ко рту, стягивали скулы музыканта и застегивали на затылке и на макушке. Она не позволяла губам дрожать, уменьшала напряжение щек, способствовала управлению потоком воздуха, давая таким образом музыканту возможность отрегулировать уровень звука и увеличить палитру нюансов. Кроме того, она помогала избежать полной деформации лица или скрыть ее, если оно уже повреждено.

57

Да и прекращалась ли она? Позже, читая труд Фукидида «История Пелопоннесской войны», я обнаружил, что, по его мнению, она никогда не прерывалась, а растянулась на двадцать семь лет, с 431 до 407 года до н. э.

58

В 464 г. до н. э.

59

У меня такое впечатление, что подобное соотношение сил сложилось во время Второй мировой войны, в 1939–1945 годах. Было коллаборационистское французское правительство под руководством маршала Петена – оно сотрудничало с нацизмом и поддерживало его антиеврейские законы – и возглавляемое генералом де Голлем правительство Франции в Лондоне, противостоявшее нацизму.

60

Здесь и далее цитаты из «Финикиянок» Еврипида приводятся в перев. И. Анненского. – Примеч. перев.

61

Столетия спустя древнеримский поэт Овидий обессмертил эту легенду. В пятнадцатом послании своих «Героид» он блистательно воссоздает лиризм Сапфо на своем родном языке. Воспылавшая любовью к некоему Фаону и подавленная его утратой, Сапфо рыдает и сетует, а затем кладет конец своей жизни, бросившись в море с Левкадской скалы. Основания для поддержания этой легенды наверняка связаны с тем, что пылкий Овидий идентифицировал себя с Сапфо, поэтессой, влюбленной и изгнанницей – он и сам разделял три этих состояния.

62

3 километра.

63

Определенно существуют места, требующие крови… Там, где развернулось сражение при Эгоспотамах, поверхность моря должны была окраситься красным, а берега – приобрести гранатовый цвет, ибо на том же полуострове произошло и другое знаменитое столкновение – Дарданелльская операция, также известная под именем битвы при Галлиполи во время Первой мировой войны. С февраля 1915 по январь 1916 года недавно вступившие в конфликт оттоманские войска сражались с союзнической армией, в основном состоявшей из британских, австралийских, новозеландских и французских отрядов. Важнейшей целью союзников было взятие Константинополя – нынешнего Стамбула – и открытие морского пути к Черному морю. Однако силам Османской империи под командованием военачальника Мустафы Кемаля, будущего Ататюрка, удалось отразить атаки Антанты. Обе стороны понесли огромные человеческие потери. Это крупное поражение союзников имело решающее значение, так как способствовало возвышению Мустафы Кемаля в Турции, где он стал одним из важнейших действующих лиц войны за независимость, а затем и первым президентом страны.

64

Сегодня мы знаем, что бесплодие бывает как мужским, так и женским. Греки, которые устанавливали иерархию мужских и женских ролей, были другого мнения. Они признавали всемогущество мужчин, а женщинам оcтавляли второстепенную функцию. В их представлении производитель активен, а производительница пассивна. В сперме содержатся все необходимые компоненты, которым матка служит лишь хранилищем. Откуда у них взялось такое убеждение? Будучи продуктом общества, характеризующегося мужским господством, оно также поддерживалось основополагающей метафорой из каждодневного опыта: зерно, помещенное в землю. Зерно несет в себе принцип жизни, тогда как земля принимает его, согревает и питает. Потому-то женщина рассматривалась как обыкновенный сосуд, печь, чугунок, вместилище без содержимого, состоящее на службе зарождения. В пьесе Эсхила «Эвмениды» Аполлон говорит: «Дитя родит отнюдь не та, что матерью зовется. Нет, ей лишь вскормить посев дано. Родит отец. А мать, как дар от гостя, плод хранит, когда вреда не причинит ей бог». В качестве доказательства он приводит тот факт, что Зевс сам родил Афину из своей головы, не прибегая к услугам женщины, – правда, он забыл, что сначала тот возлег с богиней Метидой, прежде чем ее проглотить. При такой точке зрения от качества спермы зависел пол ребенка; хорошая сперма производила мальчика, посредственная порождала девочку. Через сто лет Аристотель первым отметил это неравенство. Он установил связь между спермой и менструациями, признав наконец за женщиной участие в произведении потомства. Тем не менее сохранилась мачистская схема, которая приписывает женщине пассивную роль как в сексуальном, биологическом и физическом, так и в социальном плане; научная мысль еще несколько столетий ориентировалась на нее. Даже в XXI веке некоторые ученые придерживаются этой патриархальной модели, описывая сперматозоид как спортсмена, вместе с другими участвующего в забеге к яйцеклетке: только гамета-победитель войдет в яйцеклетку, а та, инертная, будет лениво ждать проникновения лучшего из них. Подобное ви́дение игнорирует реальность: сперматозоиды ведут себя эрратически, а яйцеклетка осуществляет селекцию.

(Цитата из «Эвменид» Эсхила приводится в перев. С. Апта. – Примеч. перев.)

65

Перев. Р. Галанина.

66

Исполнитель на авлосе влачил жалкое существование: если благодаря конкурсам ему не удавалось достигнуть положения звезды, его жизнь зависела от других. Например, в качестве вознаграждения музыканты, нанятые на церемонию жертвоприношения, традиционно получали часть жертвенного животного. Все общество с большим презрением относилось к их профессии, несправедливо считая ее позорной, находящейся на низшей ступени общества, вроде гладиатора во времена Римской империи, средневекового жонглера, актера или актрисы в XIX веке, дорожного рабочего в XX веке или мусорщика в XXI веке. В этих случаях подобную неудачу объясняют отсутствием достоинств. В Афинах доходили до того, что утверждали, будто, пока музыкант играет на авлосе, вместе с дыханием вылетает его разум.

67

В Древнем мире рабство было связано со случайной, а не с необходимой реальностью. Угроза рабства являлась всеобщей, касалась всего мира и сопутствовала конфликтам между городами. Во время войны прежде всего боялись смерти, затем ран и, наконец, обращения в рабство вследствие пленения. Человек оставался свободным или становился рабом по воле обстоятельств. Каждый понимал, что он не раб от природы и только невезение однажды делает из него раба. Такие мысли побуждали не оспаривать рабство, а лишь опасаться.

Например, в Афинах никто не строил теорий относительно присутствия в городе множества рабов. Отношение к рабству не нуждалось в оправдании – не требовалось ни цепляться за богов, ни ссылаться на природу. Сила рабства проявлялась в количестве рабов и бестрепетно подразумевала, что в основе его лежит насилие.

А вот Аристотель задумывался над его законностью. Полагая, что силы достаточно, дабы навязывать свою волю другим, он испытывал угрызения совести. Его замешательство, критический ум и размышления привели к тому, что он разработал чудовищную теорию, которая веками будет служить матрицей любой рабовладельческой идеи, включая завоевание Америки и торговлю людьми в Африке. Аристотель отверг произвол силы и, чтобы аргументировать рабство, на котором зиждились афинская экономика и могущество, нашел ему естественное оправдание. Некоторые двуногие полностью лишены способности мыслить, а значит, предназначены к подчинению, тогда как другие, более разумные, – к властвованию. Есть существа высшие и низшие. Среди людей существует иерархия, созданная не ими и не историей, но самой природой. Рабовладельческое общество просто почитает биологическую шкалу. «Одни люди по природе свободны, другие – рабы, и этим последним быть рабами и полезно, и справедливо». Действительно, если человек рожден, чтобы смиряться, какое счастье и какое преимущество – подчиняться!

Как в подобной обстановке оправдать предоставление свободы? Как объяснить расширение или сокращение афинского электората? Об этом философ не задумался. Озабоченный целесообразностью, Аристотель деполитизировал рабовладельческий строй и, обозначив его как естественный, вырвал его из истории. К сожалению, после него эта эссенциалистская парадигма просуществовала многие тысячелетия… Вот куда порой заводят угрызения совести философа: к худшему!

(Фрагмент из «Политики» Аристотеля цитируется в перев. Н. Скворцова. – Примеч. перев.)

68

Он же Санторини.

69

Как пишет Платон в диалоге «Федон», последними словами Сократа были: «Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте» (перев. С. Маркиша); обычно такую жертву приносили в благодарность за выздоровление. – Примеч. перев.

70

В те времена мастурбация не порождала ни религиозного запрета, ни медицинского осуждения, как случилось позже. Того, кто к этому прибегал, просто жалели, что ему приходится довольствоваться столь малым. Считалось, что он обладает более низким положением в том, что должна представлять собой жизнь гражданина. И желали ему не оставаться одиноким всю жизнь.

71

Несколькими годами ранее Сократ одержал верх над своими обвинителями: его бронзовая статуя встречала посетителей афинского квартала Керамик, сократический диалог стал жанром на всем Средиземноморье и был прославлен Платоном, который сочинял все свои философские трактаты, давая слово Сократу, а также десятками других литераторов того времени, так что можно насчитать не менее трехсот текстов, где Сократ выведен на сцену.

Почему кончина Сократа стала столь значимой как для того столетия, так и для последующих поколений? Прежде всего, смирившись с наказанием, Сократ выделился из всех софистов, этих торговцев красноречием, не почитавших героизм достоинством и ставивших на первое место частную жизнь. Кроме того, кончина Сократа знаменовала рождение философии: Сократ был согласен принять преждевременную смерть во имя продуманной концепции, гласившей, что цена жизни зависит от ее ценностей. И наконец, себе самому вопреки он сделался зерцалом интеллектуала – жертвы режима. Разумеется, он, всегда ставивший решение города выше собственных интересов или даже истины, ни к чему подобному не стремился – и, однако же, результат таков. Платон и сменившие его философы остерегались политического поля, кое-кто из них – демократии, а остальные – власти вообще.

Что до смерти Сократа, то она стала литературным топосом, общим местом, так что я задаюсь вопросом, не отсутствовало ли в тот день само условие sine qua non – «то, без чего нельзя», – потребное для ее достоверного описания… Не забудем про Ксенофонта и Платона: один отсутствовал тогда в Афинах, другой слег больным, и, однако, из всех учеников первые заметные свидетельства о смерти Сократа оставили именно эти двое. Впоследствии, с течением веков, образ Сократа – человека, который за всю жизнь ничего не написал, – продолжал в изобилии вдохновлять и порождать комментарии.

Так, был Сократ христианский, иллюстрация к раннему христианству, добровольный мученик, который, подобно Иисусу, сражался против старой и ложной веры и несправедливой власти. Дошло даже до того, что его почитали образцом «естественного христианства» – христианства до Иисуса, затронувшего добродетельных язычников, которым не посчастливилось родиться до Откровения.

В эпоху Ренессанса был Сократ-гуманист, вышедший из возрожденного христианства. Марсилио Фичино, Эразм и Монтень видели в нем мудреца, наставника, естественного философа и гражданина – то есть объект для размышления.

В XVIII столетии был Сократ эпохи Просвещения – человек критического склада, личность, которая мыслит по-своему, без оглядки на любые суеверия. Он воплощал разум против фанатизма, и его смерть, по мнению Кондорсе, «стала первым преступлением в войне между философией и суеверием». Короче говоря, Сократ превратился в мессию интеллектуалов-атеистов – в того, кому следовало подражать. Сократ, знамя свободы выражения в мире запретов, навел Вольтера и Дидро на мысль, что они оба суть французские Сократы, а в Германии его аналогами почитали Канта и Моисея Мендельсона.

В XXI веке Сократ перестает быть образцом, но по-прежнему вызывает вопросы. Ошибался ли он? Был ли прав? Вопреки его позиции законность не порождает справедливости. Не лучше ли восстать против чрезмерной или заблуждающейся власти? Разве нет у нас долга неповиновения? Соглашательскому образу Сократа противопоставляют теперь мятежные фигуры тех, кто противится нацизму в Германии, режиму Виши во Франции, установлению границ и экологической безответственности.

72

Мне кажется, политические теории представляют собой разный отклик на одну и ту же реальность: кризис. Слово «застой» (по-гречески στάση/stasis) подразумевает понятие кризиса, конфликта и беспорядка. Выделяются две реакции на неминуемо пугающий кризис: устранить его или признать, что он сущностно значим. Платона кризисы, которые он наблюдал, вгоняли в острую тревогу. Ассамблея избрала Алкивиада стратегом, затем изгнала, приговорила к смертной казни и, наконец, переизбрала. Победоносных полководцев убили по решению ассамблеи после морского сражения при Аргинусских островах. Тридцать тиранов подстрекали бедных убивать богатых, а трибунал постановил умертвить Сократа. Хотя Платон питал отвращение к тирании, опыт подсказывал ему, что демократия порождает больше кризисов, нежели режим олигархического типа. Так что он стремился к созданию государства, преодолевающего кризисы, и в своих сочинениях набрасывал образ «республики», где каждый займет свое естественное место и будет выполнять биологически предназначенную ему роль. С этого момента, воодушевленная моделью улья, его философия учреждала тоталитаризм, который сдерживал общественную жизнь и уничтожал всякую антагонистическую борьбу.

По мнению других мыслителей, общественная жизнь содержит в себе структурный конфликт в силу того факта, что мы живем в обществе. Таким образом, политика становится искусством управления конфликтами, а не их искоренения. Конфликты не устраняются – скорее интегрируются. И мало того что кризис считается благотворным – агонистическое искусство войны тоже надлежит сохранять.

Для первых, платоников, противоречия разъединяют, тогда как для вторых конфликт сплачивает. Демократия берет на себя риск постоянных сомнений и не пытается ни изменить человека, ни обуздать, а те, кто, подобно Платону, желает преодолеть конфликт как явление, погрязают в тоталитаризме. Лучше управление злом, нежели утопическое, насильственное его искоренение. Существуют такие формы мира, о которых мечтать опасно…