Игорь сидел за столом, писал о минувшем дне. Это была не запись в дневнике, не статья, скорее взволнованный рассказ о себе, размышления о пережитом.
Сегодня я увидел собственными глазами великую силу труда, – писал Игорь, – его организующую и облагораживающую силу, все то светлое и прекрасное, что заключается в нем.
Сегодня был воскресник. Кажется, какое мне дело, студенту Московского университета, до нового водоема, в котором Банщиков разведет всевозможные породы рыб? Но я трудился с утра до поздней ночи, ворочая глыбы песчаников, натирая лопатой кровяные мозоли.
На воскресник явились пионеры, вышли сельские школьники. Маша привела работников больницы, а Лучинин пришел в окружении колхозников…
Игорь осторожно положил ручку на блестящую белую клеенку с коричневыми разводами и задумался, снова и снова представляя себе те эпизоды, которые особенно поразили его сегодня.
…День серый и ветреный. По реке бежит частая-частая рябь, точно кто-то неосторожно потянул блестящий водяной покров и сбил его мелкими складками. В лесу тревожно, как всегда бывает при ветре. Клонится книзу некошеная высокая трава, беспокойно трепещут на деревьях листья. Но все же жарко.
Игорь с недоумением замечает за собой, что все время оказывается возле Маши, куда бы та ни шла.
Вот она стоит в красном сарафане, подолом его играет ветер. На ней белая кофточка с короткими рукавами и белый шарф, чалмой повязанный на голове.
Маша опирается на лопату. Грудь ее быстро опускается и поднимается. Она устала. На лбу и на носу блестят капли пота. Она вытирает их платком, но они выступают снова.
К ней подходит Никита Кириллович, и Игорь замечает в ее глазах огоньки.
Игорь перехватывает взгляд Никиты Кирилловича, в нем те же огоньки. Только он не опускает глаз, как Маша. Он смотрит решительно, смело…
Игорь оставляет их вдвоем, отходит и с ожесточением вонзает лопату в твердую, поросшую дерном землю. «Я помогаю ему осуществить проект, а он…» – мысленно упрекает Игорь Банщикова. Но что же он? Игорь отпускает лопату и задумывается… Почему же он недоволен Банщиковым, этим будущим героем его произведения? Банщиков и Маша!
– Чудесная пара для романа и повести! – вслух говорит Игорь. – Самому бы и не придумать! – Однако в первый момент ему все-таки не по себе от этой мысли.
Минутой позже он уже спокойно говорит сам себе, что он, Игорь, собственно, и не мечтал о Маше. Ведь его легкое увлечение ею – это что-то мимолетное, навеянное литературой. Банщиков подходит к Игорю, и тот смотрит на него почти восторженно. Никита Кириллович заговаривает с ним, и Игорь с удивлением замечает его доброжелательное отношение к себе. Теперь-то Игорю понятна неприязнь, которую проявлял к нему Никита Кириллович. В самом деле, можно было возненавидеть Игоря, встречая его все время подле Маши. Но здесь, на воскреснике, эта неприязнь прошла. Никита Кириллович благодарен Игорю за участие в воскреснике. Он одобрительно смотрит на груду земляных комьев, перевитых корнями травы и подернутых зелеными побегами, на неровное песчаное углубление в земле у ног Игоря.
Игорь больше не подходит к Маше, но все время следит за ней. Он видит по взглядам, по движениям ее, как ощущает она присутствие Никиты Кирилловича даже на расстоянии.
Они вместе и на расстоянии. Это не только потому, что здесь, в зеленых просторах, сошлись их общие цели. Это оттого, что у них любовь.
…От реки до кустарника, от дороги до березовой рощи лежит живая равнина, пестрая от июльского разнообразия цветов и от такого скопления людей, которого она никогда не видела.
Люди выстроились цепью, почти плечом к плечу. И эта живая пестрая цепь начинается от реки, доходит почти до Белого ключа. Тяжелый звук кирки перекликается со звоном лопат. Все глубже и глубже вгрызаются они в землю.
– Товарищи! – вдруг говорит Лучинин и, многозначительно постучав лопатой о выступ большого камня, взглядом требует внимания. – Товарищи! А почему бы нам не заложить в землю порцию взрывчатого вещества, ну, на худой конец, аммонала? У нас он имеется.
Все дружным возгласом приветствуют эту мысль. Громче всех восторгаются школьники. И чувствуется, что радуются они не выдумке Лучинина. А радуются, суетятся и кричат от избытка молодости и счастья.
Старшеклассники окружают Лучинина, наперебой советуя, какое взрывчатое вещество использовать, как заложить его в землю.
Никита Кириллович садится на своего коня, небольшого, редкого по расцветке – черного с проседью, точно посеребренного, – и скачет в село за взрывчаткой.
…Удивительнее всего видеть рядом с Машей Саню. Поняла ли она свое заблуждение, простила ли Маше то, в чем считала ее виновною перед собой? Но Игорь видит, что она говорит с Машей, смеется и работает около нее.
Вслед за Саней с лопатами, кольями и топорами незаметно подвигаются вперед загорелые пионеры. Работа у них совмещается с игрой. Они в такт движениям выкрикивают несуразные, очевидно самими придуманные, слова считалки: «Сим, сим, сим, акаема, восемь, сома, акаема, сим!»
Ночью, сидя за столом, вспоминал Игорь зеленые просторы, где сегодня трудились люди. Еще два-три воскресника, и Белый ключ, тонкой струйкой пробирающийся то в мелких, чисто обмытых камешках, то в густой траве, соединится с Зеленым ручьем – шумным и местами широким.
А весной, мечтал Игорь, когда поднимутся полноводные реки, хлынет вода через вырытые канавы, через Белый ключ и Зеленый ручей, на большое пространство деревенского болота, затопит трясину и кочкарник.
…В новом озере резвятся рыбы. Солнце, месяц и звезды отражаются в прозрачной воде, проплывающие по небу облака скользят по озеру легкой тенью…
Это видение уже было во сне. Игорь сладко спал, положив голову на руки.
Глава двадцать первая
Вскоре после воскресника заболел Никита Кириллович. Маша постеснялась пойти к нему одна и позвала с собой Федю.
Банщиков жил в новом небольшом доме за рекой. Это место начали застраивать только с прошлого года, и стояли там четыре дома, отличные от всей деревни белизной бревен, отсутствием заборов, вытоптанной травой да невырубленным лесом вокруг.
Никита Кириллович лежал на кушетке. Он встал навстречу Маше и Феде. И по его осунувшемуся лицу с темными тенями вокруг глаз Маша увидела, что он не ждал ее и почти растерялся от неожиданности. Мгновенно притаились и замолчали в Машиной сердце любовь и тревога. Голос рассудка, долг врача заглушили другие чувства.
– В анкете вашей, которая хранится у нас в больнице, написана фраза, дорогая сердцу каждого врача: «Никогда не болел никакими болезнями». А теперь что же? Второй раз вы мой пациент! – улыбнулась Маша, опускаясь на стул напротив кушетки, на которую опять сел Никита Кириллович, и достала из сумки фонендоскоп с гибкими резиновыми трубочками и с круглой костяной пластинкой на их соединенных концах. – Так что же с вами? – серьезно спросила она.
Федя, ступая на носки и стараясь не скрипеть новыми сандалиями, отошел подальше и сел около окна.
– Я думаю, то, против чего мы с вами повели борьбу, – с улыбкой ответил Никита Кириллович.
– Малярия? – спокойно спросила Маша.
– По-моему, да. Озноб, жар, головные боли…
– Какая температура?
– Не мерил. У меня и термометра нет.
Привычным движением Маша взяла его за руку, нащупала пальцами пульс.
– Термометр должен быть в каждом доме, – чуть улыбаясь и все тем же тоном, не допускающим возражений, заметила она. – Снимите рубашку.
И когда она слушала его, он, большой и беспомощный, какими всегда становятся люди во время осмотра врача, лежал на диване и смущенно глядел в ее сосредоточенное лицо. «Нет, мне это только показалось. Я жестоко ошибся, – думал он, – не за что ей любить меня».
– Я думаю, что это грипп, – задумчиво сказала после осмотра Маша. – Селезенка не увеличена.
Она подошла к окну и, пока Никита Кириллович надевал рубашку, стояла к нему спиной и не спеша прятала в сумку фонендоскоп.
Никита Кириллович снова сел, опираясь о стену.
– Вы лучше ложитесь, – посоветовала ему Маша, – грипп тоже неприятное заболевание.
Она возвратилась на свое место напротив кушетки.
– Нет, мне совсем хорошо стало сразу же, как только вы пришли, – сказал он, в упор глядя на Машу.
– Это всегда так бывает с больными, как только приходит доктор, – наивно заметил Федя.
Но Маша поняла, что хотел сказать Никита Кириллович, и щеки ее вспыхнули.
И Маша и Федя заметили, что в доме все сияло особенной чистотой. Двери и окна были недавно покрашены, а стены побелены.
В большой комнате стоял письменный стол на двух тумбах. На столе лежали книги, а в центре в овальной коричневой рамке стоял портрет красивой молодой женщины. По ее большим глазам, глядящим с любопытством и радостью, по ее открытому лбу и полным, правильной формы губам можно было безошибочно догадаться, что это мать Никиты Кирилловича.
Между окнами стоял небольшой книжный шкаф.
Маша встала, подошла к нему, с интересом взглянула на книги. Здесь было в черном с золотом переплете Полное собрание сочинений Льва Толстого, синие с серебром книги Малой советской энциклопедии, тома Сочинений Ленина в желтых картонных папках, различные брошюры по сельскому хозяйству.
В комнате, кроме стульев да небольшого столика с радиоприемником, больше ничего не было.
– Кто же все это делает вам? – развела руками Маша, возвращаясь на прежнее место. По-видимому, она имела в виду домашнее хозяйство.
– А вам кто делает? – с улыбкой спросил ее Никита Кириллович.
– Странный вопрос, – пожала плечами Маша, – конечно, сама.
– Ну и я, конечно, сам. Чем я хуже вас?
– Совершенно верно, Никита Кириллович, – сказал Федя. – Я часто думаю: почему так – женщины могут заниматься и государственными делами и домашним хозяйством, а мы нет? – Он помолчал немного и добавил: – Но я решительно не понимаю, зачем одному такие хоромы!