Мы налетели сходу, не останавливаясь для выработки стратегии — все обсудили раньше, пока ждали подкрепления. Меня взяли в кольцо, не позволяя ввязаться в битву, но я и не рвалась. Сжимала меч и смотрела, как падают враги, как земля впитывает кровь, как скользят по ней ноги лошадей… И среди этого — рычащие собаки, хорошо знающие свое дело.
Кочевники защищались. Но некоторые пленники, воспрянув духом, вцеплялись в стремена, висли на поводьях, и взмахи мечей, отсекающих сведенные судорогой руки, отнимали у врага драгоценное время. Не прошло и часа, как остатки кочевого отряда побросали оружие и опустились на колени, признавая поражение.
«Земля, политая кровью». Только теперь я поняла, что стоит за этой фразой. Под копытами коня чавкала грязь, и белый чулок на правой передней ноге стал красно-бурым.
Отрубленные руки, ноги, головы… Кишки, вываливающиеся из вспоротых животов. Стоны раненых и хрипы умирающих… И запах. Поле боя не пахло, оно воняло.
Голова звенела, я словно находилась в какой-то жуткой компьютерной игре, слишком уж похожей на правду…
— Мастер! Поздравляю с победой!
Голос одного из капитанов вернул в реальность. Я заметила, как болят сведенные судорогой пальцы. Разжала, медленно, по одному, и выпустила рукоять меча.
— Вас тоже поздравляю, капитан…
Победители ликовали. А я, тронув коня пятками, отъехала в сторону. И сама удивилась тому, как исчезли эмоции. Почему-то происходившее казалось правильным. Там, в той деревне, не пощадили никого.
Пальцы сжали повод.
— Поднимай штандарт!
Сражение закончилось, но не мои заботы.
Знаменосец выполнил приказ, и на его зов стали собираться мои ученики.
Их стало меньше. Оставшиеся в живых собаки еще не отошли от боя, слизывали кровь со слипшейся шерсти, некоторые хромали и повизгивали от боли. Нескольких проводники несли на руках.
Я осмотрела раны. Несовместимые с жизнью.
— Вы должны им последнюю услугу, — от волнения во рту пересохло, так что слова едва срывались с губ.
Взмах ножа. Тихий взвизг… И рыдания мужчин. Крики без слез, потому что не дело мужчине плакать над трупом собаки. Казалось, из глаз выкатываются капли раскаленного стекла, и вот-вот брызнет кровь. Я плакала за них. Молча. Оплакивала умерших — и друзей, и врагов, потому что их тоже ждали дома жены и дети. Матери. Такие же, как те, что остались лежать среди сожженных домов безымянной деревни.
Но когда в голове зазвенело, и грани реальности подернулись звенящей пустотой, я испугалась. Безумие — не то, что остановит горе.
Подчиненные поздравляли с победой. Как будто это я сносила там, на поле, вражеские головы, я вязла в грязи, покрывалась кровавой коркой… Но здесь так было принято — любое достижение приписывалось личности вышестоящего.
— Перевяжите раненых. Помогите им собраться. Мы возвращаемся.
Оставаться в этом месте не хотелось ни минуты, и даже вереница освобожденных пленников не поднимала настроение. Дети жались к подросткам, те, в свою очередь, искали утешения у взрослых. Немногих мужчин приходилось сдерживать — едва их развязали, они кидались к сдавшимся кочевникам, и хорошо, если с кулаками.
Примитивные чувства. Но от этого не менее понятные и сильные.
— Что с ними будет?
— Округ выплатит им небольшую компенсацию за убитых и поможет восстановить деревню. Но детям-сиротам придется туго.
— Им всегда тяжелее, чем другим.
Особенно в этом мире, где семья считалась главной опорой. До чужаков в Ранко мало кому было дело. В меня могли ткнуть пальцем прямо на улице и дружный хохот подхватывал не всегда безобидную шутку. Если я спотыкалась, слышала улюлюканье. Все прекратилось, только когда везде и всюду меня стали сопровождать ёнмино Хансо-рана. Или мои собственные люди. И с каждым днем я понимала, что родилась под счастливой звездой — сам Император не погнушался принять меня ко двору. Встреть я в той степи кого другого… Так что сирот, если они не могли добраться до какого-нибудь родственника, ничего хорошего не ждало. Но если оставался хоть один из близких…
Так же яростно, как травили чужаков, защищали своих. Принадлежность к клану давало такую защиту, что каждый член рода не задумываясь, отдавал за семью все: жизнь, честь, имущество… Старейшин почитали, а уж если те умудрялись привести клан к процветанию…
Я тряхнула головой: думай-не думай, а здесь я чужая. И будущее мое зависит только от благосклонности сильных мира сего. Никто не вступиться. Разве что Хансо-ран. Да и тот… если семья не воспротивится.
Он встретил меня на полпути к крепости. Рывком развернул коня, чтобы оказаться рядом и схватил за руки:
— С тобой все хорошо? Как ты могла…
— Хансо-ран, — я взглядом указала на окружающих, и пальцы разжались. Но в глазах продолжали биться боль и неверие.
— Госпожа Стелла, как вы могли подвергнуть себя такой опасности? Приказ генерала не покидать пределы крепости…
— Идет вразрез с приказом Его Величества испытать собак и людей в настоящем бою. Хансо-ран, если вы помните, то за этим я сюда и приехала.
Он помнил. Но помнил и другое — приказ Императора Терраха. И, когда мы остались наедине, ёнмиран перестал сдерживаться:
— Когда примчался гонец, я чуть с ума не сошел. Ты не представляешь, на что способны кочевники!
— Теперь представляю. И не кричи на меня, пожалуйста. И без того голова болит.
Поведение Хансо-рана тут же изменилось. Ярость сменилась тревогой:
— Ты ранена? Нет? Конечно, для женщины увидеть такое очень тяжело… Подожди, я позову лекаря…
— Не надо!
Чувствовать его заботу, видеть тревогу оказалось очень приятно.
— Просто… я устала. Все началось так неожиданно…
Он остановил свои метания. Тихо подошел, опустился на пол рядом:
— Хочешь, заварю успокаивающий чай? Или помогу иглами?
— Ты и это умеешь?
— Я — ёнмиран. Нас многому учили. Ну, что ты? Что с тобой, Стелла?
Усталость накрыла тяжелым одеялом. Даже сидеть сил не осталось. Подставленное плечо Хансо-рана не дало упасть. Щеку чуть царапнул шов на одежде. Ткань приятно пахла, хотелось погрузиться в это аромат с головой, забыть обо всем, закрыть глаза и плыть по течению, а не бороться с судьбой…
Слезы хлынули неожиданно даже для меня. Одежда Хансо-рана сразу промокла, но он только сильнее прижимал меня к себе, позволяя выплакаться. Я рыдала, обхватив его двумя руками, и вместе со слезами уходил ужас пережитого. Боль осталась, но спряталась куда-то глубоко-глубоко и затихла, не смея пошевелиться.
Теплые губы коснулись лица. Осторожно, невесомо. Они осушили влажные дорожки, коснулись закрытых век.
Уютная колыбель объятий, тепло рук, нежность губ… Открывать глаза и возвращаться в реальность не хотелось, и то, что в Ранко подобное недопустимо, осталось далеко за пределами сознания. Я не хотела вспоминать. Хотела просто плыть по течению…
Хансо-ран оказался мудрее. Он расцепил руки и тут же спрятал подрагивающие ладони за спину:
— Никогда больше так не делай. Слышишь? Никогда?
— Что именно? Не позволять обнимать?
— Нет, — он отвернулся. Прядь темных волос выбилась из пучка и трогательно свисала перед ухом.
Хансо-рна отшатнулся, когда я попыталась убрать её на место.
— Что… ты делаешь?
— Разве ёнмиран не должен стремиться к совершенству? Хороший же из тебя пример, с растрепанной прической.
— Не надо, — он перехватил мою руку и долго держал, не отпуская. Потом тихо, одними губами спросил, — Тебе легче?
И, дождавшись кивка, вышел. Снаружи послышался его голос, зовущий Линен.
Потом я пила чай, пахнущий медом и пустырником, и пыталась понять, что происходит между нами. А главное, чем все это грозит.
За год я прижилась в Ранко. Он стал мне родным. Но от тоски по дому избавиться не получалось. Да я и не старалась особо. Если смогла перенестись сюда, значит, смогу и вернуться. И все связи с новым миром казались призрачными. Да, я буду скучать по друзьям, по людям, ставшими мне семьей. Но не более того. А вот Хансо-ран… Он заставлял сердце то биться чаще, то замирать. Его голос казался музыкой, слушать которую можно бесконечно. Так же, как и любоваться стремительными, легкими движениями воина, когда он брал в руки меч. При всем старании, я была жалкой его пародией, выходя на тренировки.
То ли усталость сказалась, то ли нервное напряжение отпустило, но мелькнувшая на грани сознания мысль совсем не произвела впечатления. Да, влюбилась. И что с того?
Связывать себя узами я не собиралась. Причина все та же — в любой момент я могла вернуться. И одно дело, оставить за спиной друзей-приятелей, и совсем другое — любимого человека. А значит, с новым чувством следовало бороться.
Но гормоны были со мной не согласны. Ночью снились мягкие губы и теплые объятия, ласковый голос шептал что-то нежное, так что проснулась я с радостью. И поняла, что лечиться придется радикально.
В этом всегда помогала работа. Так что у собак я была едва ли не раньше проводников. Проверила самочувствие, и уже взялась за лопату, убрать территорию, как примчался посыльный от генерала. Он ждал меня в кабинете, и не был столь мягок, как Хансо-ран.
Старый солдат не стеснялся в выражениях. Если прежде он старался сдерживаться, то теперь обрушил на мою голову весь свой гнев. По его словам, я оказалась безалаберной, не думающей об остальных эгоистичной особой. Случись что со мной, и гарнизон перестал бы существовать. А первым под меч палача попадал сам генерал.
— Его величество отдал ясный приказ — мы отвечаем за вас своими головами. Капитаны, что втянули вас в разборки, будут наказаны. С превеликим удовольствием я бы и вас выпорол, да так, чтобы сидеть не смогли, не то, что по степям скакать… да не имею на это права. Вот скажите, чего бабу понесло на поле боя? Сидела бы дома, детишек растила, мужа ждала… Вечно у чужаков не все, как у порядочных людей.
У меня на кончике языка много чего вертелось в ответ, но крепко сжатые зубы не позволяли вклиниться в тираду. Даже, когда меня в очередной раз обозвали чужаком. Что поделать, генерал прав, своей я здесь не стану. Даже если замуж выйду за кого-нибудь уважаемого. В глаза говорить поостерегутся, а за спиной…