бежать, чтобы очаровывать кого-то еще. Тебе не все равно, что мы думаем и что чувствуем. Ты сидел рядом с Пейл-Соулом, когда он умирал, а когда это случилось, ты расстроился. Вряд ли то же самое произошло бы, когда ты только здесь появился. Ты бы принял мрачный вид и говорил правильные вещи, но его смерть не тронула бы тебя по-настоящему.
Квест был прав. Мысли о Пейл-Соуле, безропотном, почти не доставлявшем хлопот, преследовали Харка, когда он ходил из комнаты в комнату, выполняя поручения. Каждый раз при виде любимого кресла священника у него сжималось сердце. Он постоянно думал о тонких словах-ниточках, которые тянулись между ними, хотя так и не стали беседами.
– Но я не… Это просто…
Харк сам не знал, что хочет спросить. Как он может объяснить, что имеет в виду, не рассказав, в чем дело?
– Почему это так тебя расстроило? – удивился Квест. – И почему ты бы хотел никогда не меняться?
– Но… что, если я изменюсь так сильно, что превращусь в кого-то другого? – выпалил Харк. – До того сильно, что больше не буду собой?
– Слишком философский вопрос для того, кто только что проснулся, – ответил Квест, глаза его при этом заблестели. – Возможно, стоит понять, какие свойства неотделимы от твоей натуры. Каков ты? Какие черты своего характера ты готов отстаивать, будто борешься за свою жизнь?
В голове Харка было пусто. Что он может о себе сказать? Воспитывался в приюте. Любит рассказывать истории. Много болтает. Умеет торговаться на пятнадцати языках. Лучший друг – Джелт, который ему ближе родного брата. Поставил рекорд приюта, дольше всех продержав голыми руками гоночного краба… Все это звучало слишком поверхностно, пусть и было правдой. Эти факты ничего не говорят о его душе.
– Не знаю, – признался он наконец, внезапно ощутив себя той самой мягкой, бесхребетной медузой, которой обозвала его Селфин. Нет в нем стержня.
– Ты еще молод, – флегматично заметил Квест. – Поймешь, кто ты на самом деле, когда решения, которые ты будешь принимать, станут тебя испытывать. В конце концов, мы – то, что мы делаем, и то, что мы позволяем сделать.
«Что мы позволяем сделать». Харк вспомнил полное отчаяния лицо Селфин, когда ее тащили на «исцеление». И кто он после этого?
– Что, если… – Харк глубоко вдохнул и очень медленно выдохнул. – А если меня изменяет нечто другое?
– Ты о чем? – нахмурился старик.
– Не знаю, – угрюмо проворчал Харк, чувствуя безысходность от всех этих тайн, которыми он не мог поделиться. – Это место, может быть… Святилище, вся эта божественность, и поклонение, и древность, и вода Подморья в ваннах. – Он молол чушь, но все равно продолжал: – Что, если… если жизнь рядом со всем этим может меня изменить? Не просто тело, а все, что я представляю собой изнутри?
Квест несколько секунд молча наблюдал за ним. Похоже, он больше не находил вопросы Харка просто занимательными и интересными.
– Да, – просто ответил он наконец. – Я видел, как это место меняет людей. Для кого-то перемены были благоприятны, но не для всех. У некоторые сломило дух. Я видел друзей, изменившихся настолько, что я больше их не узнавал.
– Что с ними случилось?
Харк почувствовал, что волоски на затылке встают дыбом.
– Мы стали членами духовенства, – мрачно улыбнулся Квест. – Разумеется, нам было велено думать об этом как о втором рождении. Мы получили новые имена, усвоили, что следует считать других новообращенных одной семьей, но это было только началом перемен. Чтобы делать то, чем мы занимались в те дни, нужно было поверить в нашу собственную святость. Однако, если веришь в то, что ты лучше и чище других, думаю, что рано или поздно что-то теряешь. Тепло. Юмор. Смирение. Многие терзались из-за приносимых жертв, но привычка притупляет чувства. И на душе копятся шрамы.
Харк уставился на него. Он не мог представить себе, что Квест мог равнодушно наблюдать, как дрожащие жертвы шли на заклание.
– О, я чувствовал, как шрамы появляются и на моей душе, – спокойно и безжалостно продолжал Квест. – Если я изменился меньше остальных, то лишь потому, что у меня изначально была другая ситуация. Большинство моих собратьев стали священниками по призванию или потому, что семьи с рождения готовили их к этому. Но моя причина была совершенно глупой. Я последовал за девушкой.
– Девушкой?
Харк смотрел на него во все глаза, испуганный и смущенный. Исповедь казалась слишком личной, тем более что исходила от кого-то настолько древнего и величественного, как Квест.
– Ее звали Эйлоди. Она была дочерью священника из древнего рода священников. По традиции ее старший брат стал послушником, когда был очень молод, но он умер незадолго до посвящения. Она была следующим ребенком в семье и согласилась занять его место, чтобы никому из братьев и сестер не пришлось это делать. Видишь ли, она была добра и благородна.
Поскольку священникам не запрещалось иметь возлюбленных, я не видел причин отказаться от ухаживания за ней, но она объяснила, что намерена остаться целомудренной. Боялась, что, если влюбится в меня, могут появиться дети. Она видела, как отец отдаляется, как у него появляются метки, и не хотела, чтобы ее ребенку пришлось наблюдать то же самое. Я решил, что, если тоже стану послушником и буду рядом, смогу ее завоевать. Она поймет, как дорога мне, ее впечатлит мой романтический жест. Но вместо этого она сочла меня идиотом. И была права.
Мы стали священниками и получили новые имена. Она долго не могла привыкнуть к своему имени, мы забывали им пользоваться. Но постепенно она свыклась. Продолжала меняться и становилась все более холодной, превращаясь в ту, какой не хотела быть. Ее новая сущность словно убивала Эйлоди. Дюйм за дюймом. И завладевала ее телом.
– А сама она замечала, что меняется? – вырвалось у Харка.
– Подозреваю, что да, – вздохнул Квест. – Но меняли ее не посещения богов, не вода Подморья, не уход за божественными реликтами. Это мы изменили ее, в точности как изменили других и себя. Нас всех втиснули в новые формы, и это сделало окружение. Если бы мы уделяли переменам больше внимания, у нас было бы некоторое право решать, что нам делать с самими собой. Священничество разъело Эйлоди, потому что она смирилась с ним.
– А вы не смирились?
Харка с самого начала удивлял Квест и его странная обособленность от других священников.
– О, Святилище изменило меня совершенно иным образом, – ответил Квест, улыбаясь чему-то загадочному.
Харку показалось, что пора кое о чем попросить:
– Если увидите, как я становлюсь кем-то другим, как Эйлоди… скажете мне, хорошо?
Он чувствовал себя бесконечно жалким, высказав просьбу. И ощутил себя маленьким ребенком, который просит отца проверить, не спрятались ли чудовища под карнизом.
– Если увижу признаки того, что твоя душа высыхает и черствеет, обязательно сообщу, – пообещал Квест. – Но пока не вижу причин волноваться.
Он хотел сказать что-то еще, но внезапно стал задыхаться и зашелся кашлем, который терзал его почти минуту. Наконец приступ начал проходить. Старый священник уже дышал ровнее, вытирая слезы костяшками пальцев.
– Вам подать лекарство или еще что-то? – спросил Харк, но старик замотал головой.
– Боюсь, не поможет. Во время Катаклизма у меня был тяжелый воздушный подъем, и легкие так мне это и не простили. Воздушный подъем – наказание моря за слишком быстрый или неверный подъем из глубин, во время которого повреждаются мягкие и нежные внутренние органы, такие как барабанные перепонки, тонкие глазные сосуды или хрупкие альвеолы легких. Изменения пугают тем сильнее, чем старше становишься, – продолжал Квест. Он не выглядел испуганным, скорее грустным. – Собственное тело постепенно, исподволь подводит тебя. Ты достигаешь определенного возраста… и почти каждая перемена – к худшему. Сводки с войны, которую проигрываешь. В твоем возрасте ты задаешь себе вопрос: «Кем мне стать?» Я же спрашиваю себя: «Сумел ли я в итоге стать тем человеком, каким хотел быть? И сколько шансов осталось у меня стать этим человеком?»
Конечно, и у Харка были веские причины бояться смерти, но он понимал разницу. Харк стоял лицом к лицу с опасностью. Квест стоял лицом к лицу с неизбежностью и относился к этому с привычной иронией человека, трезво смотрящего на мир.
Глава 25
Через три дня Харк снова встретил Корама на пляже.
– Какие-то новости от Селфин? – первым делом спросил он, прежде чем великан успел помахать ему рукой.
Новости были не из приятных. Селфин не вернулась. Если она и добралась до берега, значит, успешно скрывалась от банды матери. Разумеется, в присутствии Ригг никто не смел предположить другого исхода. Тела Селфин так и не нашли, но море было опасным и голодным и редко отдавало свою добычу.
Члены банды, получив разные сведения, пустились по следам Селфин, но безрезультатно. Одному рыбаку показалось, будто он видел Селфин на борту люгера, но оказалась, что это была другая девочка. Кто-то утверждал, что видел ее на острове Рэттлгайз в сорока милях отсюда, но и это оказался ложный след.
Харк надеялся услышать, что она жива, с тем чтобы наконец ощутить гнев, чистейший и простой, вместо нынешней путаницы из сомнений, угрызений совести и страха.
– Ригг считает, ее кто-то прячет, – добавил Корам. – В противном случае мы бы уже ее нашли.
«А может, она убежала далеко-далеко, – подумал Харк с надеждой. – Она весьма упряма. Если заработала на проезд на дальний конец Мириеда, это объясняет, почему мы ничего о ней не знаем». Однако он не знал, стоит ли верить в это. Селфин боялась воздействия сферы на нее, но одновременно очень тревожилась из-за влияния сферы на друзей и членов банды. Неужели она просто так покинула бы их?
Они, как обычно, вошли в субмарину, и поглощенный собственными мыслями Харк скорчился под столом, не сразу заметив, что Корам, продолжая грести, то и дело бросает на него взгляды.
– Что-то не так? – спросил Харк, слишком уставший, чтобы играть в угадайку.