– Ты всегда будешь ее матерью.
Харк все почувствовал правильно: за столкновением характеров Ригг и ее дочери стояла бесконечная любовь.
– Вы очень похожи друг на друга. Обе высечены из одной испещренной веснушками скалы! Упрямые, гордые, злые… Ригг, она – это ты!
– Существуют принципы! – отрезала Ригг. – Что скажут люди, если я приму ее обратно?
– Они скажут: «Лучше не связываться с этой бандой, в которой даже дети убивают богов вместо завтрака», – ответил Харк.
Сейдж едва слышно фыркнула. Харк впервые видел, чтобы она выказывала какие-то признаки веселья. Ригг резко повернулась и одарила Сейдж уничижающим взглядом, та ответила на языке жестов. Харк не понял смысла и предположил, что команда говорит на тайном языке жестов. Но суть он уяснил.
«– Ты не потеряешь лица, – сказала Сейдж. – Напротив, будешь выглядеть слабее, если отпустишь ее».
Ригг не желала уступать, разве она вообще умела делать это? «Об ее лицо можно разбить корабль», – подумал Харк. И все же она позволила Сейдж высказаться. Возможно, она хотела, чтобы кто-то попытался отговорить ее от принятого решения. Сейдж иногда посматривала на него, время от времени использовала жест, немного похожий на тот, которым обозначают змею, при этом она поднимала ладонь над головой. Змея-над-головой?
Харк поймал кивок со стороны Сейдж, когда та повторяла этот знак, вспомнил шрам в виде змеи на своей голове и внезапно понял, что отныне обрел имя. У него появилось имя на языке жестов. У Харка никогда не было такого. Его не было у большинства нецелованых морем людей. Имя на языке жестов крайне редко давали поцелованные морем. И теперь оно у него было. Харк ощутил прилив гордости. Имя заставляло его чувствовать себя живым, настоящим.
Единственной поцелованной морем, которая пожелала бы дать ему имя, была Селфин. Если Сейдж знала имя, которое придумала Селфин, это означало, что они по-прежнему общаются. У Селфин остались друзья в банде. Ригг было сложно уговорить, но, похоже, он не один сражался на стороне Селфин.
– Когда это ты успел отрастить себе хребет? – прорычала Ригг.
– У змей всегда есть хребты, – ответил он. – Просто они хорошо изгибаются.
Сделки заключались тайно и вдали от посторонних глаз – так было принято на Ледиз-Крейве. Ригг неожиданно приобрела новехонькую субмарину-«скиммер», кое-какое оборудование для дайвинга и лицензию на право искать добычу на потерпевших крушение судах на некоторых самых выгодных участках. Конечно, награда была не столь завидной, как субмарина из богостекла, но, по крайней мере, была получена с одобрения губернатора.
Ригг вернула младшую дочь в семью. Все, кто шептал об их ссоре, в ответ встречали непонимающие или злобные взгляды остальных членов банды. Вскоре сплетни прекратились. Селфин видели на набережной – она прогуливалась с Сейдж и ее поцелованными морем друзьями; девочка явно наслаждалась своей известностью. На удивление матери, Селфин также видели плававшей на мелководье.
– Я поклялась, что больше не буду заставлять ее выходить в море, – пожаловалась Ригг. – А на следующий день… это!
«– Она вся в тебя, – ответила Сейдж, повторяя слова Харка. – Заставь ее делать что-то против воли, и Селфин будет сопротивляться, пока мир не перевернется. Лучше дать ей волю делать все по-своему».
Селфин стояла в доходившей ей до бедер воде в укромной бухте, любуясь отблесками на маленьких волнах. Она даже касалась левой, украшенной кружевным рисунком рукой к гребешкам волн, будто гладила море. В каждой волне было столько же красок, столько же блеска, сколько у расколотых драгоценных камней. Пена мерцала, обдавая холодом, пузырьки лопались на ладони.
Селфин глубоко вдохнула и наполнилась этим мгновением, этим небом. Так много всего ее окружало: крачки и чайки над головой, скользкие красные спинки бежавших к лужам крабов, легкомысленные маленькие суденышки, поднимавшие вдали красные паруса, хижины на склоне холма, шайка мусорщиков, внимательно следивших, чтобы она не стащила что-нибудь…
«– Я снова тебя победила, – сказала она морю, своему любимому врагу. – Мы спасли всех от тебя, и мы выжили. Я буду и впредь побеждать тебя, вот увидишь. И не позволю тебе убить меня. Ты не сможешь заставить меня жить в страхе».
Пальцами ног она сжала гальку любимого острова. Банда снова принадлежала ей, и эта сопричастность грела кожу, словно солнце. Все разительно изменилось и уже никогда не станет прежним. Команда-семья Селфин больше не будет считать ее ребенком, который растет на их глазах. Теперь к их привязанности примешивалось настороженное уважение, которое они выказывали лишь штормам, водоворотам и Ригг. Никто не говорил о Селфин как о преемнице Ригг, но Ригг и Сейдж взяли за обычай подзывать ее, когда обсуждали планы банды.
Возможно, на свете есть судьба похуже, чем быть королевой контрабандистов. Селфин улыбнулась небу, зная, что весь Ледиз-Крейв принадлежит ей – ей одной…
Сколько было споров о том, что стоит рассказать старым священникам! Смогут ли они вынести известие, что тайны, которые они хранили много столетий, известны теперь всему Мириеду? Что Квест, их давний друг, был предателем? Пока штат Святилища бился над этими вопросами, священники каким-то образом обо всем прознали. Слухи подобны песку. Как только его разнесет ветер, очень трудно избавиться от песчинок, которые попадают в каждую щель.
Некоторые священники были страшно расстроены. Другие все отрицали и отказывались верить. Однако, пережив первый шок, печаль и ярость, многие заговорили. На протяжении десятилетий их клятвы и обеты не давали им такой возможности. Теперь все было позади, у них не осталось тайн, которые требовалось хранить. Чаще всего они разговаривали с Харком.
Ему не терпелось вернуться в Святилище. Что ни говори, но он сбежал оттуда после того, как чуть не довел большинство священников до безумия. Кроме того, он знал, что изменился. Больше он не был мальчиком, стремившимся угодить любой ценой, притворяясь жизнерадостным и безобидным, чтобы не вызывать подозрений. Чтобы держать окружающих как можно ближе к себе.
Остальные служители не знали, как с ним обращаться. Харк больше не был кабальным слугой, он был отмеченным, и слухи грозовой тучей висели над его головой. Однако священники открывались перед ним, как цветочные бутоны. Они видели изогнутую белую метку в его волосах, а в его глазах – возможно, даже отблески Подморья. Между ними воцарялось невысказанное понимание. И он, и они были покалеченными ветеранами одной войны, хотя и воевали по разные стороны баррикад.
Истории лились потоком. Харк узнал о временах, когда священник по имени Повелитель Течений помешал Калмаддоту истребить всех на Маддотмейне, проговорив с ним почти два дня, и в конце концов убедил чудовище уплыть вслед за отражением луны. Он узнал о страстном романе между двумя священниками Зовом Ветра и Пятым Элементом. Однажды они даже тайком стащили вино и сладости в батисферу и наслаждались романтическим свиданием при огоньках светящихся глубоководных тварей.
У Уэйлуинда, как оказалось, была дочь, которую он редко посещал, чтобы не выдать тайн духовенства, когда его разум станет угасать. Теперь они снова были вместе и по кирпичику строили невидимый мост между друг другом. Но настоящим открытием стала Мунмейд. Она пришла в ярость, услышав о предательстве Квеста, и еще больше взбесилась из-за того, что его рассказы полностью меняли представления людей о священниках. Она преисполнилась решимости зафиксировать всю правду и преследовала Харка, рассказывая сотни историй. Он по-прежнему считал ее неприветливой, но признал, что старуха была умной и интересной собеседницей, а также прекрасно разбиралась в людях.
И главное, священники без опаски разговаривали и вместе предавались воспоминаниям, теперь совсем не боясь, что их станут подслушивать. Однажды Харк увидел, как Мунмейд и тщедушная Симист хохочут на все Святилище, вспомнив что-то из прошлого, – Харк даже испугался за их здоровье.
По вечерам Харк отправлялся на Ледиз-Крейв, в одну из старых таверн, где пили водолазы и охотники за трофеями. К закату там всегда собирались рассказчики всяческих историй. В эту таверну Харк приходил ребенком, чтобы послушать легенды о богах и рейдах контрабандистов, о спусках на глубины и о путешествиях в дальние земли. Он стоял сбоку от толпы или забирался под стол, пытаясь услышать как можно больше, словно бродячий кот, выпрашивающий объедки.
Теперь ему не приходилось расталкивать людей, чтобы найти себе место. Толпа расступалась, освобождая проход, как делала это для друзей и людей опасных. Больше они не считали его мальчишкой-недомерком из приюта или прихвостнем Джелта. Они видели в нем рассказчика историй, странных и правдивых. О его приключениях говорила даже причудливая белая змея на голове.
Харк, как бывало и раньше, явился в таверну на середине истории, но не ощутил досады. Как оказалось, ни одна история не имела конца, а каждый рассказ был нитью огромного полотна, сотканного из множества увиденного и услышанного разными людьми. Каждая история таила больше, чем мог поведать один человек.
Харк слушал историю-песню, которую исполняла поцелованная морем женщина. Певица была прекрасна, она грациозно двигалась в такт пению. Выражение ее лица было таким же переменчивым и выразительным, как небо. Барабанщик отбивал ритм, а посетители дружно топали в такт, так что потолочные балки дрожали. Публика словно слушала сердцебиение истории, и все могли чувствовать его душой и телом. Это биение наполняло Харка чувством родства и силой.
Певица повествовала об обреченных любовниках, искавших сокровища на дне Подморья. Харк был уверен, что женщина действительно опускалась на большие глубины. Она показала ему тоску, муку, красоту и ужас, и каждая деталь ее истории завораживала.
Истории, легенды… Харк всегда был рассказчиком, стремившимся развлечь людей, или заслужить их расположение, или получить желаемое, или разыграть из себя героя. Истории других людей стали для него драгоценными сокровищами. Он был хранителем историй о богах и героях.