Вот почему, увязавшись за Табатой-Тэбби, она быстро очутилась за пределами лужайки, даже не подозревая, что может потеряться. А потом, когда кошка исчезла из виду, Люси оказалась уже слишком далеко от дома и не знала, как вернуться: с каждым новым шагом она уходила все дальше и дальше.
Наконец она добралась до поляны, где решила посидеть на бревне и отдохнуть. Она оглянулась по сторонам и заметила муравьев-солдат. Люси знала, что от них лучше тоже держаться подальше, и отодвинулась от тропинки, по которой они бежали. Ей было не страшно — мама и папа ее обязательно найдут.
Она сидела и рисовала прутиком на песчаной почве разные фигуры, и вдруг из-под коряги выползло странное создание величиной чуть больше пальца. Она никогда не видела ничего подобного: тельце длинное, ноги как у насекомого или паука, только впереди две толстые руки, как у крабов, которых папа иногда ловил на острове. Она потрогала его прутиком, и хвост вдруг быстро взлетел вверх и завис в изящной дуге, указывающей на головку. В этот момент в нескольких дюймах появилось второе такое же существо.
Люси с интересом наблюдала, как эти насекомые преследуют прутик, стараясь ухватить его клешнями. Из-под коряги показалось третье насекомое. Время замерло.
Добравшись до поляны, Том окинул ее взглядом и вздрогнул, увидев маленькую ножку в туфельке, выглядывавшую из-за бревна.
— Люси! — Он бросился туда, где девочка играла прутиком, и замер от ужаса при виде изготовившегося к удару скорпиона. — Господи, Люси! — Том подхватил девочку на руки, сбросил насекомое на землю и раздавил ботинком.
— Люси! Что, черт возьми, ты делаешь?! — крикнул он.
— Папа! Ты же его убил!
— Люси, они опасны! Он тебя ужалил?
— Нет. Я ему нравлюсь. Смотри, — сказала она, открывая широкий карман на платьице и с гордостью показывая на другого скорпиона. — Я его приберегла для тебя!
— Не двигайся! — Том, стараясь не выдавать страха, опустил девочку на землю. Потом он потеребил насекомое прутиком, и когда оно ухватилось за него клешнями, медленно вытащил, бросил на землю и раздавил ногой.
Том внимательно осмотрел Люси, нет ли на коже укусов.
— Ты уверена, что он тебя не ужалил? Где-нибудь болит?
Она отрицательно покачала головой.
— У меня было приключение!
— Что верно, то верно!
— Надо еще раз ее внимательно осмотреть, — посоветовал Блюи. — Укусы иногда плохо видно. Но она не выглядит вялой. Это хороший признак. Если честно, я больше боялся, что она свалится в яму с водой.
— Да ты оптимист! — пробормотал Том. — Люси, милая, на Янусе нет скорпионов. Они опасны. Никогда их не трогай! — Он обнял ее. — Куда ты запропастилась?
— Я играла с Табатой. Как ты и велел.
Том вспомнил, как утром он сам отправил ее на улицу поиграть с кошкой, и ему стало стыдно.
— Пойдем, родная. Нас ждет мама.
После вчерашней встречи на праздновании слово «мама» обрело для него новый смысл.
Завидев их приближение, Изабель рванулась навстречу, схватила Люси в охапку и, прижав к себе, залилась слезами радости.
— Слава Богу! — произнес Билл, стоя рядом с Виолеттой и обнимая ее за талию. — Хвала тебе, Господи! И тебе спасибо, Блюи, — добавил он. — Ты спас нам жизнь!
В тот вечер все мысли о Ханне Ронфельдт выскочили у Изабель из головы, и Том понимал, что снова поднимать этот вопрос бесполезно. Но у него самого перед глазами постоянно стояло ее лицо. Женщина, которая раньше представлялась ему кем-то абстрактным, вдруг оказалась вполне реальным человеком, чья жизнь превратилась в настоящий ад по его вине. Ее осунувшееся лицо, потухший взгляд, изгрызенные ногти мучили его совесть. Труднее всего было вынести то уважение и доверие, с которыми она к нему относилась.
Снова и снова Том задумывался о том, как Изабель удавалось находить в своей душе ниши, где она могла благополучно держать под замком угрызения совести, ни на секунду не дававшие покоя ему.
Когда катер доставил семью на остров и плыл обратно, Блюи заметил:
— Похоже, у них в семье не все гладко.
— Дам тебе хороший совет, Блюи: никогда не лезь в чужие семейные дела.
— Да, я знаю. Только когда нашли Люси, я думал, они обрадуются, что с ней ничего не случилось. А Изабель вела себя так, будто Люси пропала по вине Тома.
— Выкинь это из головы. И завари лучше чаю.
Глава 23
Загадка исчезновения Фрэнка Ронфельдта с ребенком широко обсуждалась во всей округе. Некоторые находили в этом подтверждение той очевидной истины, что никаким бошам нельзя доверять: Фрэнк оказался шпионом, и после войны его отозвали обратно в Германию. А то, что он австриец, дела не меняло.
Другие, знакомые с коварным нравом океана, не видели в исчезновении никакой тайны. «О чем он только думал, когда пустился в море в наших-то водах? Совсем, что ли, съехал с катушек? Да с такими течениями никто не продержится и пяти минут!» В целом преобладало мнение, что Господь тем самым выразил свое недовольство Ханне по поводу выбора супруга. Прощать, конечно, нужно, но если припомнить, что вытворяли его соплеменники…
Награда, обещанная стариком Поттсом, лишила покоя немало людей далеко вокруг, начиная от Голдфилдса на севере и заканчивая Аделаидой на востоке. Они рассчитывали, что смогут легко разбогатеть, стоит им предъявить выброшенную на берег доску и сопроводить находку правдоподобной выдумкой. В первые месяцы Ханна жадно выслушивала бесконечные рассказы о ялике, который якобы видели, и крике младенца, донесшемся до берега с моря в ту роковую ночь.
Со временем даже ее столь жаждавшее чуда сердце не могло не замечать явных неувязок в подобных рассказах. Стоило ей сказать, что одежда, будто «найденная» на берегу, отличалась от той, в чем была Грейс в ту ночь, как претендент на награду неизменно вступал в спор: «Подумайте! Вы наверняка так расстроены, что просто забыли! Разве можно это точно помнить?» Или: «Вам наверняка станет легче, миссис Ронфельдт, если вы не будете отрицать очевидного». Затем Гвен, не обращая внимания на их недовольство, благодарила за приезд и выпроваживала из гостиной, снабдив несколькими шиллингами на обратный путь.
В январе снова расцвели стефанотисы, насыщая воздух сладковатым густым ароматом, и еще больше похудевшая Ханна Ронфельдт по-прежнему, как будто совершая ритуал, посещала полицейский участок, берег и церковь, правда, уже не так часто.
— Совсем тронулась, — пробормотал констебль Гарстоун, провожая ее взглядом.
Даже преподобный Норкеллс посоветовал ей проводить меньше времени в каменном полумраке церкви и «поискать Господа в жизни вокруг».
Через пару дней после празднования юбилея маяка Ханна лежала ночью с открытыми глазами и вдруг услышала, как скрипнули ржавые петли почтового ящика. Она посмотрела на часы: три часа ночи! Может, это опоссум? Ханна поднялась и осторожно выглянула из-за шторы в окно, но ничего не увидела. Луна висела низко, кругом темно, и только на небе тускло светились звезды. Снова стукнула дверца почтового ящика, на этот раз от порыва ветра.
Она зажгла фонарь и осторожно направилась к входной двери, стараясь не шуметь и не разбудить сестру и совсем не думая о змеях, которые могут затаиться в кромешной мгле, подстерегая лягушек и мышей.
Дверца почтового ящика тихонько раскачивалась, и было видно, что внутри что-то лежит. Посветив, Ханна увидела маленький продолговатый сверток. Она его вынула. Размером с ладонь, обернут в коричневую бумагу. Она обернулась, пытаясь понять, как он туда попал, но вокруг царила кромешная тьма. Вернувшись в спальню, она разрезала ножницами бечевку.
Посылка была адресована ей и надписана уже знакомым аккуратным и ровным почерком.
Внутри оказался какой-то предмет, завернутый в несколько слоев газетной бумаги и издававший при каждом движении непонятный звук. Наконец обертка была снята, и при свете лампы тускло блеснула серебряная погремушка, которую ее отец заказывал в Перте в подарок внучке. Ошибки быть не могло: она узнала ангелочков, выгравированных на ручке. Рядом лежала записка.
С ней все в порядке. Ее любят, и о ней заботятся. Пожалуйста, помолитесь за меня.
Ни слова больше. Ни даты, ни инициалов, ни подписи.
— Гвен! Гвен, вставай! — Она забарабанила в дверь спальни сестры. — Посмотри! Она жива! Грейс жива! Я была уверена!
Гвен со вздохом поднялась, готовясь выслушать очередную фантазию, порожденную больным воображением сестры. Однако при виде погремушки ее отношение моментально изменилось: она сама заказывала ее с отцом в ювелирной лавке в Перте и обсуждала узор с серебряных дел мастером. Она осторожно взяла погремушку в руки, будто та была яйцом, из которого вот-вот могло вылупиться чудовище.
Ханна сквозь слезы улыбалась, блуждая взглядом по комнате.
— Я же говорила! Моя любимая Грейс! Она жива!
Гвен положила ей руку на плечо.
— Давай сохранять спокойствие, Ханна. Завтра утром мы заедем к отцу и попросим сходить с нами в полицию. Там наверняка знают, что нужно сделать. А теперь постарайся уснуть. Завтра нам всем понадобится свежая голова.
О сне не могло быть и речи. Ханна ужасно боялась, что стоит ей закрыть глаза, как все исчезнет. Она отправилась на задний дворик и, устроившись на качелях, где когда-то сидела с Фрэнком и Грейс, принялась разглядывать мириады звезд, светивших на небе. Своим ровным светом они действовали успокаивающе и вселяли надежду. Конечно, в своем бесконечном величии им не было дела до коротких мгновений людских жизней. И все же у нее была погремушка, которая вселяла надежду. Это уж точно никакая не мистификация, а настоящий талисман любви — символ отцовского прощения, который держали в руках и ее дочь, и те, кто ее любил. Ей вспомнился курс античного искусства и миф о Персефоне и Деметре, который вдруг обрел черты реальности и претворился в жизнь: как и в мифе, ее дочь возвращалась из небытия.
Она чувствовала — нет, знала! — что кошмару, в котором она пребывала все последние годы, наступает конец. Когда Грейс окажется рядом, жизнь снова обретет смысл и они обе испытают счастье, которого были лишены так долго. Ханна поймала себя на мысли, что улыбается забавным воспоминаниям: как Фрэнк пытался поменять подгузник; как отец изо всех сил старался сохранять спокойствие, когда его внучка отрыгнула съеденное прямо на рукав его лучшего костюма. Впервые за долгие годы ее душа пела. Только бы дождаться утра!