Блюи ждал от Тома чего угодно, но только не равнодушия.
— И что будет дальше?
— Понятия не имею, Блюи.
— Тебе что-нибудь нужно? Я могу чем-то помочь?
— Немного неба и моря точно не повредит.
— Я серьезно.
— Я тоже. — Том глубоко вздохнул и задумался.
— Вообще-то у меня есть одна просьба. Зайди к Иззи. Она наверняка у родителей… Просто… убедись, что с ней все в порядке. Ей сейчас очень трудно. Люси для нее была всем. — Его голос дрогнул. — Передай ей, что я понимаю. И больше ничего. Скажи, что я понимаю, Блюи.
Не зная, что и думать, молодой человек отнесся к поручению как к святому долгу. Он передаст сообщение в точности, как если бы от этого зависела его собственная жизнь.
Когда Блюи ушел, Том лег на койку и снова подумал, как все переносят Люси и Изабель. Он вновь и вновь спрашивал себя, мог ли поступить иначе, начиная с того самого первого дня. И ему вспомнились слова Ральфа: «Есть ли смысл ворошить прошлое? Время нельзя повернуть вспять».
Он постарался переключить внимание на что-то другое и мысленно представил, как выглядит звездное небо сегодня ночью. Сириус, как обычно, сияет ярче других звезд, затем Южный Крест, потом планеты — Венера и Уран, — которые так хорошо видны в небе над островом. Он мысленно прошелся по всем созвездиям, скользившим по небосводу от заката до рассвета. Их невозмутимость, постоянство и вечность вселили в Тома чувство свободы. Все, что с ним происходило, звезды когда-то уже обязательно видели, и со временем их память поглотит его жизнь и исцелит рану. Все забудется, и все страдания исчезнут. А потом ему вспомнился атлас звездного неба и надпись Люси: «…всегда-всегда-всегда…» — и боль от настоящего вновь вернулась.
Он помолился за Люси: «Пусть с ней все будет хорошо. Пусть она проживет счастливую жизнь. И пусть простит меня». А потом помолился за Изабель: «Господи, дай ей силы все пережить и вернуться к жизни, пока не стало слишком поздно!»
Блюи переминался с ноги на ногу на пороге дома Грейсмарков и мысленно повторял заготовленную речь. Дверь открылась, и в ее проеме показалась Виолетта, настороженно его разглядывая.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила она, но за ее учтивостью скрывалась боязнь новых неприятностей.
— Здравствуйте, миссис Грейсмарк. — Видя, что она никак не реагирует, Блюи добавил: — Я Блю… Джеремайя Смарт.
— Я знаю, кто вы такой.
— Я могу… мне можно поговорить с миссис Шербурн?
— Она никого не принимает.
— Я… — Он уже собирался повернуться и уйти, но тут ему вспомнилось лицо Тома, и он передумал. — Я не задержу ее. Я просто должен…
Из темной гостиной донесся голос Изабель:
— Пропусти его, мама.
Мать недовольно поджала губы:
— Проходите. И не забудьте вытереть ноги. — Она смотрела, как он долго и тщательно вытирал подошвы о половик перед тем, как войти.
— Все в порядке, мама. Оставь нас, — попросила Изабель, продолжая сидеть в кресле.
Увидев ее, Блюи невольно подумал, что выглядит она не лучше Тома — такая же потухшая и осунувшаяся.
— Спасибо… что согласились увидеть меня… — произнес он и смешался, нервно теребя шляпу мокрыми от пота руками. — Я видел Тома.
Ее лицо потемнело, и она отвернулась.
— Ему плохо, миссис Шербурн. Очень плохо.
— И он прислал вас об этом сообщить?
Блюи продолжал мять шляпу.
— Нет. Он попросил передать сообщение.
— Вот как?
— Он просил передать, что понимает.
Изабель не могла сдержать удивления.
— Что понимает?
— Он не сказал. Просто просил передать эти слова.
Ее глаза были по-прежнему устремлены на Блюи, но видели совсем не его. После затянувшейся паузы, когда Блюи уже не знал, куда деваться от ее немигающего взгляда, она наконец медленно поднялась и сказала:
— Вы передали. Я провожу вас.
— Но… как же?
— «Как же» что?
— Что мне ему сказать? Что передать? — Она не ответила. — Он всегда хорошо ко мне относился, миссис Шербурн. И вы тоже.
— Сюда, пожалуйста, — продолжила она, будто не слыша, и показала на входную дверь.
Едва он ушел, Изабель оперлась о стену, не в силах унять дрожь.
— Изабель, милая! — воскликнула мать. — Пойдем, тебе надо прилечь, вот так, моя девочка. — И она проводила дочь в ее комнату.
— Меня сейчас снова стошнит, — пожаловалась Изабель и, едва Виолетта успела поставить ей на колени тазик, содрогнулась в рвотных спазмах.
Билл Грейсмарк гордился тем, что умел разбираться в людях. Будучи директором школы, он наблюдал, как формируется характер учеников по мере взросления. Он редко ошибался, из кого в жизни выйдет толк, а из кого — нет. Но весь его опыт говорил о том, что Том Шербурн не был лжецом или не склонен к насилию. Одного взгляда на то, как к нему тянулась Люси, было достаточно, чтобы понять — она его совершенно не боялась. А уж более заботливого мужа для дочери он не мог и желать.
Однако, лишившись внучки и понимая, что Изабель больше не сможет родить, Билл инстинктивно принял сторону дочери, единственной из всех его детей, кому удалось выжить. Кровные узы значат куда больше, чем собственная интуиция, а в справедливости пословицы «Кровь людская не водица» он убедился на собственном опыте.
— Это ужасно, Вернон. Просто ужасно! Несчастная Изабель никак не может успокоиться, — говорил он полицейскому, с которым они устроились за столиком в углу бара.
— Если она даст показания против Тома, ей нечего беспокоиться, — заверил Наккей.
Билл удивленно на него посмотрел.
— Она не подлежит уголовной ответственности за то, что заставил ее сделать муж. Ей надо просто рассказать все, как было на самом деле, — пояснил полицейский. — Она является ценным свидетелем, чьи показания суд принимает наравне с другими, однако принудить ее к этому суд не может: закон разрешает супругам не свидетельствовать друг против друга. Муж тоже имеет право хранить молчание и не давать показаний против жены, а Том дал ясно понять, что не собирается говорить ни слова.
Немного помолчав, полицейский спросил:
— А Изабель… никогда не проявляла беспокойства в отношении ребенка?
Билл бросил на него взгляд:
— Давай не будем отвлекаться от сути дела, Вернон.
Наккей не стал настаивать и принялся размышлять вслух:
— Дело в том, что смотрители маяков — это люди, которые облечены особым доверием. Вся наша страна, да и весь мир, если смотреть с другой стороны, зависят от честности и порядочности этих людей, чья репутация должна быть безупречной. Мы не можем допустить, чтобы в их рядах оказался человек, который утаил правду от властей и силой принудил жену к противоправным действиям. Не говоря уже о том, что он мог сделать с Фрэнком Ронфельдтом до того, как предал его тело земле. — Вернон заметил, что на лице Билла отразилась тревога, но продолжил: — Нет, подобные вещи надо пресекать на корню. Через несколько недель приедет судья и состоится предварительное слушание. Учитывая уже данные Шербурном показания… его скорее всего отправят в Албани, где суд полномочен разбирать тяжкие преступления и выносить соответствующие приговоры. А может, все обернется для него совсем плохо, и тогда его отправят в Перт. Спрэгг землю роет, чтобы доказать, что Ронфельдт был жив, когда оказался на Янусе. — Полицейский допил пиво и подвел итог сказанному: — Перспективы у парня неважные, Билл, уж можешь мне поверить.
— Ты любишь книжки, малышка? — спросила Ханна.
Она отчаянно искала любую возможность наладить отношения с дочерью. Она сама в детстве обожала сказки, и одним из редких воспоминаний о матери, сохранившихся в ее памяти, было чтение «Сказки про Кролика Питера» солнечным днем на лужайке их особняка в Бермондси. Ханна помнила светло-голубую шелковую блузку матери и цветочный аромат ее духов. И еще ее улыбку — самое дорогое сокровище на свете.
— А что это за слово? — спрашивала она Ханну. — Ты же знаешь его, правда?
— Морковка! — с гордостью отвечала она.
— Какая же ты у меня умница! — улыбалась мама. — Я тобой горжусь!
На этом воспоминания обрывались, совсем как конец сказки, и Ханна вновь и вновь проигрывала в памяти всю картину заново.
Теперь она пыталась заинтересовать Грейс той же самой книгой.
— Видишь? Здесь рассказывается про кролика. Давай почитаем вместе.
Но девочка смотрела на нее угрюмо и враждебно.
— Я хочу к маме! Ненавижу книжку!
— Ну пожалуйста! Ты же даже не взглянула. Давай прочитаем одну страничку, а если тебе не понравится — больше не будем.
Девочка вырвала книгу у нее из рук и запустила в Ханну: угол оцарапал щеку, едва не попав в глаз. Малышка бросилась из комнаты и натолкнулась на Гвен, которая как раз входила в комнату.
— Эй, маленькая мисс! — сказала Гвен. — Разве можно так себя вести? Пойди и попроси прощения.
— Оставь ее, Гвен. Она не нарочно, просто так получилось. — Подобрав книгу с пола, Ханна убрала ее на полку. — Хочу угостить ее куриным супом на ужин. Куриный суп ведь всем нравится, верно? — спросила она, уже ни в чем не уверенная.
А вечером того же дня ползала по полу, вытирая рвоту после того, как Грейс стошнило этим супом.
— А если подумать, что мы о нем знаем? Все эти рассказы о Сиднее могут оказаться сплошной выдумкой. Мы точно знаем только одно — он не из Партагеза. — Виолетта разговаривала с мужем, когда Изабель уже спала. — Что он за человек? Дождался, когда наша дочь привязалась к ребенку, а потом отнял его. — Она разглядывала фотографию внучки в рамке, которую теперь держала не на камине, а в ящике с нижним бельем.
— И что ты хочешь этим сказать, Ви?
— Господи Боже! Даже если он и не приставлял к ее голове пистолет, он все равно виновен! После третьего выкидыша она явно была не в себе. И разве можно ее винить за это… Если уж действовать по инструкции, то нечего было откладывать! А не идти спустя годы на попятную, когда от этого пострадает так много людей. Мы живем с теми решениями, которые принимаем, Билл. Это и есть мужество. Надо уметь отвечать за свои ошибки.