— Мне ее так жалко, Ханна.
— Что?!
— Она такая несчастная! Да, я водила ее повидаться с Изабель Шербурн. В парке. И позволила им поговорить друг с другом. Но я это сделала ради нее! Ребенок совсем запутался и ничего уже не понимает! Я сделала это ради нее, Ханна, ради Люси!
— Ее зовут Грейс! Ее зовут Грейс, и она моя дочь, и я хочу, чтобы она была счастлива, и… — Она запнулась и всхлипнула. — Мне так не хватает Фрэнка! Господи, как же мне его не хватает! — Она посмотрела на сестру. — А ты водила ее к жене человека, который закопал его в яме! Да как ты могла?! Грейс нужно забыть о них! О них обоих! Это я — ее мать!
Гвен, поколебавшись, подошла к сестре и ласково ее обняла.
— Ханна, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Я старалась изо всех сил, лишь бы тебе хоть чуть-чуть стало легче… После того самого дня. И я продолжала делать все, что от меня зависит, когда она вернулась домой. Но в том-то и проблема! Ее дом не здесь! Я не могу видеть, как она страдает! И не могу видеть, какую боль это причиняет тебе!
Ханна с трудом сделала вдох между рыданиями.
Гвен обняла ее за плечи:
— Мне кажется, ее нужно вернуть обратно. К Изабель Шербурн. Другого выхода просто нет. Ради ребенка, Ханни. И ради тебя самой, дорогая, ради тебя самой!
Ханна отстранилась и произнесла твердым голосом, не допускавшим никаких возражений:
— Пока я жива, она никогда больше не увидит эту женщину! Никогда!
Ни одна из сестер не заметила маленького личика, подглядывавшего за ними в дверную щель. В этом непонятном доме маленькие уши слышали все-все и ничего не пропускали.
Вернон Наккей сидел за столом напротив Тома.
— Я считал, что меня уже ничем не удивить, пока не столкнулся с тобой. — Он снова взглянул на лежавший перед ним лист бумаги. — Ялик прибивает к берегу, и ты говоришь себе: «Какой замечательный ребенок! Оставлю-ка я его себе, и никто ничего не узнает».
— Это вопрос?
— Ты не хочешь отвечать?
— Отнюдь.
— Сколько детей потеряла Изабель?
— Троих. И вам это известно.
— Но оставить ребенка решил ты! А вовсе не женщина, потерявшая троих детей? И решил так, чтобы не выглядеть в глазах людей слабаком, потому что не можешь иметь детей? Ты что — принимаешь меня за полного кретина?
Том промолчал, и Наккей продолжил, но уже совсем другим тоном:
— Я знаю, что такое потерять малыша. И я знаю, как восприняла это моя жена. Она чуть с ума не сошла! — Он подождал, но ответа не последовало. — К ней отнесутся с пониманием.
— Ее никто не посмеет тронуть!
Наккей покачал головой:
— На будущей неделе в город приезжает окружной судья Бик и состоится предварительное слушание. А потом тобой займутся в Албани, где тебя ждет не дождется Спрэгг, и бог еще знает что! Он решил на тебе отыграться по полной, и там я уж ничем не смогу ему помешать.
Том снова промолчал.
— Сообщить кому-нибудь о слушании?
— Нет, спасибо.
Наккей смерил его взглядом и уже собрался уходить, как Том вдруг спросил:
— А можно мне написать жене?
— Конечно, нельзя! Никаких контактов с возможными свидетелями! Если уж ты решил держаться этой линии, будь готов к последствиям, парень.
Том испытующе посмотрел на полицейского.
— Всего лишь лист бумаги и карандаш. Можете прочитать письмо, если хотите… Она же моя жена!
— А я полицейский, черт тебя подери!
— Только не говорите, что никогда не нарушали правил и не жалели бедняги, попавшего в переделку… Всего лишь лист бумаги и карандаш!
После обеда Ральф принес Изабель письмо. Она неуверенно взяла его дрожащей рукой.
— Я пойду, а ты почитай, — сказал он и добавил, дотронувшись ей до локтя: — Ему нужна твоя помощь, Изабель.
— Как и моей малышке, — ответила она со слезами на глазах.
Когда он ушел, она прошла к себе в комнату и долго разглядывала конверт. Она поднесла его к лицу и даже понюхала, надеясь уловить что-то знакомое, но ничего такого не почувствовала. Изабель взяла с туалетного столика ножницы для ногтей и начала вскрывать конверт, но остановилась. Перед глазами вдруг возникло искаженное горьким плачем лицо Люси, и Изабель содрогнулась от осознания, что все это дело рук Тома. Она отложила ножницы и убрала конверт в ящик, медленно и беззвучно задвинув его обратно.
Наволочка вся промокла от слез. Ханна разглядывала в окно тусклый серп луны, света которой не хватало даже на то, чтобы осветить себе путь по небосводу. Как же много в мире вещей, которыми ей хотелось поделиться с дочерью, но у нее отобрали и дочь, и мир.
Ни с того ни с сего ей почему-то вспомнилось, как в детстве она обгорела на солнце: отец уехал по делам, и она слишком долго пробыла на солнцепеке, плескаясь в море. Английская гувернантка, которая понятия не имела ни о солнечных ожогах, ни о том, как их лечить, засунула девочку в ванну с горячей водой, чтобы «снять жар» с обгоревшей кожи.
— И нечего плакать! — сказала тогда гувернантка десятилетней девочке. — Боль говорит о том, что организм борется, и это хорошо!
Ханна продолжала истошно орать, пока на крики не прибежала кухарка выяснить, кого убивают, и не вытащила ее из горячей воды.
— Это же надо до такого додуматься! — не могла успокоиться кухарка. — И не нужно быть Флоренс Найтингейл [25], чтобы понимать — ожог не лечат ожогом!
Но Ханна помнила, что она не сердилась на гувернантку. Она искренне верила, что поступает правильно, и хотела сделать как лучше. Она причиняла боль исключительно ради того, чтобы ей помочь.
Неожиданно разозлившись на бледную луну, Ханна запустила подушкой в окно и в отчаянии заколотила кулаками по матрасу.
— Я хочу обратно свою Грейс! — сквозь слезы беззвучно шептала она. — Это не моя Грейс!
Выходит, что ее малютка Грейс все-таки умерла.
Том услышал бряцание ключей.
— Доброе утро! — поздоровался Джеральд Фицджеральд, появившийся в сопровождении Гарри Гарстоуна. — Прошу извинить за опоздание. Поезд задержался из-за стада овец, которые перекрыли железнодорожный путь.
— Я никуда не тороплюсь, — пожал плечами Том.
Адвокат разложил на столе бумаги.
— Предварительное слушание состоится через четыре дня.
Том кивнул.
— Так и не передумали?
— Нет.
Фицджеральд вздохнул:
— И чего вы ждете?
Перехватив непонимающий взгляд Тома, адвокат повторил:
— Чего, черт возьми, вы ждете? Никакая подмога не прискачет из-за холма на выручку, приятель. И никто вам не поможет, кроме меня. А я здесь только потому, что капитан Эддикотт оплатил мои услуги.
— Я просил его не выкидывать деньги на ветер.
— А они и не будут выкинуты, если дать мне возможность их отработать.
— Каким образом?
— Позволить мне рассказать правду, и у вас будет шанс выйти отсюда свободным человеком.
— А вы считаете, что, разрушив жизнь жены, я обрету свободу?
— Я хочу сказать только одно: на половину предъявленных обвинений нам будет что возразить по существу. Во всяком случае, представить дело в ином свете. Если вы заявите в суде о своей невиновности, обвинению придется доказывать буквально все! А этот чертов Спрэгг со своими смехотворными обвинениями… Как же мне хочется утереть ему нос! Это дело принципа!
— Вы сказали, что если я признаю себя виновным, то мою жену оставят в покое. Вы знаете закон. А я знаю, как хочу поступить.
— Ожидания часто расходятся с действительностью: одно дело — представлять, а другое — столкнуться с реальностью. Тюрьма во Фримантле — ужасное место, где никому не пожелаешь провести двадцать лет.
Том посмотрел адвокату в глаза.
— Хотите знать, где действительно ужасно? Поезжайте в Позьер, Буллекур, Пашендаль! Съездите туда, а потом рассуждайте об ужасах места, где человеку дают койку, пищу и кров над головой.
Фицджеральд опустил голову и, покопавшись в бумагах, сделал какие-то пометки.
— Если ваше решение признать себя виновным неизменно, я вынужден подчиниться. И тогда вас осудят за все, в чем пока лишь подозревают. Лично я считаю, что у вас не все в порядке с головой… И молитесь Всевышнему, чтобы этот чертов Спрэгг не навесил новых обвинений на суде в Албани.
Глава 32
Гарри Гарстоун закрыл за собой дверь и теперь нерешительно переминался с ноги на ногу посреди кабинета сержанта.
— Ну что еще там?! — недовольно поинтересовался Вернон Наккей.
Откашлявшись, Гарстоун кивнул головой в сторону входа в участок.
— Ближе к делу, констебль!
— Тут посетитель.
— Ко мне?
— Нет, сэр, не к вам.
Наккей угрожающе на него посмотрел.
— К Шербурну, сэр.
— И что? Запиши имя и пропусти, неужели не ясно?
— Это Ханна Ронфельдт, сэр.
Сержант выпрямился.
— Вот как? — Он закрыл папку на столе и почесал подбородок. — Думаю, мне лучше с ней поговорить.
Наккей вышел в приемную.
— Миссис Ронфельдт, обычно члены семьи потерпевших не встречаются с обвиняемыми.
Ханна молча посмотрела Наккею прямо в глаза, и он, смутившись, продолжил:
— Боюсь, что подобные визиты никак не вписываются в обычные рамки. Со всем уважением…
— Но закон их не запрещает? Это не является нарушением правил?
— Послушайте, мэм. Вам и так придется нелегко, когда начнутся судебные слушания. Уж поверьте моему опыту: подобные суды — это настоящее испытание для нервов. И лучше себя поберечь.
— Я хочу его видеть! Я хочу посмотреть в глаза человеку, который убил моего ребенка!
— Убил вашего ребенка? Да что вы такое говорите?
— Малышка, которую я потеряла, сержант, уже никогда не вернется. Грейс никогда не будет прежней.
— Послушайте, миссис Ронфельдт, боюсь, я вас не понимаю, но в любом случае…
— Я имею право хотя бы на это, вы так не считаете?
Наккей тяжело вздохнул. Эта несчастная женщина много лет бродила по городу как призрак. Может, эта встреча позволит наконец ее душе успокоиться и обрести покой…