Однажды, когда я была у Островского в его московской квартире, пришел Залка. Он вошел, крепкий, здоровый, румяный от мороза.
Среди разговора Николай сказал Матэ:
— Мы ведь оба с тобой, Матэ, конники, кавалерия…
И вдруг, что-то вспоминая, замолк. Матэ подмигнул мне и ответил беспечно-смешливым тоном:
— Ну, Коля, какой я теперь конник — постарел, отяжелел, тумба тумбой!
Милый Матэ! Чтобы вызвать улыбку больного товарища, он готов был записать себя в старики. А когда он смеялся, жмуря глаза и шевеля плечами, каждому хотелось смеяться.
Один из героев романа Н. Островского «Рожденные бурей» — австрийский солдат Пшигодский — рассказывает, как в 1917 году в русском плену поднял пленных «отчаянный парень, лейтенант Шайно». В бесстрашном Шайно, который повел пленных навстречу большевистской революции, нетрудно узнать Матэ Залку.
«Шайно и нас, заводил из солдат, упрятали в тюрьму, собрались судить военно-полевым. Но тут началась заваруха. Добрались большевики и до наших лагерей. Всех освободили. Пошли митинги. И вот часть пленных решила поддержать большевиков. Собралось нас тысячи полторы, если не больше, — венгерцы, галичане… Все больше кавалеристы. Вооружились, достали коней. Захватили город. Открыли тюрьму. Нашли Шайно и сразу ему вопрос ребром: «Если ты действительно человек порядочный и простому народу сочувствуешь, то принимай команду и действуй». Лейтенант долго не раздумывал. «Рад стараться. Давайте, говорит, коня и пару маузеров!» И пошли гвоздить господ русских офицеров. И так мне это понравилось, что я целых полгода с коня не слезал. Лейтенант Шайно с военнопленными остался партизанить на Дальнем Востоке…»
Включение этих эпизодов из жизни Матэ Залки в ткань романа продиктовано не только чутьем художника, сразу увидевшего их ценность со всех точек зрения, но и братской дружбой, которую эти два прекрасных большевика питали друг к другу.
Помню зимний вечер 11 декабря 1935 года, когда вагон Николая Островского приехал в Москву. Одним из первых, кто пробился в вагон сквозь осадившую его толпу, был Матэ Залка. Как сейчас вижу его радостно улыбающиеся голубые глаза и выражение его лица, бережное и нежное, когда он вошел в купе, полутемное купе, чтобы обнять своего друга.
— Молодчина он, наш Коля! Настоящий боец! — выйдя в коридор, шепнул мне Матэ, не скрывая влажного, растроганного блеска глаз, и тут же заботливо начал расспрашивать сестру Островского, Екатерину Алексеевну, как чувствовал себя Коля в последнее время, что нужно сделать для него.
До всего ему было дело, все его заботило: квартира, перевозка «нашего дорогого друга» в город, даже погода — «человек же с юга приехал!»
Незадолго до приезда Николая Островского в Москву в квартире его (ул. Горького, 40) заканчивались последние ремонтные работы. Так как я имела довольно близкое касательство к этому делу, Матэ мне звонил каждый день по разным поводам: то его заботило, достаточно ли просохли стены, то — не слишком ли пахнет краской, то — хороши ли электропечи и обеспечат ли они температуру двадцать четыре — двадцать пять градусов в комнате Николая. Потом сказал, чтобы не удивлялась, что он так беспокоится обо всех этих житейских удобствах для друга.
— Мой революционный энтузиазм не мешает мне быть реалистом! — шутливо добавил он.
В ту минуту он, наверно, не подумал о том, как хорошо выразил он одну из главных черт своего характера — как политического борца и гражданина эпохи. Преданность партии Ленина, безупречная коммунистическая честность, подлинно большевистская скромность, чуткость, доброта и революционный энтузиазм включали в свой круг высоких качеств человека и чувство реального, глубокое органическое умение разбираться в людях, в обстановке, в причинах явлений. «Одной смелостью не одолеешь, надо все делать основательно и добротно — хорошее это русское слово!» — вспоминалась мне брошенная им как-то фраза. Да, он все делал добротно и основательно, оттого-то и все героическое, что он называл делом и обязанностью, удавалось и побеждало, будь это походы партизан на Дальнем Востоке или увод от белых поезда с золотым запасом.
Рассказывая даже об очень трудных и полных опасностей событиях эпохи гражданской войны, в которых ему довелось участвовать, он никогда не подчеркивал именно этих обстоятельств, а повествовал о них спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. О себе и о том, что ему выпадало на долю, Матэ говорил так скупо, что некоторым даже казалось, что уж вроде не столь много и значило его личное участие в переданном им событии. Может быть, именно эта его черта — «помалкивать о себе», как добродушно посмеивался Матэ, — создавала о нем неверные представления. «Славный парень наш Матэ Залка, — говорили о нем, — приятно с ним на даче вечерком «сразиться» в преферанс, поболтать о том о сем!» Другие возражали: нельзя забывать, что Матэ Залка, как участник гражданской войны, писатель-коммунист, много видел, испытал и много знает как военный человек. «Ну, да что в нем военного, — сомневались третьи, — это же типично штатский, такой мягкий и симпатичный парень!»
Наконец, четвертые говорили, что такая же, мол, мягкость и даже — «бог ему прости!» — незатейливость повествования и лепки образов характерны и для творческой манеры Матэ Залки. И как же все эти суждения были поверхностны и неправильны!.. «Типично штатский» Матэ Залка оказался боевым, храбрейшим генералом Лукачем, стал любимцем, народным героем борющейся за свою свободу Испании. Мягкая «незатейливость» творческой манеры писателя оказалась на поверку многогранным обобщением образов и событий первой мировой войны, суровым разоблачением черной предательской роли империалистических правительств Австро-Венгрии и вообще Европы в подготовке мировой бойни 1914—1918 годов — в романе «Добердо», одном из сильнейших романов о первой мировой войне. Его мужественный и глубокий реализм широко устремлен в будущее, в грядущие перемены в судьбах трудового народа. В чем это выразилось? Солдатская масса в романе «Добердо» не сплошная, безликая и предельно забитая властью начальников, — нет, в массе происходит внутреннее брожение чувств и сознания и все больше проясняется смысл происходящего, причины народных несчастий и резкой противоположности жизненных устремлений трудового народа и власть имущих. Пробуждающийся народ, ненавидящий войну, жаждущий мира и справедливого устройства общества, — вот они, солдаты на скромной высоте Добердо!
Матэ Залка, с которым, казалось, так недурно «сразиться» в преферанс на даче, оказался народным героем своей родной страны, своей родной венгерской революции и борющейся Испании.
Весной 1936 года на каком-то литературном вечере я встретила Матэ. Он показался мне похудевшим и как-то грустно-сосредоточенным. Я спросила, не болен ли он. Нет, он здоров и много работает над новым романом, которым сильно увлечен. Время — империалистическая война 1914—1918 годов, но он чувствует, что тема его выглядит «совсем свежей».
— Фашизм бешено вооружается, и Европе опять грозит бойня, страшная бойня!
И он с силой потряс головой. Он, Залка, погрузился в воспоминания о той войне и как бы дохнул опять ее «злого дымного воздуха». Он чувствует и твердо убежден в том, что «о некоторых проблемах той войны» полезно поговорить в наши дни, когда в Европе «все сильнее пахнет войной». На примерах прошлой войны есть о чем задуматься на будущее.
— В европейском масштабе. Возьми, например, вопрос о боеспособности масс в империалистической войне. О, с этим дело стало много, много сложнее!
Конечно, он говорил о романе «Добердо», который был напечатан в первой половине 1937 года.
Эта встреча с Матэ была последней. Когда я узнала, что он уехал в Испанию сражаться в рядах интернациональных войск за свободу и независимость героического народа, я нисколько не удивилась: этот бесстрашный рыцарь интернациональной борьбы включился в свое коренное, родное дело. Было время, он бился за свободу, за счастье русского и других народов, которые разбили цепи ненавистного царского режима. Теперь он пошел биться за счастье и свободу испанского народа, так изменнически преданного в кровавые руки фашистских разбойников. Доходили вести о Матэ Залке, одном из храбрейших бойцов республиканской Испании, о Залке — генерале Лукаче, кого так полюбил испанский народ.
Весть о смерти Залки на боевом посту поразила в самое сердце тех, кто знал его. Долгое время не хотелось верить, что этого прекрасного, беззаветно смелого бойца-коммуниста, талантливого художника и чудесного человека нет больше на свете.
«Не говори с тоской: и х н е т, но с благодарностию: б ы л и…» Да, с благодарностью, с гордостью вспоминаем о Матэ Залке — генерале Лукаче, нашем товарище. И не только мы, но и весь народ героической Испании, который, исходя кровью сынов и дочерей своих, мужественно борется с фашистскими бандами. Жизнь Матэ Залки — генерала Лукача, несгибаемая, благородная, чистая, бесстрашная, вдохновляет, учит, как высокий боевой пример. Она заставляет сжимать кулаки в неукротимой ненависти к врагам социализма и вместе с тем еще увереннее поднимать голову: правда социализма сияет, как солнце, а силы социализма неисчерпаемы, безграничны — и врагам его не жить на земле. Так решила история. За это боремся мы и вместе с нами — честные люди всего мира.
1938
НАШ СТАРШОЙ
Летом 1927 года по вызову Госиздата я приехала в Москву — для серьезного, делового разговора.
Хотя в Госиздат я пришла точно к назначенному часу, мне сразу стало ясно, что придется ждать довольно долго: товарищ (уже не помню, кто именно), которому был поручен этот важный для меня разговор, где-то задержался. Его уже ожидало около десятка посетителей, пришедших раньше меня, и, значит, нужно было запастись терпением.
Кроме секретаря отдела Евгения Бывалова, старого морского волка и автора морских рассказов и повестей, с которым я уже не раз встречалась в Москве, знакомых мне никого здесь не было.