Юргису и Марии Ивановне Балтрушайтис
1
Забуду ль в роковые дни
Взрастившего злой колос лета
Семьи соседственной поэта
Гостеприимные огни?
Мы вместе зажигали свечи
И выносили образа,
Когда вселенская гроза
Семью громами издалече
Заговорила… И во мне
Навек жива взаимность эта,
Как соучастие обета
Спасенных на одном челне.
2
Колонны белые за лугом… На крыльце
Поэтова жена, в ванэйковском чепце,—
Тень Брюгге тихого… Балкон во мгле вечерней,
Хозяйки темный взгляд, горящий суеверней,
Мужского голоса органные стихи…
И запах ласковый сварившейся ухи
С налимом сладостным, подарком рыболова
Собрату рыбарей и сеятелей слова…
Вы снова снитесь мне, приветливые сны!
Я вижу, при звездах, кораллы бузины
В гирляндах зелени на вечере соседской,
Как ночь, торжественной, — как игры Музы детской…
И в облаке дубов, палатой вековой
Покрывшем донизу наклон береговой,
В мерцаньи струй речных и нежности закатной,
Все тот же силуэт, художникам приятный,
Прямой, с монашеской заботой на лице,
Со взглядом внемлющим, в ванэйковском чепце.
СВЕРСТНИКУ
Евгению Аничкову
Старина, еще мы дюжи мыкать
По свету скитальцев русских долю,
В рубище всечеловеков кликать
Духов День, Финиста-птицу, Волю.
На Руси ты знал тюрьму, поместье,
Мысли рукоплещущую младость;
Бранником — отечества бесчестье;
Беженцем — ученых бдений сладость.
Все в тебе, чем в недрах Русь богата,
Буйствовало; ты мотал богатство,
Как во мне, ином, узнал ты брата?
Освятила Муза наше братство.
Странствие разводит нас и сводит;
Встреча — длинной сказки продолженье;
Свидимся — в нас древний хмель забродит
И кипит ключом воображенье.
УМЕР БЛОК
В глухой стене проломанная дверь,
И груды развороченных камней,
И брошенный на них железный лом,
И глубина, разверстая за ней,
И белый прах, развеянный кругом,—
Всё — голос Бога: «Воскресенью верь».
IV
ГОЛУБЬ И ЧАША
Ночь златокрылая! Тебе вослед пытает
Мой дух упругость крыл, но вскоре прилетает
На край своей души, как голубь к чаше вод,
И видит: тот же в ней, далече, небосвод
Переливается Голкондою жемчужин…
И не доклюнет он до дна, и — безоружен —
Тайноязычное следит в звездах и в ней,
Двоенье знамений и переклик огней,
Как бы взаимный лад и некий сговор женский
Молчальницы-души с Молчальницей вселенской.
РАЗВОДНАЯ
Личину обветшалую,
Притворствуя, ношу:
Весною небывалою
Предчувственно дышу.
Растет во мне крылатое,
И юное растет;
А прежнее, распятое,
Спадает и спадет.
Тебе письмо разводное,
Моя старуха-плоть,
Мне — странствие свободное,
Наследнику — милоть.
Кого вы помнить будете,
Навек забуду я.
Бежал, кого осудите,
В безвестные края.
Чье имя с крыш вострубите,
Укрылся под чужим.
Кого и ныне любите,
Уж мною не любим.
ВРЕМЯ
Маленькому Диме,
подошедшему ко мне со словами:
«Всё прошло далеким сном».
Всё прошло далеким сном;
В беспредельном и ночном
Утонул, измлел, как снег,
Прежний брег…
Или наши корабли
Тихомолком вдаль ушли,
Вверя ветру вольный бег?
Поплыл брег,
Где — в тумане, за кормой,—
Ариадниной дремой
Усыпленная, жива
Жизнь-вдова,
Где — за мглистою каймой,—
Обуянная дремой,
Жизнь былая ждет, тиха,
Жениха…
Не из наших ли измен
Мы себе сковали плен,
Тот, что Временем зовет
Смертный род?
Время нас, как ветер, мчит,
Разлучая, разлучит,—
Хвост змеиный в пасть вберет
И умрет.
ПАЛЬМА
Моей дочери Лидии
Любовь не знает страха,
И Бог наш — Бог живых.
Бетховена и Баха
В гармониях родных
Залетные отзвучья
Иных миров лови
И в снах благополучья
Другого не зови.
Игрою мусикийской
Над жизнью поднята,
Как пальма над Ливийской
Пустыней, ты — свята,
Поет родник гремучий
У жаждущих корней,
И шепчется летучий
О небе ветер с ней.
И птица не свивает
Птенцам уютных гнезд,
Где тяжкий созревает
Небесным хлебом грозд.
Но, Феникс, слыша шорох
Воздушного шатра,
На древо сложит ворох
Горючего костра.
ДИКИЙ КОЛОС
Марку Спаини
На ткани жизни повседневной
Пробьется золотая нить,
Чтоб озарить весь строй душевный
И дальнее соединить.
Мелькнет — и вновь челнок выводит
Событий медленный узор,
И вновь концы с началом сводит
Судеб и воли договор.
И ткется доля роковая
В согласьи следствий и причин…
И гостья та, та весть живая,
Как дикий колос, чужанин.
Она безродна и случайна;
Как дар нечаянный — нежна,
Знать, сердце, — солнечная тайна
В основу ткани вплетена.
И, может быть, блеснет изнанка,
Как заревые облака,
Когда художница-беглянка
Прервет снованье челнока.
СЧАСТЬЕ
Солнце, сияя, теплом излучается:
Счастливо сердце, когда расточается.
Счастлив, кто так даровит
Щедрой любовью, что светлому чается,
Будто со всем он живым обручается,
Счастлив, кто жив и живит.
Счастье не то, что годиной случается
И с мимолетной годиной кончается:
Счастья не жди, не лови.
Дух, как на царство, на счастье венчается,
В счастье, как в солнце, навек облачается:
Счастье — победа любви.
ЧИСТИЛИЩЕ
Стоят пред очами сгоревшие лета.
Была моя жизнь благодатно согрета
Дыханием близким живого тепла,
Невидимым светом из глуби светла.
И счастлив я был иль щадим и лелеем,
Как тот, что помазан священным елеем,
Но должен таиться и слыть пастухом,
Слагающим песни в ущельи глухом.
Лишь ныне я понял, святая Пощада,
Что каждая лет миновавших услада
В устах была мед, а во чреве — полынь
И в кущу глядело безумье пустынь.
Я вижу с порога высоких святилищ,
Что вел меня путь лабиринтом чистилищ,
И знаю впервые, каким палачам
В бесчувственном теле был отдан я сам;
Каким причастился я огненным пыткам,
Чья память смывалась волшебным напитком,—
Затем, чтобы в тихом горении дней
Богач становился бедней и бедней.
V
ПАЛИНОДИЯ
И твой гиметский мед ужель меня пресытил?
Из рощи миртовой кто твой кумир похитил?
Иль в вещем ужасе я сам его разбил?
Ужели я тебя, Эллада, разлюбил?
Но, духом обнищав, твоей не знал я ласки,
И жутки стали мне души недвижной маски,
И тел надменных свет, и дум Эвклидов строй.
Когда ж, подземных флейт разымчивой игрой
В урочный час ожив, личины полой очи
Мятежною тоской неукротимой Ночи,
Как встарь, исполнились — я слышал с неба зов:
«Покинь, служитель, храм украшенный бесов».
И я бежал, и ем в предгорьях Фиваиды
Молчанья дикий мед и жесткие акриды.
РОЖДЕСТВО
В ночи звучащей и горящей,
Бесшумно рухнув, мой затвор,
Пронизан славой тверди зрящей,
В сквозной сливается шатер.
Лохмотья ветерок колышет;
Спят овцы; слушает пастух,
Глядит на звезды; небо дышит,—
И слышит, и не слышит слух…
Воскресло ль зримое когда-то
Пред тем, как я родился слеп:
И ребра каменного ската
В мерцаньи звездном, и вертеп?..
Земля несет под сердцем бремя
Девятый месяц — днесь, как встарь,—
Пещерою зияет время…
Поют рождественский тропарь.
VI
СОНЕТЫ
ЯВНАЯ ТАЙНА
Весь исходив свой лабиринт душевный,
Увидел я по-прежнему светло
Плывущий в небе Солнца челн полдневный
И звездное Урании чело.
И возжелал я вспомнить лад напевный
И славить мир. Но сердце берегло
Свой талисман, мне вверенный царевной, —
Дар Ариаднин: Имя и Число.
И как таят невесту под фатою,
Загадочной сокрыл я красотою
Под ризой ночи светоносный стих,
Пока детей играющих не встретил,
Поющих звонко славу тайн моих;
С тех пор пою, как дети, прост и светел.
СОН
Как музыка, был сон мой многозвучен,
И многочувствен, и, как жизнь,— печален.
Плыл челн души вдоль ведомых излучин;
У пристаней, у давних, ждал, причален.
С тобой опять я, мнилось, неразлучен —
И горькой вновь разлукою ужален;
Я слезы лил, былой тоской размучен, —
Твой гаснул взор, умилен и прощален.
Вторая жизнь, богаче и жесточе
Старинной яви, прожитой беспечно,
Мерцала в мути сонного зерцала.
И, пробудясь, я понял: время стало;
Ничто не прейдет; все, что было, вечно
Содержит дух в родимых недрах Ночи.
ПОРОГ СОЗНАНИЯ
Эмилию Метнеру
Пытливый ум, подобно маяку,
Пустынное обводит оком море
Ночной души, поющей в слитном хоре
Бесплодную разлук своих тоску.
Непостижим горящему зрачку
Глухой предел на зыблемом просторе,
Откуда, сил в междоусобном споре,
Валы бегут к рубежному песку.
А с высоты — туманный луч ласкает
И отмели лоснимую постель,
И мятежей стихийных колыбель.
Так свет иной, чем разум, проникает
За окоем сознанья и в купель
Безбрежную свой невод опускает.
ПАМЯТИ СКРЯБИНА
Осиротела Музыка, И с ней
Поэзия, сестра, осиротела.
Потух цветок волшебный у предела
Их смежных царств, и пала ночь темней
На взморие, где новозданных дней
Всплывал ковчег таинственный. Истлела
От тонких молний духа риза тела,
Отдав огонь Источнику огней.
Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
У дерзкого святыню Прометея?
Иль персть опламенил язык небес?
Кто скажет; побежден иль победитель,
По ком — немея кладбищем чудес —
Шептаньем лавров плачет муз обитель?
Он был из тех певцов (таков же был Новалис),
Что видят в снах себя наследниками лир,
Которым на заре веков повиновались
Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.
Но, между тем как все потомки признавались,
Что поздними гостьми вошли на брачный пир,—
Заклятья древние, казалось, узнавались
Им, им одним опять — и колебали мир.
Так! Все мы помнили — но волил он и деял.
Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял
И Море Медное отлил среди двора.
«Не медли!»— звал он Рок; и зову Рок ответил,
«Явись!»— молил Сестру — и вот — пришла Сестра.
Таким свидетельством пророка Дух отметил.
НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ
Юрию Верховскому
Мечты ли власть иль тайный строй сердечный,
Созвучье молчаливое певцов,
Иль нежный серп над белизной зубцов,
И встречный звон, и луч заката встречный,
И рдеющий убор многовенечный
Церквей и башен, или дух отцов
Двоих путеводили пришлецов
На кладбище обители приречной,—
Но вечер тот в душе запечатлен.
Плыл, паруса развив, ковчегом новым
Храм облачный над спящим Соловьевым;
А за скитом, в ограде внешних стен,
Как вознесенный жертвенник, молила
О мире в небе Скрябина могила.
ПАРИЖ
Е.С. Кругликовой
Fluctuat nec mergitur[6]
Обуреваемый Париж! Сколь ты священ,
Тот видит в облаке, чей дух благоговеет
Пред жертвенниками, на коих пламенеет
И плавится Адам в горниле перемен.
То, как иворий, бел, — то черен, как эбен, —
Над купиной твоей гигантский призрак реет.
Он числит, борется, святыни, чары деет…
Людовик, Юлиан, Картезий, Сен-Жермен —
О, сколько вечных лиц в одном лице блистает
Мгновенной молнией! — Моле, Паскаль, Бальзак…
И вдруг Химерою всклубится смольный мрак,
И демон мыслящий звездой затменной тает:
Крутится буйственней, чем вавилонский столп,
Безумный легион, как дым, безликих толп.
Кто б ни был ты в миру — пугливый ли отшельник,
Ревнивец тайных дум, спесивый ли чудак,
Алхимик, некромант или иной маньяк,
Пророк осмеянный, непризнанный свирельник,—
Перед прыжком с моста в толпе ль снуешь,
бездельник,
Бежишь ли, нелюдим, на царственный чердак,—
Мелькнет невдалеке и даст собрату знак
Такой же, как и ты, Лютеции насельник.
Всечеловеческий Париж! В тебе я сам
Таил свою любовь, таил свои созданья,
Но знал консьерж мой час стыдливого свиданья;
В мансарде взор стремил сосед мой к небесам;
Двойник мой в сумерках капеллы, мне заветной,
Молился пред моей Мадонной неприметной.
ЯЗЫК
Родная речь певцу земля родная:
В ней предков неразменный клад лежит,
И нашептом дубравным ворожит
Внушенных небом песен мать земная.
Как было древле,— глубь заповедная
Зачатий ждет, и дух над ней кружит…
И сила недр, полна, в лозе бежит,
Словесных гроздий сладость наливная.
Прославленная, светится, звеня
С отгулом сфер, звучащих издалеча,
Стихия светом умного огня.
И вещий гимн, их свадебная встреча,
Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня,—
Творенья духоносного предтеча.