Оказавшись на вершине склона, я не остановился. Я попросту и не заметил завершения одного отрезка пути, сразу перейдя к следующему. Да и не к чему было останавливаться — я не устал. А по пути наверх успел загубить несколько невинных существ, выпив их жизненную силу.
Шагая вперед, я старательно оглядывался, вслушивался. Пусть не увижу самого Истогвия, что явно помудрее меня в этих делах будет, но зато могу узреть его спутников или же лошадей.
Однако до самого места назначения я не увидел врага. Только несколько животных пасущихся или охотящихся поблизости, да гнездящиеся в дуплах совы, погруженные в дневную дрему, и прочие пичуги сидящие на ветвях. Мир и покой вокруг. Природа во всем своем сонном величии.
Однорукого я заметил сразу.
Трудно не увидеть сидящего под деревом обнаженного мужчину с одной рукой. Его голова поникла на грудь, опираясь подбородком о запястье единственной руки, что намертво вцепилась ему же в горло. Ноги вытянуты, обрубок второй руки свисает вниз, на обнаженной коже множество шрамов и рубцов, про ожоги и говорить не хочется. Множество новых царапин и синяков — полученных за последние дни.
Однорукий мертв…
Ах ты ж…
Я застыл в двух шагах от мертвого воина с жестоко обезображенной внешностью.
— Ублюдок Истогвий! — сорвалось с моих губ — Проклятый ублюдок Истогвий!
Нет ни малейшей ошибки — Однорукий задушил себя сам. Ему попросту приказали это сделать и он выполнил страшный приказ, сам себе, пережав горло. А перед этим, по еще одному приказу, он самостоятельно снял с себя доспехи. Возможно даже погрузил их в седельные сумки, после чего встал под деревом и удушил себя, не сводя застывших глаз с того, кто отдал мерзкий приказ.
— Ты мог подарить ему более достойную смерть! — выдохнул я с ненавистью — Мог даровать ему достойный конец! Если кого и нельзя винить ни в чем — так это ниргалов! Но ты унизил его. Ублюдок… ты пожалеешь об этом!
В моем и без того длинном списке мести появилось еще одно имя. И заняло там достойное место. Нет ни малейшего сомнения в том, что Однорукого намеренно унизили, тем самым унизив и меня, его лидера. Лучше бы ниргалу отрубили голову. Так ведь быстрее. И так ты не узнаешь о том, что тебя настигла смерть, пока голова не слетит с плеч. А заставить себя задушить — ведь ниргалы крайне живучи, даже без воздуха в груди воин мог жить еще очень долго, смотря перед собой и продолжая сдавливать ладонь на собственном горле.
— Ладно — кивнул я — Ладно. Пусть так.
Отвернувшись, но не стерев смерть Однорукого из памяти, я начал осматривать разоренный лагерь.
Костер тщательно затушен — залит водой и засыпан сырой землей. Сразу видна рачительность хозяина, не желающего, что в его собственном сосновом бору полыхнул лесной пожар.
Вокруг нет ни единого куска железа — все увезли с собой. Мои доспехи, броню Однорукого, котелок и ложки. Забрали все до последней мелочи.
Нежить — исчезла. Осталась лишь вонь и злобно жужжащие над мокрой вонючей хвоей стаи мошкары. Увели мое новорожденное войско. Забрали. И нежить подчинилась воле Истогвия. Еще одно знание в шкатулку моих новых знаний.
Второй ниргал — ни следа. И тут прослеживается рачительность. Мощный, опытный и преданный воин всегда в цене. Глупо разбрасываться. Поэтому Шрама забрали с собой.
И почему же не взяли с собой Однорукого? Ведь даже с одной рукой ниргал мог дать фору многим здоровым воинам. Его смертоносность ненамного уменьшилась с потерей руки. Почему не взяли? Не знаю. Но мне показалось, что решение о судьбе искалеченного ниргала Истогвий вновь принял исходя из своей рачительности.
Но рачительности не обычной, свойственной каждому нормальному мужику из простого сословья. Нет.
Тут речь о рачительности особой, возведенной в абсолют.
С чего я так решил?
А вот не знаю. Но решил. Если задуматься — Истогвий был одет с иголочки, причем сразу заметно, что для него это обычное дело — щеголять в безукоризненно чистой и целой одежде. Он всегда опрятен. Всегда. Я его видел лишь единожды, но уже, почему то приобрел такую вот уверенность о его внешнем виде. Его дочь одета столь же хорошо и для нее это столь же обыденно. Те кинжалы, что приставили к моей шее, были образчиком того, как следует обращаться с воинским оружием. Клинки вычищены, лезвия наточены, матово поблескивают. Ногти — что у Истогвия, что у его дочери — коротко и красиво обрезаны. Обувь в отличном состоянии и было видно, что по сапогам регулярно проходится грубая щетка.
Истогвий настоящий хозяин. Крестьянин. У такого скотина будет лосниться от жира, будет обихожена в лучшем виде, всегда накормлена, напоена, в хлеву не найдешь навоза неубранного, коровы от распирающего вымя молока жалобно мычать не станут — их вовремя подоят. Но все это касается только скотины здоровой. А ежели курица нестись перестала — в суп ее дуру! Коли корова отощала, молока не дает — на мясо пока не сдохла! Конь охромел — и его на бойню! Никакой жалости! Никакой привязанности! Вроде бы и хорошо таким человеком быть, у такого семья голодать никогда не будет. Да ой ли? Такой хозяин и старого верного пса зарежет без жалости — чего собаку кормить, коли она уже ничего не слышит и толком не видит? Такой пес вора не заметит, хозяйского добра не убережет. Вон его со двора! За баню оттащить и полоснуть ножом по заросшему седой шерстью горлу. Только и взвизгнет собака тихонько в руках не жестокого, а просто рачительного хозяина…
Такой человек на собственного деда нож поднять может — а чего бесполезный старик на лавке лежит, да кашу подъедает? Пользы от него все одно никакой. Пора бы и честь знать, время на тот свет собираться.
Именно таким представлялся мне характер Истогвия, вроде бы и спокойного с виду мужика-крестьянина, да с нехорошим расчетливым огоньком в глазах, смотрящего на мир сквозь призму рачительности.
И порой такое вот свойство его характера может запросто привести к неожиданным результатам. К действиям что совершенно не могут быть отнесены к правильным.
Мудро ли уничтожать пусть однорукого, но крайне умелого и зверски сильного ниргала? Ответ — нет. Это ошибка. Такого воина можно было использовать во многих делах, его можно было бы послать в самую гущу схватки. Тем более столь неспокойные времена настали, гости незваные заявились к порогу. Тут каждый воин на счету! Но Истогвий решил иначе и Однорукий задушил сам себя.
Быть может Истогвий сделал это в отместку мне, полагая, что я мог остаться в живых в том буреломе? Нет, или только отчасти. Почему? Да потому, что достаточно вспомнить рассказ пленников о том, как Истогвий без раздумий убил боевого мага. Мага! Боевого! Это какая же мощь в твоих рядах, под твоим контролем! Нужно лишь направить его в нужном направлении и десятки врагов будут утоплены как котята! И ведь всего-то надо было как-то найти общий язык с чересчур вспыльчивым магом. Всего-то надо было взять пару бутылок вина, сесть вдвоем в дальнем уголке и побалакать о разном по-мужски. А там глядишь и сошлись бы характером. Но Истогвий и пытаться толком не стал. Разом превратил боевого мага в пузырящуюся кровавую слизь. Наглядно показал всем, что произойдет с каждым, кто вздумает перечить с Хозяином!
Снова прослеживается эта клятая вдумчивая и мудрая рачительность — бычок может и силен, да больно бодлив. К чему такого держать? На бойню его! И маг растекся зловонной лужей… Потому что Хозяин так решил.
Вот!
Хозяин! С большой буквы! Вот кем Истогвий считает себя — Рачительным Хозяином!
В понимании Истогвия безобразнейшая вонючая нежить выглядела куда лучше однорукого воина. И нежить он забрал с собой.
Такой вот забавный и уродливый выверт характера…
Почему он не скормил Однорукого нежити? О, тут просто — мертвое тело он оставил лично для меня. Чтобы я, коли остался в живых, явился сюда и увидел мертвого союзника в неприглядном виде. Циничная издевка. А так же небольшая надежда на то, что я воспылаю яростью и брошусь по следам убийцы, дабы покарать его. А там бы Истогвий вновь скрутил меня, но на этот раз я бы уже не ушел.
Услышав шорох за спиной, я крутнулся на месте, беззвучно выругавшись на себя и свое ротозейство. Совсем ушел в мысли и не заметил, как перестал прислушиваться и приглядываться к окружающей местности.
Кто?!
Увидев гостя, я разинул рот в изумлении. Буквально. Настолько сильно меня давно никто не поражал.
Нежить! Та самая первая тварь, с вывернутыми конечностями, которую породил пленник из собственного соратника дабы натравить на меня, но нежить предпочла служить мне и убила собственного создателя.
Однако теперь от нежити остались лишь жалкие остатки. Куски. Ошметки. Будто кто-то очень клыкастый, с громадной пастью, взял да и перекусил мертвяка около грудины. Ко мне приполз жалкий ошметок — безвольно болтающаяся голова на перекрученной шее, остатки измахраченных плеч, одна рука вцепившаяся почерневшими когтями в растительный ковер, да часть грудины, сразу за которой не было больше ничего, кроме болтающихся гнилых лохмотьев.
— Тебя то за что? — вздохнул я, шагая вперед и опуская на макушку несчастного свою ладонь.
Сейчас я увидел перед собой не темную тварь восставшую из мертвых, а того самого перепуганного парня подло убитого собственным другом. Тяжко ему пришлось. И ничего он толком не совершил будучи мертвяком. Просто болтался хвостиком за мной и ниргалами. Взглянув на слепо таращящиеся на меня бельма мертвых глаз, я тихо произнес:
— Все. Тебе пора отдохнуть.
Усилий прилагать не пришлось. Чужая жизненная сила словно бы сама перетекла в мою ладонь. Да и было той силы всего ничего. Как вообще удалось нежити вырваться, почему не покорилась она воле Истогвия? Кто разорвал мертвяка пополам и почему не добил? Ответ на этот вопрос мне не получить. Однако упокоение я нежити дал. А затем встал и без малейшей брезгливости ухватился за потемневшую гнилую плоть, поднял человеческие останки и потащил за собой, туда, где у древней величественной сосны замер мертвый Однорукий.