Я плыву по соседству с трупом. Мы вместе преодолеваем несколько трудных мест, затем, будто сговорившись, одновременно огибаем стоймя торчащее из грязи бревно с длинными растопыренными сучьями. На сучьях колыхаются обрывки веревок и ткани, свисают остатки пустого птичьего гнезда, из глубокой трещины торчит перепачканная старая кость.
Похлебка. Вот с чем можно сравнить это странное место прямо посреди Мертвого озера. Похлебка на медленном огне. Со дна гигантского котла медленно поднимаются вверх различные «кусочки» грязевого варева, некоторое время проводят наверху, а затем так же неспешно опускаются обратно на дно, чтобы когда-нибудь, через день или через столетие, снова подняться вверх к солнцу. Вот и бревно с сучьями, что мы только что миновали, уже уходило в густую темную жижу, зацепив с собой труп шурда — волосы темного гоблина намотались на один из сучьев и мертвец погружался головой вниз. Я пока барахтался на поверхности, делая все возможное, чтобы не задевать грязь слишком сильно, чтобы едва касаясь неверной поверхности скользить в тонком слое мутной воды.
Меня невольно замутило. Я давно примирился со смертью, успел побывать везде — даже на дне этого самого озера — но теперь я был рад своему избавлению от разложения в этих водах. Ведь мои бренные останки могли быть унесены ветром от берега, затем затянуты в жижу, и мне пришлось бы вечность совершать бесконечное путешествие в этой грязевой похлебке. И каждый раз мой труп появлялся бы наверху без какой-нибудь части тела — без головы, к примеру. Какое милое и какое долгое погребение… нет ничего лучше старого доброго обжигающего пламени погребального костра.
— Стой!
Еще один выкрик. Злобы в голосе Истогвия все больше. Спокойствия и бесстрастности все меньше. Еще бы — они уже поняли, что если хотят поймать беглеца, им придется пересечь не только мертвые воды, но и грязевое болото. И при этом, стоит мне только ощутить приближающуюся поимку или смерть, первым делом я утоплю в грязи каменный тесак и уж постараюсь запихнуть его поглубже в грязь. Верю, что однажды он может всплыть и попасться в руки какого-нибудь другого злодея. Но сомневаюсь, что это произойдет в ближайшие годы. Истогвий осознавал это. И в меня больше не летели стрелы. Не слышались больше грозные угрозы обещающие мне незавидную участь с множеством предсмертных мук.
Я извивался и скользил подобно червю, не обращая внимания на бьющиеся о мои плечи кости с остатками зловонной плоти и без оной. Я не взглянул на почти полностью покрытый грязью золотой браслет с каменьями, болтающийся на чьей-то безымянной кости предплечья. Плевать я хотел и на черепа, будь они звериные или существ разумных. Я с безразличием проплывал мимо тележных колес и веток, отпихивал кувшины и бутылки. Лишь старался не глотать вездесущую грязь и смотрел только вперед — туда, где мне мерещился далекий противоположный берег…
Глаза меня подвели.
Впрочем, нет, не глаза, а разум. Слишком уж я обрадовался виду суши, опрометчиво и преждевременно назвав ее другим берегом. Нет, это всего лишь высокий холм посреди Мертвого озера. Холм из черной липкой грязи вперемешку с деревом, камнями и костями.
Но суша это суша. Краткая передышка мне не помешает. Оставляя глубокие борозды в холодной грязи, я выбрался из воды и со стоном облегчения распрямил застывшую от холода поясницу, растер занемевшую шею. Усталости особой нет, бывало и похуже, но зябкий холод распространился по всему телу, глубоко запустил коготки в мои кости, почти подобрался к сердцу. Да, я рад небольшой передышке.
И это прекрасная возможность взглянуть на преследователей — как там их заплыв по грязевому болоту?
Да уж…
Довольно долго я вглядывался в медленно приближающиеся два плота, машинально утирая с лица грязь и пытаясь вытрясти ее из залепленных ушей. Про волосы и думать не хочется — проще срезать их под корень, чем пытаться отмыть.
Охотники разделились. Два плота. Два ужасных всадника. Два мерзких «коня». Между скрипящими и трещащими от натуги плотами пусть медленно, но упорно увеличивалось расстояние. Истолла вырвалась вперед. Сильно вперед. Она действует очень опрометчиво. И в первую очередь это заметно не по ней, а по ее отцу. Истогвий спустился со спины нежити, стоит на краю плота, наклонившись вперед, он напряженно застыл и что-то говорит дочери. Я слышу звук его приказывающего голоса, но не могу разобрать слов. Но тут и не нужно слышать слова — все ясно с первого взгляда. Молодой и неопытной девушке надоело бесконечное преследование, она решила покончить с убегающим чужаком одним решительным ударом — настичь и убить! На говорящего отца она и не смотрит, вытянулась в струнку, держит в руках лук с уже натянутой стрелой, нога в ладном и столь странно чистом в этом грязевом болоте сапожке нетерпеливо стучит по слепленному из гнилого мяса боку гигантской твари.
Истолла в нетерпении.
Истолла жаждет крови и жаждет ее прямо сейчас.
Неужели мне улыбнулась удача? Неужели это не хитрый вражеский ход, а самый настоящий и как всегда внезапный бунт любимого чада, считающего отца чересчур осторожничающим? Если так — вот оно мое знатное везение, уже второе за день. Чем я заслужил такую милость Создателя?
Давай, девчонка, давай… я гордо выпрямился во весь рост, принял небрежную позу, скрестил руки на груди, сверху-вниз наблюдая за медленно идущими по грязи плотами.
Я король горы! Я величествен и насмешлив, я смотрю на вас как на букашек ползающих в пыли. Моя голова надменно вздернута, тело чуть откинуто назад. Я делаю все, чтобы пробудить пылающую ярость даже в самом холодном сердце. А ведь Истоллу и дразнить особо не надо — даже издалека по ней видно, насколько сильно она взбешена. Расстояние между их плотами уже около тридцати шагов. И оно увеличивается все быстрее.
Истогвия подвел его выбор — он выбрал себе в «кони» самую крупную тварь. Самую тяжелую. Да и сам он не из мелких мужчин. Поэтому-то его плот просел так глубоко и сейчас то и дело черпает передним концом грязь, останавливается, вязнет в болоте. Истолле досталась нежить помельче, а она сама стройна и легка. Ее плот почти не задевает грязи под тонким слоем воды.
Глядя как глупая воительница подгоняет и подгоняет словами и ударами ворочающую шестами и досками-веслами нежить, я не верил своим глазам. Я никак не мог заранее предсказать подобное. Я даже не знал о том, что посередке Мертвого озера обнаружится обширное грязевое поле и высокий холм. И уж точно не мог я угадать, что Истолла пойдет против воли властного отца и постарается первой настичь меня. Звезды совпали? Удивительное стечение обстоятельств?
Ведь самое удивительное заключалось в том, что продолжая оставаться на плоту, Истогвий не мог обогнать дочь даже обладая своими нечеловеческими силой и быстротой. Вокруг него не сухая земля, не зеленый луг и не даже не холмы. Здесь лишь чавкающая гиблая грязь и как бы быстро не перебирал ты ногами, это не убыстрит твой бег. Да здесь и нельзя бежать. Нельзя даже просто шагать — только если ты не цапля, хотя и эта птица здесь завязнет. Я видел лишь один способ для Истогвия быстро добраться до дочери — вплавь как я, или же держась за небольшое бревно. Но вокруг него как назло ни одного подходящего бревна. Лишь куски сгнившей древесины едва держащиеся на плаву. Под его ногами есть бревна, но они связаны в плот. Все бревна связаны одной веревкой. Стоит развязать или обрубить узлы — и плот прекратит существование, превратившись в пляшущие на воде отдельные части. И тогда огромному и тяжелому кентавру несдобровать — он тут рухнет в ненавистную воду и начнет погружаться в грязь.
Как же все так сложилось? Звезды?
И ведь пока я размышлял, пока я изумленно таращился на невероятное зрелище, Истогвий продолжал оставаться на плоту и, сдерживая голос, что-то говорил все удаляющейся от него дочери! Почему он еще не прыгнул в воду? Ведь уже понятно — она не слушает его! Она смотрит только на меня! И нервно вскидывает, а затем опускает лук. А за ее плечами, как я теперь вижу, висит небольшой арбалет.
Вот!
Словно очнувшись, дядюшка Истогвий спрыгнул со спины нежити и двумя быстрыми ударами меча перерубил веревку. Грохнули разошедшиеся и вновь сомкнувшиеся бревна, всхлипнула заваливающаяся нежить, бешено дергая всеми своими многочисленными ногами и копытами, взвыли торчащие из боков собачьи головы. Истогвий понял тщетность призывов. Он перешел к делу.
Но поздно!
Все это я видел уже мельком, когда огромными прыжками мчался вниз по склону холма — противоположному от преследователей. Перед этим я успел смачно сплюнуть и растереть плевок подошвой промокшего сапога. Не забыв при этом насмешливо улыбнуться. А затем побежал прочь, тем самым давая понять охотникам за моей головой, что им лучше приготовиться к очередному витку долгой погони. И кто его знает, когда нам в очередной раз удастся быть так близко друг к другу.
Короткий гортанный крик, наполненный злостью, прозвучал очень искренне. Это настоящий крик бешенства. Крик повторился, на этот раз, звуча как приказ. Спустя миг послышался долгий и протяжный вопль, в котором каждая нотка выражала огромную тревогу и даже отчаяние. Огромное отчаяние! Испуг! Вот как кричат родители, когда их дети в опасности.
Почему я слышал все так хорошо?
Потому, что никуда не бежал. Я лишь преодолел вершину, спустился чуть ниже, где и остановился, а затем упал в грязь, ужом подполз выше и в несколько движений нагреб на себя загустевшей черной жижи. И замер. Я поступал крайне опрометчиво. Но я верил в человеческую гордыню и глупость. А у Истоллы их было в избытке и отличались они крайне болезненностью.
Как поступит горящий злобой преследователь, видящий снова ускользающего беглеца и имеющий кое-что при себе и кое-что перед собой? А если точнее — арбалет и холм. Или же — лук и холм. Ответ просто — любой стрелок постарается подняться повыше, хорошенько прицелиться, а затем постараться вонзить стрелу ему прямо между лопатками. Кентавру так быстро по скользкой грязи не подняться. Он и с раскачивающегося плота сойти не успеет. А вот легкой и ловкой девушке вполне по силам совершить сначала большой прыжок, а затем в несколько шагов подняться выше… и…