Надо мной мелькнул тонкий силуэт, послышалось резкое и частое дыхание. У моего лица замер небольшой ладный сапог, уже виденный мною раньше, но теперь он уже не был столь чистым.
Я поднялся очень быстро. Вернее привстал на колено и вонзил лезвие воющего от предвкушения каменного тесака в живот Истоллы, уже стоящей с туго натянутым луком и с азартным лицом прирожденного убийцы вглядывающейся в картину грязевой пустоши лежащей за холмом. Лезвие вошло чуть ниже края легких доспехов, глубоко уйдя в живот. Девушка ахнула, вздрогнула всем телом, все еще держащие оружие руки обмякли и пошли вниз. Глядя ей в медленно осознающие случившееся глаза, я вздохнул, невольно сожалея о содеянном. Женщин убивать нельзя. Они те, кто даруют миру новую жизнь. Но что могла даровать миру Истолла? Лишь смерть и смерть и смерть…
— Нет! Нет! Не-е-ет! Не-е-ет! — бешеный воющий крик Истогвия донесся снизу, он бился в грязи бешеным волком, отброшенное чудовищной силой бревно криво вонзилось в грязь.
Истолла медленно осела на землю и завалилась на бок. Вырывая из ее тела окровавленный тесак, я бросил короткий взгляд на кричащего отца лишившегося любимой дочери и тихо сказал:
— Я обещал.
Прыгнув вниз, я пролетел по воздуху и упал на спину медленно взбирающейся вверх нежити. Удар каменного тесака и моей ладони были одновременны. Часть жизненной силы забрал я. Часть досталась жадному оружию. Огромная тварь с неким даже облегчением рухнула в грязь и начала распадаться на отдельные гнилые куски. Удержавшись после ее падения на ногах, я спрыгнул на склон и опять побежал вверх. А затем снова вниз, но на этот раз я не стал останавливаться. Мой путь лежал дальше — вновь через грязевое поле и дальше, по водам Мертвого озера.
— Не-е-е-ет! Дочь моя! Кровь моя!
Истогвий продолжал безутешно выть, катаясь в грязи и снизу-вверх глядя на тело дочери лежащей на вершине безымянного грязевого холма.
Плачь, Истогвий, плачь, ведь это не я повел родную дочь в кровавую погоню! Не я приучал ребенка убивать и пытать, вместо того, чтобы научить тихим радостям обычной мирной жизни.
Я сидел и смотрел.
Сидел на берегу.
Смотрел на море.
Куда более светлые, чем зимой волны катились мне навстречу. Если чуть прикрыть глаза и подставить лицо легкому ветру, легко представить, что я не на берегу, а на борту большого корабля направляющегося куда-то очень и очень далеко. Под босыми ногами крупный песок и мелкие камни сглаженные водой до тонких пластин напоминающих стертые монеты давно канувших в лету королевств и империй.
Соленый ветер старательно пытается высушить высокие груды бурых водорослей выброшенных на берег. Но у него ничего не получается — набегающие волны захлестывают водоросли, не давая им высохнуть. Вот так всегда в этой жизни — вечно тебе кто-то мешает добиться цели. Но ветер не сдается, он продолжает пытаться… Мелкая живность деловито роется среди гниющих растений, пытаясь найти что-нибудь съедобное.
Мое колено упирается в рукоять вонзенного в песок каменного тесака. Чуть в стороне грязным комом лежат рубаха и сапоги. Кожаный ремень изогнулся мертвой змеей. Я держу в руках большую и красивую пустую морскую раковину испорченную глубокой длинной трещиной. Ее выбросило море — видимо игрушка сломалась и сразу потеряла свою привлекательность для капризной стихии.
В десяти шагах поодаль от меня сидит человек, подставивший лицо солнцу и ветру. Крупный видный мужчина с очень усталым лицом. Широкие плечи, жесткая сильная грудь. Мускулистые руки воина бессильно свисают с коленей. Мужчина похож на треснувшую раковину, что я держу в руках — он красив и правильно сложен, но есть в нем некий изъян портящий картину. И это не игра слов — что-то изменилось в нем с последней нашей недавней встречи. Он будто бы усох, уменьшился в росте, сгорбился. И его изменило не постигшее горе. Нет. Тут другое — будто бы он перенес многодневную тяжкую болезнь иссушившую его тело. Но разве от болезней может уменьшаться рост?
Дядюшка Истогвий сидит молча как и я. Смотрит на шумящее море, беззвучно шевелит потемневшими и потрескавшимися губами.
Нежити нет. И это прекрасно — на просторном морском берегу переполненном свежим воздухом нет места разлагающимся уродливыми тварям. Там, в грязевом болоте и около Мертвого озера — да, там они смотрелись естественно. Это их места обитания и не зря людская молва в легендах и сказках помещает подобную мерзость именно в болота и глухие лесные дебри, где самому молодому дереву давно уже за пятьсот лет и куда никогда не ступала нога человека.
— А ты не прост, чужак — Истогвий первым нарушил наше молчание.
Я этого ожидал. Ведь я первым пришел на морской берег. Задолго до Истогвия. И не став убегать, я стащил с себя вонючую мокрую одежду, неспешно искупался в бодрящей морской воде, с помощью нескольких пригоршней песка старательно очистил кожу от черной грязи. А затем уселся на песок и стал ждать. Ждать пришлось долго. Обладающий такой силой воин мог бы и быстрее преодолеть остатки пути. Но Истогвий не торопился. Его раскачивающаяся фигура взбрела на вершину прибрежной дюны, тяжело спустилась вниз. Он бросил на меня короткий пустой взгляд и одетым вошел в море, на ходу сбрасывая одежду. Дожидаясь, когда он закончит, я внимательно разглядывал зажатую в пальцах морскую раковину, восторгаясь перламутровым узором. Но мой враг снова не торопился. Он долго наслаждался купанием, растирал грудь и плечи, все это время стоя ко мне спиной и глядя на далекую линию горизонта. Затем, как и я, он уселся на песок и затих.
И только сейчас заговорил…
— Да нет — качнул я головой — Я проще некуда. Все мои желания бесхитростны. А нужды просты.
— И это говорит тот, кто почти сломал древний и сложный замысел пестуемый сотни и сотни лет. Ты порвал не так уж много нитей плетения, но как нарочно выбрал самые важные. Не сам ли Создатель направляет твоей рукой?
Почему он не вспоминает о своей дочери павшей от моей руки? Она ему настолько неважна? Непохоже, если судить по его бешеным крикам горя. Думаю, он намеренно избегает это темы — пока что — иначе не сможет сдержаться и сразу схватит меня за глотку.
— Создатель? — повторил я вслух — О нет. Я проклят им. Не принят им. Когда я умирал последний раз, валяясь в замерзшей грязи ледяным трупом на берегу Мертвого озера, что лежит за нашими спинами, едва моя душа покинула бренное тело и попыталась вознестись… у меня ничего не вышло. Создатель не принял меня. Я был отвергнут им. Отправлен обратно на грешную землю. Я будто гриб поганка, что случайно затесался в лукошко с белыми грибами. И как только это обнаружилось — меня безжалостно отбросили прочь.
— Вот как? Так может это неслучайно, чужак? Ты умудрился обрушить на наши головы множество бед. Пожары, чужие войска, уведенные гномы, уничтоженные воины, нарушенный покой тайных комнат и украденное древнее оружие столь важное, что словами не описать. Кто как не Создатель ненавидящий подобных мне и Мастеру мог направить твою руку?
— Я сам? — предположил я устало — Не ищи высших сил там, где их нет, Истогвий. Я ведом лишь собственными желаниями и чувствами. Забота о близких, ярость и жажда мщения — вот три чувства, что привели меня на этот морской берег после столь долгого пути. Или ты пытаешься утешить себя, обмануть себя, говоря, что это высшая сила повинна в твоих бедах? Нет, Истогвий. Я бешеный волк выскользнувший однажды из твоей хватки и сумевший пару раз укусить там и сям.
— Бешеный волк — повторил Истогвий, чье лицо сейчас показывало весь его нешуточный возраст — Лучшего сравнения не найти, чужак. Твои укусы глубоки и жестоки. Лучше бы ты отрубил мне руки?
— И ты бы их заново отрастил? — хмыкнул я, глядя, как по моей ступне ползет крохотный муравей — Нет уж. Что сделано — то сделано. И я не жалею об этом.
— Она была юна. Очень юна.
— И переполнена больной жестокостью — угрюмо добавил я, поняв, что беседа медленно подходит к концу — Не твоя ли кровь играет в ней, дядюшка Истогвий? И почему это твои штанины стали чересчур длинны для твоих ног? Ведь не могли же они растянуться так сильно из-за полоскания в грязной мертвой воде? Почему мне кажется, что твой рост стал меньше? Что с тобой? И почему ты не удивлен и не испуган этими изменениями?
— Вижу, ты не растерял любопытство за прошедшие дни? Все такой же любопытный и кусачий? Любишь лезть в чужие дела?
— Люблю истории и легенды — признался я, пожав плечами — Не поведаешь свою? Или какую другую? Ты прожил очень долго. Тебе есть что рассказать.
— Истории? Что ж… вот тебе история: я собираюсь отрубить тебе каждую руку и ногу, сломать хребет и выжечь глаза. Затем я перевяжу твои раны, крепко обвяжу тебя как свиной окорок и потащу за собой обратно весь тот путь, что мы прошли. Каждую ночь я буду жестоко пытать тебя, а с рассветом мы вновь будем пускаться в дорогу. Я буду заботиться о тебе. Тебе не удастся умереть, не удастся убежать, даже если ты заново отрастишь ноги. Когда мы вернемся… вот тогда твоя жизнь превратится в настоящий ад! Ты проживешь очень долго, чужак! И каждый день я буду снимать тебя с той полки, где ты хранишься, и мы вместе станем вспоминать мою дочь Истоллу. Мы будем вместе поминать ее! Вечность! Если же ты каким-то чудом сдохнешь — твоей душе не уйти! Я помещу твою душонку в кусок тухлого мяса и твои страдания продолжаться!
— Да уж — вздохнул я, вставая и берясь за рукоять тесака — Не умеешь ты истории рассказывать. Не твое это. И пугать ты не умеешь.
— Думаешь? — голос медленно встающего Истогвия оставался ровным — Тут ты прав. Я не особый мастак слова складывать. Мне всегда больше был топор по руке, чем писчее перо. Да и нет пользы от историй и легенд. Они лишь зря будоражат сердца молодым. Заставляют их бросать отчие дома, направляют их стопы в далекие земли, где многие из них бесславно сложат головы ради чужого блага. Юноши оставляют плуг и возделанную отцами и дедами землю, ради воспетой воинской славы уходят из деревень и пропадают навсегда. Из-за легенд о прекрасных принцах наслушавшиеся глупых сказок молодые девушки отворачивают лица пусть от невысоких ростом и некрасивых, но крепко стоящих на земле работящих парней способных прокормить и себя и большую семью! Красавцев им подавай! Что в них пользы? Работать не любят и не умеют, а красота… она, как и молодость — долго не задерживается! Мужчина должен быть не деревом высоким, что под каждым ветром гнется и трещит! Мужчина — толстый корень древесный! Глубоко в земле сидит, крепко за нее держится — а вот его семья, жена и дети, они и есть то дерево высокое, что только благодаря корням гордо красуется своими ветвями с пышной листвой. Вот почему от легенд один вред — они воспевают ложь! Они наполняют молодые умы скверной!