Фальк придвинул к нему лицо.
– Я знаю – это был ты! Ты думаешь, я дурак? Когда ты сказал, что в ту ночь вы с Софи слушали радио, ты прикрывал Эдуарда. Мы оба знаем, что радиоприемник никак нельзя спутать с радиопередатчиком! Из-за тебя я выгляжу дураком, в то время как ты – предатель! И это уже не впервые! Остерегись, брат, – скалился Фальк, – я знаю, чего стоят твои ученые словеса, которыми ты заморочил начальство, я знаю, кто ты в действительности!
Фредерик с полной доброжелательностью посмотрел на него через стол.
– В таком случае тебе следует доложить о том, что ты знаешь. Сейчас нам пора прощаться, но, уверен, скоро мы встретимся.
– Ч-черт! – Как всегда, спокойствие Фредерика подействовало на Фалька, как красная тряпка на быка. – Думаешь, ты выше меня, с этими твоими степенями, званиями и прожектами, которыми ты дурачишь фюрера? Тогда как это я работаю день и ночь во славу нашего дела!
Фредерик, сняв портфель со стола, пошел к двери, но, словно вспомнив что-то, повернулся:
– Это не я думаю, что я выше, брат. Это ты думаешь, что ты ниже.
– Я найду их! – закричал Фальк, высунув голову в коридор. – Всех! И эту шлюху, которой ты околдован!
– Прощай, Фальк, – вздохнул Фредерик, скрываясь за поворотом.
Тот изо всех сил шарахнул кулаком в дверь.
Эдуард очнулся от забытья. Тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Он похлопал себя по карману, нащупал спички. Зажег одну, взглянул на циферблат. Три пополуночи. Пять часов прошло с тех пор, как раздался топот штурмовиков в доме над головой. Он вытянул затекшие ноги, коснувшись ступнями противоположной стены. Эта тесная, глубокая, выложенная кирпичом нора, лаз в которую скрывал неприметный люк в подвале, была выкопана еще во времена революции, чтобы уберечь его предков. Места там было для одного, от силы двух человек. Впрочем, легенда утверждала, что однажды ночью, когда Париж пылал и аристократов дюжинами везли в телегах на гильотину, в ней укрылись Арно де ла Мартиньерес, его жена и двое детей.
Эдуард встал на колени и зажег еще одну спичку, чтобы разглядеть в потолке люк. Разглядев, остаток сил использовал на то, чтобы его откинуть. Выбравшись в подвал, тяжело дыша, растянулся в изнеможении на влажном каменном полу. Подполз к буфету, где на случай авианалетов, от которых спасались здесь обитатели дома, в бутылках хранился запас воды, открыл одну и жадно приник к горлышку. Мокрый от пота, дрожащий от холода, бросил взгляд на раненое плечо. Рубашка промокла, из раны сочилась кровь с гноем. Ему срочно нужна медицинская помощь. Но об этом нечего даже мечтать. Он знал, что за домом ведут наблюдение. Он в ловушке.
Вспомнив о сестре, Эдуард взмолился, чтобы все они – Софи, Конни и Сара – нашли безопасное прибежище. Возвел глаза к потолку. Трещины, исчертившие грубую штукатурку, поплыли и закружились. Он сомкнул веки и провалился в беспамятство.
Конни была только рада, что Сара взяла командование на себя. Сидя в купе вагона первого класса, она прикрыла глаза, чтобы не видеть двух немецких офицеров, которые расположились напротив. Сара вела с ними вежливую беседу, и оставалось только Бога благодарить, что ей хватает на это сил.
Софи молчала, незряче глядя в окно, где проплывал мимо индустриальный пейзаж парижских предместий.
Конни же думала о том, что произошло минувшей ночью. Душа ее была оскорблена и растоптана. С ней обращались как с никчемным мешком из плоти и крови. Как после этого жить? Как смотреть в глаза Лоуренсу?
Она сделала это, чтобы уберечь Эдуарда, дать ему время продумать план побега. Но Эдуард остался в Париже, одинокий, больной. Возможно, сейчас он уже в лапах Фалька, в гестапо. «Я старалась, Эдуард!» – беззвучно выкрикнула она. Хотелось плакать, но плакать было нельзя. Измученная, она задремала.
Поезд мчался на юг. На каждой остановке Конни чувствовала, как Сара замирает в опаске, что весть об их побеге распространилась, что в вагон ворвутся солдаты. Офицеры, которые сидели напротив, в Сансе вышли, и хотя другие пассажиры к ним в купе не подсели, Сара говорила вполголоса.
– Мы выйдем в Дижоне и остановимся у моей сестры. Она живет недалеко от вокзала. Надо купить новые документы. Эдуард договорился вчера со знакомым, он нам поможет. Подвергаться проверке на контрольно-пропускном пункте очень рискованно. Наверняка полковник фон Вендорф уже разослал приказ задержать нас.
Удивленная, Софи перевела на Сару незрячий взгляд.
– А я думала, мы едем в шато!
– Так и есть, – Сара погладила ее по руке. – Не беспокойтесь, моя дорогая, все хорошо.
Несколько часов спустя, уже в сумерках, они сошли с поезда. Сара уверенным шагом повела их по узким улочкам городка. В дверь одного из домов, по виду совсем деревенского, она постучалась.
Отворила дверь женщина, удивительно на Сару похожая, посмотрела на нее и в изумлении всплеснула руками.
– Флоренс, – не дала ей рта раскрыть Сара, – как хорошо, что ты дома!
– Да откуда же ты? – воскликнула та. – Ну, входи же скорей! Всех прошу в дом!
Она провела их в тесную кухоньку, усадила за стол и сразу исчезла, чтобы появиться вновь с кувшином вина, хлебом и сыром.
– Кто это, Сара? – настойчиво спросила Софи.
– Моя родная сестра, мадемуазель, – весело отозвалась та, радуясь встрече. – А Дижон – мой родной город, я тут выросла.
Конни потягивала вино, вполуха прислушиваясь к живой болтовне сестер. Тело ее еще болело от ночных испытаний. Хлеб и сыр она глотала с трудом, изо всех сил стараясь прогнать видения, которые проносились перед глазами.
Флоренс рассказывала, что на прошлой неделе немцы забрали всех молодых людей и угнали их в Германию на работы – так они отомстили за то, что активисты Сопротивления взорвали железнодорожный мост в окрестностях Дижона. Сара в ответ поведала о том, что творится в Париже и как она беспокоится о своем хозяине, графе де ла Мартиньересе, судьба которого неизвестна.
– Ну хоть вы у меня живы-здоровы, – ответила Флоренс, похлопывая сестру по руке. – Твоих подопечных, однако же, мы все-таки поселим на чердаке. – Она взглянула на Софи, которая не притронулась ни к хлебу, ни к сыру. – Вы должны извинить меня, мадемуазель де ла Мартиньерес, ведь мой дом нельзя сравнить с тем, к чему вы привыкли.
– Что вы, мадам, я так вам признательна за то, что вы дали нам кров над головой, рискуя своей жизнью. Мой брат, я уверена, сумеет отблагодарить вас, если… – она прослезилась, и Сара приобняла ее за плечи.
– Мадемуазель, я знаю месье Эдуарда с тех пор, как он был семенем во чреве вашей матушки. Он отыщет выход, не сомневайтесь. Я знаю это сердцем, – Сара похлопала себя по груди.
Чуть позже Сара помогла Софи подняться по крутой лестнице в комнатку на чердаке, раздела ее, уложила в постель и поцеловала, как маленькое дитя.
– Добрых снов, моя дорогая, – попрощалась она на ночь. – Отдыхайте, мадам Констанс.
Когда Сара ушла, Конни быстро разделась, не смея взглянуть туда, где, она знала, разливаются черные, уродливые синяки, через голову натянула ночную рубашку. Улеглась в узкую постель, благодарная, что можно вытянуть усталые ноги и согреться, все-таки стоял декабрь, под лоскутным стеганым одеялом.
– Спокойной ночи, Софи, – сказала она.
– Я постараюсь уснуть, но мне так холодно, и все мои мысли вертятся вокруг брата. Ах, Констанс, как мне это перенести? В один день я потеряла Эдуарда и Фредерика.
И Софи всхлипнула – так жалостливо, что Конни выбралась из-под одеяла и подошла к ее кровати.
– Двигайся, – сказала она. – Вдвоем теплей.
Обнявшись, они улеглись рядом.
– Знаешь, если твердо верить, что Эдуард на свободе, то тогда он найдет способ приехать к нам, – сказала Конни с уверенностью, которой не чувствовала. Наконец, не размыкая объятий, они заснули.
Эдуард видел мать, которая возвышалась над ним. Ему было семь лет, и она уговаривала его что-то выпить, потому что у него жар.
– Мама, как же вы здесь? – пробормотал он, счастливый тем, что она рядом. Ее присутствие было чудесно, оно утешало. Но потом ее лицо изменилось, она стала Фальком. В мундире гестаповца тот целился в него из револьвера.
Он очнулся и, увидев над собой потолок подвала, застонал. Отчаянно хотелось пить. Однако тело его, когда он попытался заставить себя подползти к буфету, отказалось ему подчиняться. То впадая в забытье, то приходя в сознание, он понял, что смерть близка. Что ж, близка – и прекрасно. Он будет только рад. Жаль, что умрет он, так и не узнав, спаслась ли сестра.
– Господи, – хрипло прошептал он, – возьми мою жизнь, но пусть она будет жива… пусть будет жива… – И уверился в том, что бредит, что душа его вот-вот расстанется с телом, потому что ангел с волосами цвета воронова крыла, паря над ним, положил на его пылающий лоб благодетельно прохладную ткань и смочил его пересохшие губы. Сон этот длился и длился, ангел его не покидал и каким-то чудом даже уложил на мягкую кровать, и ему стало гораздо, гораздо спокойней. В какой-то момент, очнувшись, он понял, что потолок над головой больше не вертится, остановился и впервые не выглядит так, словно вот-вот на него рухнет. Значит, подумал Эдуард, я еще жив, я в ловушке, и надежды на то, что удастся выбраться, никакой.
– Только не говорите мне, что вы в самом деле пришли в себя! – раздался вблизи женский голос. Он повернул голову и встретил взгляд неправдоподобно прекрасных зеленых глаз. Глаза эти сияли на бледном лице в ореоле иссиня-черных волос. Это был ангел, которого он видел во сне, и в то же время живая, земная женщина, непостижимым образом проникшая в этот подвал.
– Кто… – слабо пробормотал он, болезненно закашлявшись на полуслове, – кто вы?
– Какое имя вам предпочтительно? – сверкнула она глазами. – У меня их много. Официально я Клодетт Десалли, но вы можете звать меня Винишия.
– Винишия… – Что-то в этом было смутно знакомое.
– А вы, сэр, вы, я полагаю, Эдуард, граф де ла Мартиньерес? Владелец и в настоящий момент единственный обитатель этого дома?