mein Liebling.
Софи, приоткрыв рот, словно онемела.
– Это не сон? – с трудом проговорила она. – Фредерик? Неужели?!
– Да, моя любовь, это я!
Софи раскинула руки, книга упала на пол. Конни попятилась и уже в дверях сквозь слезы увидела, как влюбленные обнялись. Она тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
Глава 28
Всю ночь она просидела на страже в гостиной Жака. Пробило два, когда, отправив летчиков, он, зевая, туда вошел.
– Хоть эта забота с плеч долой! А как насчет голубков? – Жак ткнул пальцем в пол. – Он еще там?
– Да.
– Ты ходила проверить?
– Да, один раз. Слышно, как они разговаривают.
– Прости, Констанс, но ты, правда, веришь ему? Может, это такой трюк, а влюбленная женщина – приманка?
– Уверяю тебя, это не так. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он совершенно искренен. Видно же, что он много дней был в пути. Да и нас бы тут не было, если бы он не помог нам бежать из Парижа. Но главное, он по-настоящему любит Софи.
– А если за ним слежка?
– Да, такая вероятность есть…
– Судя по тому, что ты рассказывала мне о его брате, Констанс, это стопроцентная вероятность!
– Но в подвале они в безопасности! И Фредерик знает, что должен скоро уйти. Как можно отказать им в нескольких часах свидания, когда, вполне может статься, другого у них не будет! Прошу тебя, Жак, дай им немного времени! Им о стольком надо поговорить…
– Пусть уходит, – упрямо ответил Жак. – Если кто узнает, что я принимал тут нациста, мне конец.
– Пожалуйста, милый Жак, пусть он уйдет завтра! – стояла на своем Конни.
Они чудом уместились на кровати, которая и для одной Софи была узковата. Лежа в его руках, Софи не переставая гладила его лицо, волосы, грудь, словно убеждая себя, что Фредерик действительно рядом.
От усталости он то и дело проваливался в сон, но резко просыпался и опять стискивал Софи в объятиях.
– Скажи, любовь моя, что нам делать? – спрашивала она. – Есть на этой земле место, куда мы можем бежать?
Фредерик нежно поглаживал ее обтянутый тонкой голубоватой кожей живот.
– Ты останешься здесь, пока не родишь. Другого выбора нет. Я завтра уйду и, Бог даст, найду где укрыться, пока война не закончится. Ждать уже недолго, это я тебе обещаю.
– Я слышу это уже который год, а она все никак не кончается, – жаловалась Софи.
– Кончится, моя дорогая, клянусь, ты должна мне верить. И тогда я найду местечко для нас, приеду и заберу тебя. Тебя и нашего ребенка.
– Не покидай меня! Я без тебя тут не выдержу! – И, сама понимая, что мольбы ее тщетны, уткнулась лицом в его теплое плечо.
– Надо потерпеть, осталось всего несколько месяцев. Ты должна быть сильной, для нашего малыша. И наступит день, когда мы расскажем ему, какая смелая у него мамочка, как много она сделала для того, чтобы он появился на свет. Софи, милая, – Фредерик нежно поцеловал ее в лоб, нос и подбородок, – я же обещал, что найду тебя, и нашел. И в будущем не подведу тоже, верь мне.
– Я верю, верю! А теперь давай поговорим о чем-нибудь повеселей. Расскажи мне про свое детство, – попросила Софи. Ей хотелось как можно больше узнать о человеке, которого она любит, об отце ее ребенка.
– Я вырос в Восточной Пруссии, в местечке под названием Шарлоттенруе. – Фредерик, прикрыв глаза, улыбнулся. – Мы были счастливы. Наша семья жила в прекрасном замке, Schloss, окруженном акрами плодородной земли. Восточная Пруссия вообще известна как хлебный край, и мы, ее обитатели, процветали и благоденствовали. У меня было прекрасное детство. Все, что захочешь, любовь родителей и превосходное образование. Единственной проблемой, пожалуй, был брат, который ненавидел меня с рождения.
– Два брата, с разницей в час, вырощенные в одной семье, и такие разные! – Софи похлопала себя по животу. – Я только надеюсь, что наш маленький будет в тебя, а не в дядю. Куда вы разъехались после школы?
– Фальк – сразу в армию, а я – в Дрезденский университет, изучать философию и политические науки. Фюрер как раз пришел к власти. После нищеты, в которой многие немцы прозябали после Первой мировой, Гитлер начал реформы, направленные на то, чтобы граждане Германии жили лучше. Наряду с другими молодыми мыслителями радикального направления и с особым интересом к политике, я с энтузиазмом воспринял его идеи. – Фредерик вздохнул. – Наверное, тебе неприятно это слышать, Софи, но в первые годы своего канцлерства Гитлер затеял не одну благотворную перемену, а его мысль превратить нашу страну в державу с сильной экономикой и международным влиянием – она завораживала. Я ездил на один партийный сбор в Нюрнберге… Атмосфера там была просто невероятная! Фюрер обладал таким мощным политическим обаянием! Оно делало его неотразимым в глазах униженной нации. И когда он говорил, мы верили каждому его слову. Он дал нам надежду на будущее, и мы стали боготворить его… Я, как и мои друзья, поспешил записаться в его партию.
– Понятно… – Софи передернуло. – И как же произошла перемена?
– Ну, – Фредерик от усталости не сразу нашел слова, – нам с тобой трудно это представить – чтобы миллионы людей впитывали в себя каждое его слово… И каково это – быть объектом восторженного обожания и не слышать ни единого возражения? Уж конечно, всякий почувствует себя всемогущим. Буквально, богом.
– Пожалуй, – пробормотала Софи ему в плечо.
– Еще до войны я был в ужасе от того, что он сотворил с немецкими евреями, и от того, что под запретом оказалась религия. Я христианин, как ты знаешь, мне пришлось это скрывать. Но к тому времени я уже был направлен в разведку. Выбора не было, Софи. Если бы я отказался – расстрел.
– Бедный, каково тебе было, – Софи не смогла удержать слез.
– Да, но это ничто по сравнению с тем, что переживает тринадцатилетний мальчишка, которому силой суют ружье, чтобы он убивал, сами не понимая, за что! – Фредерик скрипнул зубами. – И я тоже, имея в руках всю информацию, посылал людей на смерть! Ты даже не представляешь, какие страшные поступки я совершал… Прости меня, Господь. И ты, Софи, – Фредерик глянул на нее с мукой в глазах, – как ты сможешь простить меня? Как я прощу сам себя?
– Фредерик, умоляю…
– Да, ты права, довольно об этом, – прошептал он, целуя ей волосы. – Здесь, с тобой, я чувствую мир и покой. И если бы умереть сию же минуту, я бы умер счастливым.
Фредерик откинулся на подушку. Отблеск масляной лампы обозначился на темнеющем потолке.
– Эту ночь я никогда не забуду. Рай, на мой взгляд, – отнюдь не пребывание в прекрасном месте вроде Эдемского сада, как в Библии, и не умножение богатства и власти. Внешние проявления красоты и благосостояния ничего не значат. Я в сыром и темном подвале, приговоренный к смерти. Но ты в моих объятиях, и я счастлив. – Он подавил восторженное рыдание. – Душа моя в раю, потому что я рядом с тобой.
– Фредерик, – попросила Софи, – обними меня так, будто никогда не отпустишь!
Обитатели шато де ла Мартиньерес пробудились на рассвете, те, что на земле, – с тревогой в сердце, те, что под землей, – боясь взошедшего солнца.
В Лондоне, при первых лучах солнца Эдуард де ла Мартиньерес услышал низкий, настойчивый звук, который, приближаясь, усилился до оглушительного рева. Подойдя к окну, он увидел нескончаемый поток самолетов, пересекающих небо над британской столицей. Наступило шестое июня 1944 года, – день в истории, когда высадились союзники. В семь утра Конни была в кухне, когда раздался осторожный стук в дверь. Открыв, она увидела Фредерика. В глазах его еще пылал свет любви.
– Мне скоро уходить, Констанс. Могу я попросить чашку кофе и кусок хлеба? Боюсь, перекусить в следующий раз мне удастся нескоро.
– Разумеется. И, думаю, я найду, во что вас переодеть. Жак такого же роста, как вы. – Даже на расстоянии Конни чувствовала запах давно немытого тела.
– Вы очень добры, Констанс. Софи просила вас зайти к ней. Она сказала, тут есть внутренний дворик, где она бы хотела со мной проститься.
– Конечно, – Конни указала на закипающий на плите чайник, на оставшийся от ночной трапезы хлеб. – А вон там, за дверью, можно помыться. Я пока пойду принесу вам одежду.
Жак на велосипеде поехал в деревню за свежим хлебом, так что Конни поднялась к нему в комнату и принесла оттуда стопку вещей, которые, на ее взгляд, могли подойти Фредерику.
– Возьмите, что впору. Я отведу Софи в сад и вернусь. И посмотрю, нет ли у нас нескольких франков дать вам с собой.
– Констанс, вы ангел! Поверьте, я никогда не забуду, что вы для нас с Софи сделали. Спасибо!
Четверть часа спустя Конни постучалась в дверь Софи. Та сидела на кровати. Лицо ее было прекрасно и безмятежно.
– Фредерик сказал, вы попрощаетесь в садике.
– Да. Кто знает, когда мы еще увидимся! А мне хочется запомнить наши последние минуты вместе так, словно мы свободны идти, куда захотим.
– Я понимаю. Но только будь готова не мешкать, если вдруг кто придет.
– Ну конечно. А теперь посмотри на меня, Констанс. Я чисто умылась? Нет копоти на лице? Волосы не топорщатся?
Конни присмотрелась к ней в тусклом свете единственного окошка. Любовь, освещая лицо Софи, сделала ее прекрасной без ухищрений. Выведя ее во двор, она оставила узницу на скамье под каштаном.
– Пойду приведу Фредерика.
– Спасибо. Какое прекрасное утро!
– Да, милая, утро прекрасное.
Конни ушла, а Софи осталась сидеть, обратив лицо к лучам солнца, проникающего сквозь листву, вдыхая воздух, в котором среди других ароматов слышалась сильная нота лаванды, обильно цветущей в бордюрах.
– Софи.
– Как ты быстро вернулся! – Она протянула руки к нему. – Констанс что, оставила нас вдвоем?
– Да, – после короткой паузы ответил Фредерик.
– Поди же, обними меня, Фредерик! Время наше уходит.
Он подошел, наклонился к ней, и Софи вдохнула его запах – он был другой, а не тот, что час назад. Провела пальцами по его лицу, по грубой ткани незнакомого пиджака.