В 1941 году матушка писала о фашистском диктаторе в своей статье «Размышления о судьбах Европы и Азии»:
Во главе избранной расы господ стоит безумец, параноик, место которому в палате сумасшедшего дома, который нуждается в смирительной рубашке… чтобы его звериный вой не потрясал вселенной.
Очень точно и емко сказано!
К сожалению, среди русских эмигрантов бытовали и другие мнения. Вот как об этом повествует Лев Любимов, живший в то время в Париже:
Мережковский незадолго до смерти произнес речь по радио, в которой благословлял немцев «на крестовый поход». Зинаида Гиппиус, умершая после победы, злобствовала против родины до последнего своего часа. Так же вел себя и Шмелев, у которого на этой почве произошло очень резкое столкновение с писателем Рощиным…
Деникин остался верен себе согласно формуле, давно принятой такого рода напыщенными людьми: «Если события идут вразрез с моими прогнозами, тем хуже для событий». Был против немцев, но и против советской власти, так что оставалось загадкой, чей же он сторонник. После победы оказалось, что – США, куда он и поспешил перебраться.
Что ж – в США провел свои последние годы и великий русский композитор Сергей Рахманинов. Весь сбор со своего сольного концерта, состоявшегося в Нью-Йорке в ноябре 1942 года, в сумме 4046 долларов, Сергей Васильевич, как делал до этого не раз, отдал на борьбу с фашизмом: часть денег пошла американскому Красному Кресту, часть была передана через советского консула России – родине, которую он никогда не забывал и по которой мучительно тосковал.
А вот бывший донской атаман генерал Петр Краснов, преуспевавший в Берлине, в самые опасные для своей родины месяцы мечтал о том, что советский фронт распадется и перестанет существовать, и «тогда начнется строительство национальной России путем поголовного истребления в стране всех оставшихся большевиков».
Что и говорить: суровое время испытаний, как ничто другое, выявляло кто есть кто…
В то время в Париже требовалось, чтобы русские регистрировались у Юрия Жеребкова, молодого эмигранта из так называемой казачьей аристократии, недавно назначенного оккупационными властями на пост начальника Управления делами русской эмиграции во Франции. Управление это реквизировало большой дом в одном из лучших кварталов Парижа, завело обширное делопроизводство и приступило к регистрации эмигрантов со строгой проверкой их «арийского происхождения».
В русском Париже знали, что Жеребков был до войны профессиональным танцором и что он близок к генералу Краснову. Также рассказывали, что карьеру он сделал «по особой линии», крепко удерживавшейся в эсэсовском руководстве: бывший танцор обслуживал фашистов «нетрадиционной ориентации».
«Жеребков был активным сотрудником гестапо, издавал гнуснейшую газетку на русском языке, выдавал справки о личности», – с презрением рассказывали о нем эмигранты. Чтобы получить удостоверение, необходимо было представить в управление целый ряд документов: собственную метрику, метрики родителей, свидетельство о крещении, эмигрантский паспорт и так далее. Некоторым читателям это может напомнить посещение российских отделов социальной поддержки, если кто, не дай бог, туда обращался…
Мать Мария и отец Димитрий были в числе тех, кто относились с очевидным пренебрежением к жеребковским требованиям. Игнорируя их, они постоянно подвергались риску ареста со стороны гестапо: ведь Жеребков то и дело угрожал, что эмигранты, «которые должным образом не зарегистрированы… будут находиться на положении граждан СССР».
К сожалению, холуев хватает во все времена. Выжить, выжить любой ценой, при любой власти – быть на виду, при верхах, участвовать и значиться, получить от действующей власти все возможные блага, а потом, при смене режима, прилюдно сжечь партийный билет и объявить себя самым настоящим демократом, – это ли нам не знакомо? Процветали подобные личности и при нацистах: шли по трупам в буквальном смысле слова, продавали и предавали своих, лишь бы как-то выжить, иметь кусок хлеба с маслом здесь, сейчас, в данный момент. Никакими идейными соображениями, которые ныне модно привязывать за уши при упоминании о подобных антигероях Истории, такое поведение вызвано не было.
Чего стоит хотя бы следующий факт. На организованном им же эмигрантском собрании, проходившем 22 ноября 1941 года, Жеребков, нервно расхаживая своей развинченной походкой по эстраде и то и дело обмахивая платочком нарумяненное лицо, заявил оторопевшей аудитории:
– Вам всем надлежит понять раз и навсегда, что строить новую Россию будете не вы, а германский солдат, который своей кровью смывает с чела нашей родины печать красной звезды!
Стоит ли говорить, что мать Мария не переносила ни жеребковцев, ни их покровителей! Гитлеровскую Германию она считала великой отравительницей «всех европейских источников и колодцев». Она не хотела быть связанной с оккупационными властями даже косвенно.
В столовую на рю Лурмель не раз являлись чиновники и вывешивали объявления, изданные властями: приглашение французам ехать на работу в Германию. Мать Мария бесстрашно срывала их со стен.Со дня нападения гитлеровской Германии на СССР – 22 июня 1941 года – для русских в зоне оккупации последовали новые испытания. В одном только Париже в тот день было арестовано около тысячи русских эмигрантов! Среди арестованных оказалось много друзей матери Марии, в том числе Л. А. Зандер, Ф. Т. Пьянов, И. И. Фондаминский. Задержанных отправили в Компьеньский лагерь, находившийся километрах в ста на северо-восток от Парижа. Он был специально создан для интернированных гражданских лиц, в основном евреев.
Илья Фондаминский
Именно здесь, в Компьеньском лагере, совершилось крещение Ильи Исидоровича Фондаминского (псевдоним – Бунаков). Выросший в состоятельной еврейской семье, получивший неплохое образование в Берлине и обладавший природным даром оратора, он еще в молодости стал социалистом и принимал деятельное участие в работе эсеровской партии. Принадлежность к ней заставила его эмигрировать в Париж. Человек, по словам его друзей, бескорыстного великодушия и беспредельной доброты, Илья Фондаминский никогда и никому не читал наставлений, никогда и ни от кого ничего не требовал, «ничего для себя не хотел». По словам Г. П. Федотова, очень хорошо его знавшего, Фондаминский помогал множеству людей в их материальных и духовных нуждах: «Помогал достойным и недостойным и не жалел своих денег».
Такие люди были необходимы участникам «Православного дела».
Ф. Т. Пьянов рассуждал о Фондаминском:Трудно сказать, кто на кого влиял больше – мать Мария на него или он на мать Марию. Однако с уверенностью можно сказать одно: у них были одни и те же мысли, язык, идеал христианской любви… общая обращенность к страждущему миру и жертвенность. Еврей, в то время некрещеный, он переживал в Церкви то, к чему мы, традиционно-православные, глухи.
Когда знакомые Фондаминского недоумевали, почему он не принимает крещения, он обычно ссылался на то, что считает себя недостойным этого. Возможно, в этой ситуации играли роль и другие моменты. Друзья Ильи Исидоровича объясняли его нерешительность следующим образом: «Не болея особенно еврейскими проблемами, он не хотел разрывать связи с еврейским народом, прежде всего с кругом друзей, родных и близких, для которых религиозное и национальное были связаны неразрывно». (Родственники Фондаминского и близкие им люди придерживались традиционного для их среды иудаистского вероисповедания.)
Что касается матери Марии, то она говорила по поводу монашества и желания людей вступить на этот путь:
– Только надо скорей решаться. Есть души, которые томятся-таятся годами, готовятся, прикидывают, колеблются, а решения принять не могут. Так можно любое доброе влечение в себе загубить. Душа «пересидит» свой срок, как пирог в печке. Ничего потом путного из нее не выйдет. Надо, чтобы все было вовремя.
Но выбор Фондаминского был наконец-то сделан. 20 сентября 1941 года после всенощной накануне праздника Рождества Богородицы священник Константин Замбржицкий, настоятель Свято-Троицкого храма в Клиши, сам находившийся в заключении, крестил его в православной церкви, устроенной в одном из бараков. Правда, по просьбе Фондаминского крещение было совершено втайне. На следующий день немцы разобрали церковь, и праздничную литургию, на которой впервые причащался новокрещеный Илия, пришлось служить в комнате священника. По свидетельству крестного отца Ф. Т. Пьянова, Фондаминский находился в приподнятом настроении. «Я чувствую себя прекрасно, – сообщал он сестре, – и уже давно, давно не чувствовал себя таким спокойным, веселым и даже счастливым». Одному парижскому другу он признавался, что теперь готов на все («и на жизнь, и на смерть»): он познал, «что такое благодать».
Вскоре после крещения Фондаминского перевели в местный госпиталь – у него открылась язва желудка. Мать Мария могла его навещать здесь. Она вместе с друзьями обдумала план побега новообращенного в США через «свободную» зону Франции. Но Фондаминский решительно отказался от этого: он хотел разделить судьбу своих братьев. Как отметил Г. П. Федотов, «в последние дни свои он хотел жить с христианами и умереть с евреями».
В этом благородном решении Фондаминский оказался непоколебим. В августе 1942 года, накануне своей отправки на восток из лагеря Дранси, он также решительно отверг и второй, не терпящий отлагательства план побега, в подготовке которого вновь участвовала мать Мария. Последнее письмо к ней Ильи Исидоровича растрогало матушку до слез:
Пусть мои друзья обо мне не беспокоятся. Скажите всем, что мне очень хорошо. Я совсем счастлив. Никогда не думал, что столько радости в Боге.
– Из такого теста святые делаются, – тихо заметила мать Мария.