Слухи и домыслы об Александре Накашидзе впоследствии были разные: если симпатичная молодая женщина, и к тому же грузинка, оказалась в кремлёвской квартире Сталина, значит, она или его любовница, или агент Берии. Или и то и другое.
На это без всяких на то оснований указал Хрущёв: «После смерти Надежды Сергеевны я некоторое время встречал у Сталина молодую красивую женщину, типичную кавказку. Она старалась нам не встречаться на пути. Только глаза сверкнут, и сразу она пропадает. Потом мне сказали, что эта женщина – воспитательница Светланки. Но это продолжалось недолго, и она исчезла. По некоторым замечаниям Берии я понял, что это была его протеже. Ну, Берия, тот умел подбирать “воспитательниц”».[29]
Намёк ясен? Тем, кто с первого раза не уловил сказанное, Хрущёв разъяснил с тысячей оговорок: «Правда, толком я не знаю, что за люди были у неё воспитателями. Помню, что там маячила одно время красивая грузинка, но она вроде бы промелькнула и исчезла. Кто-то сказал мне, что это воспитательница Светланы. Не знаю, что это за воспитательница и откуда она появилась. Пронёсся слух, что это было подставное лицо Берии, подосланное не то к Светлане, не то к Сталину»[30]. Так с лёгкой руки Хрущёва пошла гулять версия, что, ещё находясь в Грузии (в Москву Берия переехал в 1938 году), он внедрил в семью Сталина своего агента.
Но обратимся к воспоминаниям Серго Берии.[31]
Он писал, ссылаясь на мать, поскольку, будучи лишь на два года старше Светланы, сам знать этого не мог, что, когда они жили в Тбилиси, Сталин обратился к его отцу с просьбой подыскать женщину, желательно грузинку, которая согласилась бы присматривать за Светланой. Среди десяти-пятнадцати кандидатур, предложенных Сталину, он остановил выбор на Накашидзе, двоюродной сестре жены Берии. В семье Сталина она прослужила до зимы 1943 года. После войны она вышла замуж и возвратилась в Грузию.
О майоре Накашидзе вспомнили в 1953 году, когда в поисках компромата на Берию следствие пыталось обвинить его во «внедрении» дальней родственницы в дом Сталина. Но чего не было, того не было. Накопать компромат не удалось, как и не удалось пристегнуть её к активным участникам «бериевского заговора», и её имя предано было забвению, если бы не мемуары Светланы.
Усердие в разоблачении новых «врагов народа» и доносительство – два кита, позволявших строить карьеру в годы Большого террора. За безопасность семьи Сталина и воспитание детей отвечал генерал Власик. В 1939 году «следопыты» Власика обнаружили, что бывший муж Светланиной няни, с которым она рассталась в годы Первой мировой войны, до революции служил в полиции писарем. О разоблачении потенциального «врага народа» доложили Хозяину. Когда Светлана услышала, что няню собираются выгонять, она заревела, и отец, не переносивший её слез, сжалился, рассердился на Власика и потребовал, чтобы няню не трогали. Её также пришлось «военизировать». Александра Андреевна Бычкова получила звание младшего сержанта МГБ, что весьма её потешало, и она шутливо козыряла на кухне повару (старшему по званию) и говорила: «Есть!» и «Слушаюсь, ваше-ство!», воспринимая нововведение как игру, аналогичную игре в приказы, развешиваемыми Светланой на радость отца.
До самой смерти, с небольшим перерывом во время второго замужества Светланы, она жила с ней (Светлана нежно называла её бабусей), помогая, когда она сама станет матерью, растить детей Осю и Катю. Бычкова отдала Свете тридцать лет, с 1926-го по 1956-й.
Светлана взрослела, наблюдала ссоры между родственниками, слышала жаркие и странные споры между дедушкой и бабушкой, затихавшие при её появлении, и продолжала жить в мире иллюзий, в Зазеркалье. А чего ещё можно ожидать от маленькой девочки? Отец её любил и засыпал нежными письмами. Читая их, трудно поверить, что этот же человек в то же самое время руководил Большим террором, изучал протоколы допросов и подписывал расстрельные списки. Он умудрялся одновременно жить в двух странах. В той сказочной, которую создал для дочери, и в той, которую построил вне стен Зазеркалья для 170 миллионов советских граждан (если верить Всесоюзной переписи населения, проведённой в январе 1939 года). Обе эти страны по странности назывались одинаково – СССР.
Не понимая, что дочь взрослеет и уже не тот ребенок, к которому он привык, он хотел продолжить игру в приказы. Эта игра Светлане опостылела. Она напомнила отцу, что уже повзрослела, написав 26 февраля 1937 года распоряжение: «Приказываю тебе позволить мне писать приказ один раз в шестидневку». Это не было бунтом на корабле: Светлана вырастала из детских игр и развлечений. Но когда она считала это необходимым, то продолжала игру.
15 декабря 1938 г.
«Папа!! Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу. Сетанка-хозяйка».
А он по-прежнему писал ей ласковые письма, короткие, как всегда, потому что жил на другой планете, на той, где не прекращалась война, требующая его деятельного участия, – к московским процессам добавилась Гражданская война в Испании.
7 июля 1938 г.
Здравствуй, моя воробушка!
Письмо получил, за рыбу спасибо. Только прошу тебя, хозяюшка, больше не посылать мне рыбы. Если тебе так нравится в Крыму, можешь остаться в Мухолатке всё лето. Целую тебя крепко. Твой папочка.
22 июля 1939 г.
Моей хозяйке-Сетанке – привет!
Все твои письма получил. Спасибо за письма! Не отвечал на письма потому, что был очень занят. Как проводишь время, как твой английский, хорошо ли себя чувствуешь? Я здоров и весел, как всегда. Скучновато без тебя, но что поделаешь – терплю. Целую мою хозяюшку.
8 августа 1939 г.
Здравствуй, моя хозяюшка!
Оба твои письма получил. Хорошо, что не забываешь папочку. Сразу ответить не мог: занят.
Ты, оказывается, побывала на Рице и при этом не одна, а с кавалером. Что же, это не дурно. Рица – место хорошее, особенно ежели с кавалером, моя воробушка.
Когда думаешь вернуться в Москву? Не пора ли? Думаю, что пора. Приезжай в Москву к числу 25 августа или даже к 20-му. Как ты об этом думаешь – напиши-ка. Я не собираюсь в этом году на юг. Занят, не смогу отлучиться. Моё здоровье? Я здоров, весел. Скучаю чуточку без тебя, но ты ведь скоро приедешь.
Целую тебя, моя воробушка, крепко-накрепко.
Оба нежных письма (с информацией «здоров и весел, как всегда») написаны дочери на пороге Второй мировой войны, в период бурного сближения между СССР и гитлеровской Германией, в преддверии весёленького распития шампанского с Иоахимом фон Риббентропом. Действительно, всё идёт хорошо. Вот-вот Германия нападёт на Польшу. Прилетай, воробушка, в Кремль. Вместе повеселимся.
Десять лет до нашего отъезда в Америку Ляленькины вещи в платяном шкафу оставались нетронутыми. Неприкосновенными оставались ящики в комоде с нательным бельём и в трюмо, где хранилась косметика, засохшая, никуда не годная, но я из-за своего сумасшествия не позволил родной сестре жены ею воспользоваться. Я сохранял квартиру такой, какой она её оставила, уехав в последний раз в обнинскую больницу, и Асенька ещё десять лет прожила в обстановке, созданной её матерью…
…А у Светланы? У неё всё было иначе. Домашний мир девочки рухнул с появлением в кремлёвской квартире Александры Накашидзе, и это болезненно отразилось на её психике. Светлана почувствовала себя беззащитной, обязанной повиноваться правилам, установленных смотрителем, необразованной деревенской девушкой из другого мира, случайно оказавшейся в Москве. Она постепенно осознавала, что отец, как бы он её ни любил, всё-таки далеко-далеко…
Александра Накашидзе не была мачехой в прямом понимании этого слова и была ею, осуществляя «общее руководство» воспитанием Светланы и Васи. Гувернантка, так прозвала её Светлана, добросовестно выполняла возложенные на неё обязанности, сводившиеся к тотальному контролю.
Из добрых побуждений она «навела в квартире порядок». Комнаты Иосифа Сталина были неприкасаемыми, но в комнатах Светы и Васи она сменила всю старую мебель, к которой Светлана была привязана, потому как она приобреталась мамой. Ни её, ни Васиного согласия (ему в 1939 году исполнилось 18 лет, и он уже имел право голоса) «воспитательница» не спросила. Когда Света вернулась с юга, куда она ездила с няней, всё старое имущество было выброшено, и не только мебель – на свалке оказались все вещи, включая хранящиеся в ящиках подарки, привезённые из Берлина Надеждой Аллилуевой, бесчисленные дары от её сестры Анны Сергеевны и от Маруси Сванидзе. Выброшены были фигурки из глины, покрашенные краской, сделанные в детстве, при участии мамы; такая же участь постигла старые альбомы для рисования, тетради с рисунками и изложениями на русском и немецком языках… Новая домоправительница сочла это чепухой и выкинула, не спрашивая согласия девочки и не подозревая, что выбрасывает воспоминания детства и самое дорогое – память о маме…
Светлана всё это стерпела, поскольку изменить ничего уже не могла – грубое вторжение в её мир сделано было в её отсутствие. Отец находился в других мирах. Время от времени он посылал руководящие указания генералу Власику, ставшему неофициальным опекуном Светы и Васи, как следует воспитывать детей, не чужих – собственных: хорошо кормить, но не перекармливать, одевать, но не роскошно, не баловать и держать на воздухе – это означало: обязательные оздоровительные поездки на дачу и на юг. И конечно, дети должны хорошо учиться.
От личного участия в воспитании детей Сталин самоустранился, передоверив их наставникам. Потому и вырос Василий как бурьян, сам по себе, с комплексом вседозволенности и пристрастием к алкоголю. Бурьян ведь общепринятых правил не признаёт – растёт, где и как ему вздумается. Светлана тоже была предоставлена сама себе (нянька и воспитательницы не в счёт), но выросла иной благодаря гуманитарному складу ума, театру и книгам. Девочка – я это уже говорю как отец, не в обиду мальчикам, – сделана из благодатного материала, в детском возрасте усердна к наукам.