Светлане пришлось считаться с властвованием в доме чужой женщины, с которой у неё не было взаимопонимания, но у которой было право ею командовать. Александра Накашидзе плохо говорила и писала по-русски, но старательно пыталась выполнять возложенные на неё обязанности: проверять Светланины дневники и тетради и сопровождать в поездках вне территории Кремля, в частности в театр (это удовольствие у Светланы сохранилось и при новой домоправительнице, то есть воспитательнице).
Первый «подвиг» Александры Накашидзе начался с обнаружения крамолы.
С восьмилетнего возраста одноклассником Светы был некий Миша (его фамилию в книге, опубликованной за рубежом в 1969 году[32], Светлана не называет). У обоих дома была большая родительская библиотека. Они увлекались чтением Жюль Верна, Фенимора Купера и современной научной фантастики. А в 11-летнем возрасте (конечно, несколько рановато) оба начали зачитываться Мопассаном, чтение инициировало игру в любовь. Они писали друг другу записки на уроках и на промокательной бумаге: «Я тебя люблю!» – и (страшное преступление!) украдкой целовались, когда представлялась редкая возможность уединиться. Вскоре у Миши арестовали родителей, работавших в крупном издательстве, а бдительная гувернантка, обнаружив крамолу, настояла перед директором школы, чтобы мальчика перевели в другой класс, и предъявила страшные улики: записки на промокашках.
Вплоть до зимы 1943 года у Светланы была псевдомачеха, не новая жена отца, а посторонняя женщина, формально оказавшаяся мачехой, которую Сталин убрал из дома после истории с Каплером – недоглядела майора Накашидзе за девочкой, недоглядела.
Отцы и дочери-подростки. Первые конфликты
Переходный возраст протекает по-разному: когда безболезненно, когда в конфликтах с окружающим миром. У Светланы проблемы начались раньше, и возникли они, казалось бы, на пустом месте, ведь была она послушной девочкой и круглой отличницей. Тем не менее между отцом и дочерью возникло недопонимание. Вначале по пустякам, из-за одежды, по мнению отца слишком открытой.
Нижеследующие эпизоды из воспоминаний Светланы Аллилуевой неоднократно перепечатывались или пересказывались, едва речь заходила о взаимоотношениях Сталина с дочерью. Благодаря кинематографистам, умеющим манипулировать историческими документами, создавать и раздувать мифы для подкрепления некоей идеологической доктрины, в кинофильмах о войне Сталин – мудрый и рассудительный, тщательно взвешивающий слова и начисто переигрывающий дёрганного импульсивного Черчилля и усталого душку Рузвельта. Возможно, так оно и было в действительности процентов на… Не берусь назвать цифру, он умел очаровывать. Но, как известно, на детей родительская мудрость распространяется не всегда. Любовь затмевает рассудок. Глупость и консерватизм мышления, ранее проявлявшиеся в мелочах, в эпизодах с одеждой дали о себе знать, когда Светлана влюбилась и пожелала самостоятельно устроить личную жизнь. Этого папа-Сталин позволить не мог. Раньше так же беззастенчиво он вмешался в личную жизнь Якова, доведя сына до самострела, к счастью неудачного. Два самострела в родной семье – не многовато ли для семьи Иосифа Виссарионовича Джугашвили?
В детстве дочь была для него игрушкой, когда повзрослела – проблемой. Он не знал, как её воспитывать, и идея приставить к ней женщину-грузинку возникла во время летнего отдыха в Сочи, когда он вдруг обнаружил, что десятилетняя дочь не «застёгнута на все пуговицы» и – ужас какой! – голыми коленками сверкает на даче. Он возмутился (Светлана в лицах описывает вспыхнувший конфликт):
«“Ты что это голая ходишь? – Я не понимала в чём дело. – Вот, вот! – указал он на длину моего платья – оно было выше колен, как и полагалось в моём возрасте. – Чёрт знает что! – сердился отец, – а это что такое? – Мои детские трусики тоже его разозлили. – Безобразие! Физкультурницы! – раздражался он всё больше, – ходят все голые!” Затем он отправился в свою комнату и вынес оттуда две своих нижних рубашки из батиста. “Идём! – сказал он мне. – Вот, няня, – сказал он моей няне, на лице которой не отразилось удивления, – вот, сшейте ей сами шаровары, чтобы закрывали колени; а платье должно быть ниже колен!”. – “Да, да!” – с готовностью ответила моя няня, вовек не спорившая со своими хозяевами. “Папа! – взмолилась я, – да ведь так сейчас никто не носит!”».
Этот довод не был для него убедителен. Чтобы угодить хозяину, няня сшила ей длинные шаровары (Светлана иначе как дурацкими их не называла) и длинное «выходное» платье, закрывавшее коленки (для визитов к отцу) – в иное время она ходила так же, как все девочки. «Борясь за красоту», она потихоньку укорачивала платье, и отец этого не замечал – он занят был другими делами и не обращал внимания на внешний вид дочери. Дал указание и забыл. Современники отмечают, что у Сталина была отличная память (во всяком случае, до микроинсультов, случившихся после войны). Но человек держит в памяти только то, что его интересует. Ненужная информация улетучивается. Девочки упрямы в том, что касается одежды, и он не заметил, как постепенно дочь вернулась к обычному одеянию. Они жили в параллельных мирах.
Сталин с детьми. Слева Василий, справа Яков. Светлана облокотилась на плечи отца и будущего свёкра Андрея Жданова. 1938 год
Когда Светлана повзрослела, Александра Накашидзе объяснила ей причины отцовского гнева. Он был старомоден. Его вкусы исходили из грузинских традиций: на Кавказе не принято, чтобы женщины надевали короткие платья с короткими рукавами и ходили в носках, оголяя ноги даже на пять сантиметров. Война поколений, начавшаяся из-за одежды, в которой властный отец всегда выходил победителем, доводила Светлану до слёз. То он вдруг ругал её, что она носит летом носки, а не чулки: «Ходишь опять с голыми ногами!» – то требовал, чтобы платье было не в талию, а широким балахоном, то сдирал со скандалом головной убор – берет, который носили все девочки: «Что это за блин? Не можешь завести себе шляпы получше?» Попытки дочери объяснить, что все девочки носят береты, он не воспринимал, был упрям и неумолим, как и подобает мужчинам «горячих кровей». Светлана быстро смекнула, что спорить с отцом бесполезно, и с его требованиями соглашалась, он успокаивался и на какое-то время о них забывал, занятый делами, более для него важными.
Он был непредсказуем, и ожидать от него можно было всего чего угодно. Однажды ей посоветовали послать отцу свою фотографию в пионерском галстуке и написать тёплое посвящение. Реакция отца была неожиданной: он вернул фотографию со злобной надписью, сделанной синим карандашом: «У тебя наглое выражение лица. Раньше была скромность, и это привлекало». Слово «злобной» употребила Светлана, вспоминая этот эпизод. Его возмутила широкая улыбка во весь рот. «Скромность украшает большевика», – многократно говорил он, но в его понимании скромность означала потупленные глаза и покорность, которой он от неё добивался.
Светлана научилась с отцом «воевать» – молча соглашалась и делала по-своему, но, собираясь его навестить, даже когда она стала замужней женщиной, и зная, насколько он консервативен в одежде, тщательно осматривала себя, проверяя, не слишком ли ярко одета, так как неминуемо получила бы сердитое замечание: «На кого ты похожа?!» Он произносил его, не стесняясь присутствующих, не задумываясь о последствиях, так никогда и не поняв, что публичное оскорбление жены подтолкнуло Надю к самоубийству. Светлана знала: отец не переносит косметики, губной помады, маникюра, духов, заграничной одежды, и она приспособилась к его вкусам, при встречах избегая всего того, что способно его рассердить.
Но придирки к одежде – мелочи, с ними можно смириться. В школьном возрасте Светлану угнетала тотальная слежка, установленная за ней. У мальчиков больше степеней свободы. Светлана осознала преимущество «сильного пола», когда по инициативе генерала Власика (или по требованию отца) для неё был введён специальный режим и помимо домашнего контроля в лице воспитательницы-грузинки к ней приставили «дядьку»-чекиста, следовавшего за ней по пятам, куда бы она ни шла: в школу, из школы, в театры, на дачу. Слежку надо оправдывать достижениями, и чекист постарался…
У девочек, так же как и у мальчиков (впрочем, девочки взрослеют раньше), рано возникают симпатии и неосознанное влечение к противоположному полу[33]. К кому-то в школе хочется подойти и по-дружески пообщаться, кому-то – послать через парту записку, с кем-то сходить в кино, пройтись по улице по дороге из школы – из первых влюблённостей и тайных страданий рождаются стихи и увлечение поэзией, остающееся на всю жизнь и облагораживающее душу. Лучшим другом (или подругой) подростка становится интимный дневник, выслушивающий признания в любви, обиды и горечи, которыми он (или она) ни с кем не в состоянии поделиться. Грубое вторжение в интимный дневник – преступление, аналогичное нарушению тайны исповеди. Оно хуже физического наказания. Зачастую бестактность взрослых, полагающих, что по отношению к собственным детям им позволено абсолютно всё, приводит к непоправимым последствиям.
Светлана возненавидела своего первого «дядьку» Ивана Кривенко, заметив, что он роется в её школьном портфеле и читает личный дневник, который она принесла в школу и показала подругам. Чего соглядатаи боялись, читая откровения маленькой девочки? Что она раскроет подругам государственные секреты? Тайны семьи товарища Сталина?
Всё оказалось проще. Светлана влюбилась. В кого? В сына Берии? Нет, Серго был увлечён Марфой, внучкой Горького, сидевшей со Светой за одной партой (впоследствии они поженились). Тогда в кого же? На две трети ученики привилегированной школы состояли из детей советской элиты, разбавленных на одну треть обычными мальчишками и девчонками из соседних московских дворов. Среди них был Гриша Морозов[34], учившийся в одном классе с Василием Сталиным и назначенный пионервожатым в Светланин класс. Он был красавец, брюнет – ну как не влюбиться в такого парня! К тому же Гриша был блестящим рассказчиком, проникновенно рассказывавши