Светлана Сталина после смерти отца
Нина Гегечкори, жена Лаврентия Берии, приехавшая к Светлане 2 марта, чтобы её утешить, застала Светлану внешне «совершенно спокойной» (воспоминания Серго Берии). Рыданий в подушку не было. Но публичное выражение чувств зачастую обманчиво и не всегда отражает душевное состояние. «Я ничего не ела все те дни, я не могла плакать, меня сдавило каменное спокойствие и каменная печаль», – так описывала Светлана своё состояние.
Двадцать семь лет она прожила под тенью отца. Даже когда месяцами они не виделись и не разговаривали, отцовский контроль не ослабевал – «опекуны» продолжали за ней наблюдение – она жила в жёстко установленных рамках, не имея права самостоятельно заводить друзей и выбирать жизненный путь. Смерть отца означала освобождение от гнёта, от его морального прессинга, начинается новая жизнь, в которой ни один соглядатай не будет стоять со свечой в её спальне.
Её душа разрывалась на части во время многочасового прощания в Колонном зале, во время которого, попав под влияние миллионной толпы, чувствуя ЕГО величие и искреннюю всенародную скорбь, она казнила себя, вспоминая размолвки последних лет и любовь, которой он щедро делился с ней в детские годы. Повзрослев, такую же бескорыстную любовь она не получила ни от одного из окружавших её мужчин.
«Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, – я любила отца сильнее и нежнее, чем за всю свою жизнь. Он был очень далёк от меня, от нас, детей, от всех своих ближних…
<…> Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных, я не испытывала ни раньше, ни после. Когда в Колонном зале я стояла почти все дни (я буквально стояла, потому что, сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовывали мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять…), окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение. Я ещё не знала и не осознавала – какое, в чём оно выразится, но я понимала, что это – освобождение для всех и для меня тоже от какого-то гнёта, давившего все души, сердца и умы единой, общей глыбой. Меня всю раздирало от печали. Я чувствовала, что я – никуда не годная дочь, что я никогда не была хорошей дочерью, что я жила в доме как чужой человек, что я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который всё-таки мой отец, который любил меня, как умел и как мог, и которому я обязана не одним лишь злом, но и добром…
<…> Все знали и меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец всё-таки любил меня, а я любила его»[67].
Новая жизнь Светланы (точнее, подготовка к новой жизни) началась в 1952 году с расторжения брака со Ждановым и переезда из Кремля в городскую квартиру. Привыкшая к прислуге, забегавшей ей все дороги, она постепенно осваивала премудрости введения домашнего хозяйства. Теперь эта новая жизнь стартовала…
В 27-летнем возрасте Светлана начала учиться навыкам ведения домашнего хозяйства: как зажигать газовую плиту, пришивать пуговицы, стирать, гладить, оплачивать коммунальные услуги – газ, свет, квартиру. До 27-летнего возраста она жила на государственных квартирах и дачах и её не допускали к плебейским наукам, но, отказавшись от прежней жизни и выпросив у отца подарок – просторную пятикомнатную квартиру, – ей пришлось учиться заваривать чай и готовить завтраки. Обеды она покупала в столовой – эта премудрость оказалась для неё недоступной.
К слову сказать, другая столбовая дворянка, Екатерина Тимошенко, дочь маршала Тимошенко и вторая жена Василия Сталина, этим наукам также обучена не была. Александр Бурдонский вспоминал: «У нас появилась мачеха Екатерина Семёновна… женщина властная и жестокая. Мы, чужие дети, её, видимо, раздражали… Нам не хватало не только тепла, но и элементарной заботы. Кормить забывали по три-четыре дня, одних запирали в комнате. Помню такой эпизод. Жили зимой на даче. Ночь, темень. Мы с сестрой тихонько спускаемся со второго этажа, идём во двор в погреб за сырой картошкой и морковкой»[68].
…Светлана в новой квартире жила по-барски, каждый ребёнок имел свою комнату. Ей принадлежала отдельная спальня, гостиная, кухня. Пока она заканчивала аспирантуру, с ней жила няня, Александра Андреевна Бычкова, получавшая военную пенсию (всё-таки младший сержант МГБ!). Её детям она стала бабушкой. Благодаря ей у Светланы не возникали бытовые трудности, с которыми сталкивались советские женщины и матери-одиночки, разрывающиеся между работой и домом и не успевающие приглядывать за детьми. После смерти отца Светлане назначили пенсию и сохранили привычные льготы, правительственные распределители и привилегированные больницы. Фамилия Сталина опекала её и после его смерти.
Она привыкла к скромной жизни – отец не одобрял роскоши, импортной одежды и украшений, и Светлана, с детства жившая на всём готовом, решила отказаться от некоторых привилегий, предоставленных ей советским правительством. В душевном порыве она написала письмо Маленкову, Председателю Совета Министров, и отказалась от закрепления за ней дачи «Волынское» с обслуживающим персоналом, от денежного довольствия (пенсии) в размере 4000 рублей в месяц и скромно попросила разрешения снимать в летний период 2–3 комнаты в дачном поселке Жуковка, которые она собиралась оплачивать самостоятельно.
В Кремле оценили её скромность, которая шла вразрез с общепринятыми устоями, и объяснили, что дочь Сталина обязана получать положенные ей льготы, назначенные в знак уважения Советского правительства к заслугам её отца. На фоне скандала с Василием важно было подчеркнуть: никто ей не мстит, дочь «отца народов» имеет все положенные по закону льготы и привилегии. Светлана приняла это как должное: раз она обязана получать льготы – значит, обязана. Одна многокомнатная квартира в правительственном доме чего стоит!
Жизнь «без Сталина» после быстро завершившейся «бериевской перестройки» изменилась не сильно. В мае 1954-го журнал «Знамя» опубликовал повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», из-за удачного заголовка позже названную символом времени. Имя Берии в положительном контексте запрещено было употреблять, и «оттепелью» назвали период хрущёвского правления. Но Хрущёв не планировал кардинально менять курс корабля. Вначале дуэт Хрущёва и Маленкова затормозил бериевские реабилитации и жестоко подавил мирные бунты политзаключённых, потребовавших ускорить пересмотр сфабрикованных дел. Наиболее мощные выступления произошли в Норильске и Воркуте (август 1953 года) и в Кенгире (Казахстан, май – июнь 1954 года). В лагеря наследники Сталина ввели танки, тысячу заключённых намотали на гусеницы «тридцатьчетвёрок».
В хрущёвскую оттепель испытывали на людях последствия ядерного взрыва (Тоцкий полигон, 1954 год) – сорок тысяч жертв, расстреливали безоружную толпу в Тбилиси (9 марта 1956 года), вводили войска в Венгрию и пулями встретили демонстрацию рабочих в Новочеркасске в 1962-м. В хрущёвскую оттепель третировали Пастернака за роман «Доктор Живаго»…
Хрущёв, присвоивший себе лавры «освободителя», на июльском (2–7 июля 1953 года) Пленуме ЦК КПСС назвал бериевские реабилитации «дешёвой демагогией» и, чтобы самому не прослыть демагогом, не спешил с реабилитациями. Лишь через год, в апреле 1954-го, он вернул из тюрьмы тёток Светланы, которых знал лично: Анну Сергеевну и Евгению Александровну Аллилуеву, арестованных по делу ЕАК и проведших несколько лет в одиночной камере. Им ещё повезло с «быстрым» освобождением. Лишь после XX съезда, в мае 1956-го – понадобилось более трёх лет, чтобы удостовериться в невиновности! – реабилитирован и освобождён из заключения Лев Гумилёв, сын Анны Ахматовой.
Такой же была судьба Солженицына. Лишь в июне 1956-го он был освобождён из ссылки. В постановлении было указано: «за отсутствием в его действиях состава преступления». Но реабилитирован он был лишь в феврале 1957-го.
Более трёх лет «оттепели» потребовалось Хрущёву, чтобы сначала обнаружить и уничтожить подписанные им расстрельные списки, а лишь затем распахнуть ворота лагерей и освободить сотни тысяч политзаключённых! Зато никто не посмеет сказать, что Хрущёв, в отличие от Берии, за сто двенадцать дней, с 5 марта по 25 июня, выпустившего из тюрем 1,2 миллиона заключённых, искал «себе видимость популярности». Так назвал Хрущёв бериевские реабилитации.
Аллилуевы: Анна, Евгения и Надежда
Слухи о причинах смерти Надежды Аллилуевой ходили разные. Светлана их тоже знала. По одним, её якобы застрелил муж из-за новой влюблённости, к которой она его приревновала, по другим – по политическим мотивам, потому как она выступила против репрессий и власти НКВД. В партийных кругах распространялся слух, что она была психически больная, вспыльчивая и неуравновешенная. На это намекал Молотов, и об этом Светлане в 1948–50 годах говорили в семье Ждановых. В партии утвердилась версия, согласованная с Иосифом Виссарионовичем, что она была «нервнобольной».
Уже после смерти Сталина, когда развязались языки, Светлане приходилось выслушивать самые разнообразные версии убийства Надежды Аллилуевой. Все они сводились к тому, что его совершил муж, притворившийся затем спящим.
Слухи об убийстве Надежды Аллилуевой появились не в 1953 году, а значительно раньше. Спровоцировал их появление Сталин, распространив в первые дни после похорон противоречивую информацию, закрытую для упоминания.
Хрущёв, вспоминавший, как за несколько часов до трагедии, во время праздничной демонстрации, он стоял рядом с Надеждой Аллилуевой возле Мавзолея в группе советско-партийного архива и спокойно беседовал (глава «Роковой выстрел»), рассказывал, что сразу же после похорон Надежды Аллилуевой партийному активу были объявлены две разные версии.