<…> Но как остро чувствует он прекрасное! Поэтический анализ стихов Пастернака, Ахматовой, Багрицкого изящен и убедителен. В стихах молодых поэтов Синявский сразу же улавливает их обещающие качества и досадные слабости. Никто не проник так глубоко в двойственное творчество Евтушенко. Его насмешка язвительна: он доказал в пять минут, что поэт Анатолий Софронов, в общем, и не поэт… Этого Андрею не могли и не могут простить “известные” советские писатели.
Об Ахматовой Андрей пишет вдохновенно. Он точно находит и показывает социальное значение стихов глубоко интимных. Как великолепно “объясняет” он Пастернака, какими значительными становятся лист смородины, дождь, гроза, интерьер. Как остро и чутко понял он Исаака Бабеля, художника гротескного, насмешливого и печального.
Андрей Синявский не только критик, но и талантливый писатель. Его любимый способ выражения – сатира, гротеск. В романе “Любимов” советская провинциальная жизнь предстала перед читателем в гиперболах, как у Салтыкова-Щедрина и Гоголя. Это одновременно “История города Глупова” и “Мёртвые души”, увиденные в истории маленького советского городка.
Повесть “Суд идёт”, написанная в 1956 году, странно предвосхитила неминуемый арест самого Андрея Синявского десять лет спустя, хотя в ней говорится о прошлых событиях, которые не должны были бы повториться снова в СССР… Но они повторились.
И все эти описанные острым пером следователи, чекисты, доносчики и шпики опять поднялись на поверхность общества, окружив тесным кольцом человека, которому остаётся только дорога в тюрьму. Вина у него одна – он писатель…
<…> На суде приводили “цитаты” вместо улик – что ни образ, то жуткий шарж… На этом суд построил обвинение и вынес приговор: семь лет тюрьмы.
А сам Андрей – тихий, говорит спокойно, его русская речь прекрасна, заслушаешься. Любит Машу, любит сына.
Спокойный, мягкий человек. Чего ему только ни приписали на суде – антисемитизм, порнографию, участие в мифических подпольных организациях! Судья Смирнов у нас в институте в течение двух часов пытался убедить всех, что “тут пахнет эсеровским душком”, но доказать этого ничем не мог, кроме всё тех же гротескных цитат.
Романы, рассказы и повести Синявского в СССР не печатали, потому что сатира на общественную жизнь в СССР недопустима. Михаила Булгакова не печатали двадцать восемь лет. Зощенко был уничтожен официальной критикой. Синявского издали за границей – и тогда он сразу же превратился в “политического преступника”.
Из него сделали на суде политического преступника, а его шаржи испугали партийных деятелей института, где он работал, больше, чем водородная бомба, потому что в России веками боялись правдивого слова.
Писатель только смеялся, издевался, гиперболизировал тупое и глупое, но нигде ни разу не призывал к свержению советского строя. Тем не менее суд обвинил автора в “антисоветской деятельности” и приговорил его к семи годам работы в лагерях. То же самое произошло с его другом, Юлием Даниэлем.
Ты вернёшься домой, к сыну и к друзьям, Андрюша, а на твоё место в лагерном бараке отправятся те, кто осудил и приговорил тебя. Ведь не раз уже это бывало в истории России, которая так напоминает печальный и жуткий гротеск».
…Совместная работа их сдружила. Андрей жил в коммунальной квартире, в невыносимых условиях, возможности уединиться для творчества у него не было. Жена соорудила ему в полуподвале кабинет, в котором он по ночам трудился. Иногда, убегая от шума коммунальной квартиры, он заходил к Светлане в гости на чашку кофе, глядел из кухонного окна на чудом сохранившуюся белую церковку XVI века, приютившуюся во дворе, и мечтательно говорил: «Как тихо у вас дома! Как хорошо! И дети тихие, приятно с ними». Он чувствовал себя комфортно в гостях у Светланы, и в один из визитов ЭТО произошло. Любовь пришла неожиданно.
«Секс – это ещё не повод для знакомства», – говорят бывалые люди. «Секс – это стакан воды», – в разных интерпретациях произносили Коллонтай и её подруги.
Светлана по наивности так не думала и, несмотря на прекрасные отношения с его женой Машей Розановой, решилась на безумный поступок, который в истории с Каплером однажды уже совершила, – отважилась открыть забрало и, ничего не скрывая, не интригуя, заявить сопернице о своих правах. Воспитанная на художественной литературе, она так и не поняла мужскую психологию: секс – это не высшее проявление любви, а олимпийские игры, в которых побеждать не обязательно, но участвовать надо.
Чем закончился их роман, в интервью Татьяне Чебровой, опубликованном 7 октября 2009 года в газете «Бульвар Гордона», рассказала Мария Розанова, к тому времени уже вдова Андрея Синявского, умершего в Париже 25 февраля 1997-го.
«Розанова. Сначала она несколько раз приходила к нам просто так – как сослуживица Андрея Донатовича. Половина сектора советской литературы у нас бывала: мы обитали по соседству с ИМЛИ, и обычно по средам после заседания сектора несколько человек отправлялись к нам ужинать.
Однажды мы с Синявским ужинали у его коллеги, соавтора и тёзки Андрея Меньшутина, который, как и мы, жил в коммунальной квартире недалеко от нас. Вдруг раздались три звонка в дверь – Аллилуева.
У Меньшутиных была очень маленькая комната, мы с Лидой начали суетиться, пристраивая у стола ещё один стул, но Светлана заявила: “Садиться не буду. Андрей, я пришла за тобой. Сейчас ты уйдёшь со мной”. Я спросила: “Светлана, а как же я?” Аллилуева мне сказала: “Маша, вы увели Андрея у жены, а сейчас я увожу его от вас”.
Чеброва. Что в это время делал Андрей Донатович?
Розанова. Сидел с отвисшей челюстью. Я сказала: “Андрей, не кажется ли тебе, что, изучая историю СССР, ты зашёл слишком далеко?” Светлана рванулась и выбежала из комнаты.
Чеброва. Не поверю, что хотя бы из любопытства вы не уточнили, что было между вашим мужем и дочерью Сталина…
Розанова. Конечно, я спросила его об этом между прочим. Да, трахнул он её однажды, ну и что? Это не повод для знакомства, если цитировать известный анекдот. Как шутил Синявский: “Если я еду в одном купе с дамой, должен же я ей предложить как вежливый человек…” Не это главное. Людей не трахание соединяет…»
Светлана отнеслась серьёзно к «поездке в одном купе» с Синявским, с которым проработала не один год, и его захаживания на чашечку кофе, однажды закончившиеся постелью, восприняла как проявление любви. А многоопытная Розанова оценила это иначе: «Аллилуева всё-таки немножечко была сексуальной психопаткой», – сказала она интервьюеру. Могла бы добавить: «Брала бы пример с меня». Маша несколько лет, пока Андрей был женат, поджидала его в кустах и любила урывками, держа в уме цветаевские строки: «Само – что дерево трясти! В срок яблоко спадает спелое», – терпеливо ждала, пока он сам припадёт её к ногам с двумя чемоданами.
А Светлана не по правилам захотела жить, не многолетней тайной любовью (как герои «Зимней вишни» или «Осеннего марафона»), а сразу. А за то, что действовала не по правилам и не украдкой, как Маша Розанова, расплачивалась унижением и насмешками. Светлана очень тепло написала об Андрее и Маше в книге «Только один год», изданной в США в 1969 году, а ещё раньше, в 1967-м, в эссе «Борису Леонидовичу Пастернаку». Синявский в это время находился в ссылке. Её книга, переведенная на все европейские языки и изданная миллионными тиражами, способствовала созданию международного движения в защиту арестованных писателей и борьбе за их освобождение.
Через полвека, в 2011-м, на «Радио Свобода» обиженная Мария Розанова продолжила сводить счёты[85]. Отчасти её можно понять, но месть захлестнула разум – делала она это грязновато.
Первый диссидентский поступок
Синявский, не имея возможности публиковаться на Родине – цензура выбраковывала всё, что не соответствовало соцреализму, – передал на Запад свои произведения. Во Франции под псевдонимом Абрам Терц он опубликовал роман «Суд идёт» (1959), «Фантастические повести» (1961), повесть «Любимов» (1963). В США – «Мысли врасплох» (1966). Даниэль под псевдонимом Николай Аржак опубликовал в США повести «Говорит Москва» (1962), «Искупление» (1964) и рассказы «Руки», «Человек из МИНАПа» (1963).
КГБ долго искало загадочных Терца и Аржака. Арестованы они были лишь осенью 1965-го. В феврале 1966-го Верховный Суд СССР (более значимых дел для Верховного Суда не нашлось) осудил писателей по 70-й статье УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда»: Даниэля на 5, а Синявского на 7 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Верховный Суд подтвердил слова Джорджа Оруэлла, писавшего о любом режиме с гласной или негласной цензурой печатного слова: «Во времена всеобщей лжи говорить правду – это экстремизм».
Светлана, когда проходил суд, жила в гражданском браке с Браджешем Сингхом, членом ЦК КП Индии, несмотря на его политическую благонадёжность, советское правительство не давало согласия на брак, опасаясь, что она легально выедет за границу. Через четыре года Светлана написала в книге «Только один год»: «Когда я рассказывала ему о собраниях, проходивших у нас в Институте мировой литературы, где до суда присутствующие обязаны были осудить, приговорить своего бывшего сотрудника Андрея Синявского, ещё не признавшего своей вины, где, по указу партийного начальства, фактически предрешался исход судебного дела, Сингх только разводил руками и печально качал головой».
Героями не рождаются – у обычных людей в минуту опасности срабатывает инстинкт самосохранения, и они не бросаются грудью на амбразуру и ради родных и близких по мере возможности идут на разумные компромиссы, о которых Галич вспоминал с горечью: «И не веря ни сердцу, ни разуму, / Для надёжности спрятав глаза, / Сколько раз мы молчали по-разному, / Но не против, конечно, а за!»[86]
Когда на заседании партийного бюро ИМЛИ от каждого члена бюро потребовали осудить бывших сослуживцев, Светлана, надеясь, что дело закончится условным приговором, сделала вынужденное заявление: «События с Синявским все восприняли трагически. Он нам наплевал в лицо