Светлана Сталина после смерти отца
Нина Гегечкори, жена Лаврентия Берии, приехавшая к Светлане 2 марта, чтобы утешить её, застала дочь Сталина внешне «совершенно спокойной» (воспоминания Серго Берии). Если она ожидала увидеть рыдания в подушку, то их не было. Но публичное выражение чувств зачастую обманчиво и не всегда отражает то, что творится в душе. «Я ничего не ела все те дни, я не могла плакать, меня сдавило каменное спокойствие и каменная печаль», — этими словами Светлана описывала своё состояние.
Двадцать семь лет она прожила под тенью отца. Даже когда месяцами они не виделись и не разговаривали, отцовский контроль не ослабевал — опекуны из министерства госбезопасности продолжали за ней наблюдение — она жила в жёстко установленных рамках, вне права самостоятельно заводить друзей и выбирать жизненный путь. Она понимала: смерть отца означает освобождение от гнёта, от морального прессинга, наступает новая жизнь, в которой ни один соглядатай теперь не будет стоять со свечкой в её спальне.
Душа её разрывалась на части во время многочасового прощания в Колонном зале, во время которого, чувствуя ЕГО величие и искреннюю всенародную скорбь, она казнила себя, вспоминая размолвки последних лет и любовь, которой он щедро делился с ней в детские годы. Повзрослев, такую же бескорыстную любовь она не получила ни от одного из окружавших её мужчин.
«Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, — я любила отца ильнее и нежнее, чем за всю свою жизнь. Он был очень ни пек от меня, от нас, детей, от всех своих ближних…
…Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных, я не испытывала ни раньше, ни после. Когда в Колонном зале я стояла почти все дни (я буквально стояла, потому что, сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовывали мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять…), окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение. Я ещё не знала и не осознавала — какое, в чём оно выразится, но я понимала, что это — освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнёта, давившего все души, сердца и умы единой, общей глыбой. Меня всю раздирало от печали. Я чувствовала, что я — никуда не годная дочь, что я никогда не была хорошей дочерью, что я жила в доме как чужой человек, что я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который всё-таки мой отец, который любил меня, — как умел и как мог, — и которому я обязана не одним лишь злом, но и добром…
…Все знали и меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец всё-таки любил меня, а я любила его».[69]
Новая жизнь Светланы (точнее, подготовка к новой жизни) началась в 1952 году, с расторжения брака со Ждановым и переезда из Кремля в городскую квартиру. Привыкшая к прислуге, забегавшей ей все дороги, она постепенно осваивала премудрости ведения домашнего хозяйства. А стартовала новая жизнь Светланы Сталиной (Аллилуевой она станет после XX съезда КПСС, в сентябре 1957-го) после похорон отца…
Октябрьская революция, вынудившая княгинь и графинь, спасаясь от большевиков, приподняв юбки тикать за рубеж, заставила в парижах и прагах изнеженных барышень закатать рукава и физическим трудом зарабатывать себе пропитание Одни пошли в гувернантки и в горничные, другие в наложницы… труден был эмигрантский хлеб.
Но барское кресло не оставалось долго бесхозным. Уничтожив дворянское сословие, пролетарии обжили дворцовые палаты и создали советско-партийную элиту. Появилось новое привилегированное сословие. Швондерам и Шариковым потребовались домработницы, гувернантки, поварихи, няньки, садовники, банщики, шофёры и телохранители.
Чему удивляться, что лишь в 27-летнем возрасте столбовая дворянка Светлана Сталина «пошла в народ» и стала учиться навыкам ведения домашнего хозяйства: как пользоваться газовой плитой, пришивать пуговицы, стирать, гладить, оплачивать коммунальные услуги — газ, свет, квартиру. До 27-летнего возраста она жила на государственных квартирах и дачах и её не допускали к плебейским наукам, но, отказавшись от прежней жизни и выпросив у отца подарок — просторную пятикомнатную квартиру, — ей пришлось учиться гладить бельё, заваривать чай и готовить завтраки. Обеды она покупала в столовой — эта премудрость оказалась для неё недоступной.
К слову сказать, другая столбовая дворянка, Екатерина Тимошенко, дочь маршала Тимошенко и вторая жена Василия Сталина, этим наукам также обучена не была. Александр Бурдонский вспоминал: «У нас появилась мачеха Екатерина Семёновна… женщина властная и жестокая. Мы, чужие дети, её, видимо, раздражали… Нам не хватало не только тепла, но и элементарной заботы. Кормить забывали по три-четыре дня, одних запирали в комнате. Помню такой эпизод. Жили зимой на даче. Ночь, темень. Мы с сестрой тихонько спускаемся со второго этажа, идём во двор в погреб, за сырой картошкой и морковкой».[70]
…Светлана в новой квартире жила по-барски, каждый ребёнок имел свою комнату. Ей принадлежала отдельная спальня, гостиная, кухня. Первое время она имела прислугу, которой пи шилась после смерти отца. Пока она заканчивала аспирантуру, с ней жила няня, Александра Андреевна Бычкова, получавшая военную пенсию (всё-таки младший сержант МГБ!). Ее детям она стала бабушкой. Благодаря ей, у Светланы не ныло бытовых трудностей, с которыми сталкивались советские женщины и матери-одиночки, разрывающиеся между работой и домом и не успевающие приглядывать за детьми. После смерти отца Светлане назначили пенсию и сохранили привычные льготы, правительственные распределители и привилегированные больницы. Фамилия Сталина продолжала её опекать и после его смерти.
Но она, с детства жившая на всём готовом, решила отказаться от некоторых привилегий. Она привыкла к скромной жизни — отец не одобрял роскоши, импортной одежды и украшений. В письме на имя Маленкова, председателя Совета министров, Светлана отказалась от закрепления за ней дачи «Волынское» с обслуживающим персоналом, от денежного довольствия (пенсии) в размере 4000 рублей в месяц и скромно попросила разрешения снимать в летний период 2–3 комнаты в дачном поселке Жуковка, которые она собиралась оплачивать самостоятельно.
В Кремле оценили её скромность, но поскольку она шла вразрез с общепринятыми устоями, ей объяснили, что дочь Сталина обязана получать положенные ей льготы, назначенные ей в знак уважения Советского правительства к заслугам её отца. На фоне скандала с Василием важно было подчеркнуть — никто ей не мстит, дочь Сталина имеет все положенные ей по закону льготы и привилегии. Светлана согласилась: раз она обязана получать льготы — значит, обязана. Одна многокомнатная квартира в правительственном доме чего стоит!
Жизнь «без Сталина», начавшаяся с «бериевской перестройки», быстро завершившейся, изменилась не сильно. В мае 1954-го журнал «Знамя» опубликовал повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», из-за удачного заголовка позже названную символом времени. Когда имя Берии в положительном контексте запрещено было употреблять, от избытка чувств «оттепелью» назвали период хрущёвского правления. Но он не планировал совершать революцию.
Вначале дуэт Хрущёва и Маленкова затормозил бериевские реабилитации и жестоко подавил мирные бунты политзаключённых. Наиболее мощные выступления произошли в Норильске и Воркуте (август 1953 года), и в Кенгире (Казахстан, май-июнь 1954 года). Требующих пересмотра сфабрикованных дел наследники Сталина давили танками — тысячу заключённых намотали на гусеницы «тридцатьчетвёрок».
В «хрущёвскую оттепель» испытывали на людях последствия ядерного взрыва (Тоцкий полигон, 1954 год) — сорок тысяч жертв, расстреливали безоружную толпу в Тбилиси (9 марта 1956 года), вводили войска в Венгрию и расстреливали демонстрацию рабочих в Новочеркасске в 1962-м. В «хрущёвскую оттепель» третировали Пастернака за роман «Доктор Живаго»…
На июльском (2–7 июля 1953 года) Пленуме ЦК КПСС, созванном для расправы над Берией, Булганин заявил: «Приходилось слышать о якобы положительной роли Берии в его делах по освобождению врачей, ликвидации грузинского дела, по ликвидации так называемого дела Шахурина и Новикова, дела маршала Яковлева… Никакой положительной роли в этих делах у него нет. Наоборот, всё это делалось для того, чтобы создать себе видимость популярности».[71]
Хрущёв, который присвоил себе лавры «освободителя», на этом же пленуме назвал бериевские реабилитации «дешёвой демагогией». Поэтому, чтобы не быть обвинённым в демагогии, он не спешил. Лишь через год, в апреле 1954-го, он вернул из тюрьмы тёток Светланы, которых знал лично: Анну Сергеевну Аллилуеву и Евгению Александровну, вдову Павла Аллилуева, арестованных по делу ЕАК и проведших несколько лет в одиночной камере.
Им ещё повезло с «быстрым» освобождением. Лишь пос-де XX съезда, в мае 1956-го — понадобилось более трёх лет, чтобы удостовериться в невиновности! — реабилитировали и освободили из заключения Льва Гумилёва, сына Анны Ахматовой.
Такой же была судьба Солженицына. Лишь в июне 1956-го он был освобождён из ссылки. В постановлении было указано: «за отсутствием в его действиях состава преступления». Но реабилитирован он был лишь в феврале 1957 года.
Более трёх лет «оттепели» потребовалось Хрущёву, чтобы распахнуть ворота лагерей и освободить сотни тысяч политзаключённых! Зато никто не посмеет сказать, что Хрущёв в отличие от Берии, за сто двенадцать дней, с 5 марта по 25 июня, выпустившего из тюрем 1,2 миллиона заключённых, искал «себе видимость популярности». Так, повторяю, Хрущёв назвал бериевские реабилитации.
А будущий третий муж Светланы, Джоник Сванидзе, которого она помнила ещё мальчиком, вернулся из лагеря весной 1956-го.