ил: «Как тихо у вас дома! Как хорошо! И дети тихие, приятно с ними». Он чувствовал себя комфортно в гостях у Светланы, и в один из визитов ЭТО произошло…
«Секс — это ещё не повод для знакомства», — говорят бывалые люди. «Секс — это стакан воды», — в разных интерпретациях произносили Коллонтай и её подруги.
Светлана по наивности так не думала и, несмотря на прекрасные отношения с женой Андрея Машей Розановой, искусствоведом и специалистом по древнерусскому искусству, решилась на безумный поступок, который в истории с Каплером однажды уже совершила, — открыть забрало и, ничего не скрывая, не интригуя, заявить сопернице о своих правах. Воспитанная на художественной литературе, она так и не поняла мужскую психологию: секс — это не высшее проявление любви, а олимпийские игры, в которых побеждать не обязательно, но участвовать надо.
Чем это закончилось, в интервью Татьяне Чебровой 7 октября 2009 года в газете «Бульвар Гордона» рассказала вдова Синявского Мария Васильевна Розанова, в 1977–1997 годах издававшая в эмиграции журнал «Синтаксис».
«Розанова. Сначала она несколько раз приходила к нам просто так — как сослуживица Андрея Донатовича. Половина сектора советской литературы у нас бывала: мы обитали по соседству с ИМЛИ, и обычно по средам после заседания сектора несколько человек отправлялись к нам ужинать.
Однажды мы с Синявским ужинали у его коллеги, соавтора и тёзки Андрея Меньшутина, который, как и мы, жил в коммунальной квартире недалеко от нас. Вдруг раздались три звонка в дверь — Аллилуева.
У Меньшутиных была очень маленькая комната, мы с Лидой начали суетиться, пристраивая у стола ещё один стул, но Светлана заявила: «Садиться не буду. Андрей, я пришла за гобой. Сейчас ты уйдёшь со мной». Я спросила: «Светлана, а кто же я?». Аллилуева мне сказала: «Маша, вы увели Андрея у жены, а сейчас я увожу его от вас».
Чеброва. Что в это время делал Андрей Донатович?
Розанова. Сидел с отвисшей челюстью. Я сказала: «Андрей, не кажется ли тебе, что, изучая историю СССР, ты зашёл слишком далеко?». Светлана рванулась и выбежала из комнаты.
Чеброва. Не поверю, что хотя бы из любопытства вы не уточнили, что было между вашим мужем и дочерью Сталина…
Розанова. Конечно, я спросила его об этом, между прочим. Да, трахнул он её однажды, ну и что? Это не повод для знакомства, если цитировать известный анекдот. Как шутил Синявский: «Если я еду в одном купе с дамой, должен же я ей предложить как вежливый человек…» Не это главное. Людей не трахание соединяет…»
Светлана отнеслась серьёзно к поездке в одном купе с Синявским, с которым проработала не один год, и его захаживания на чашечку кофе, закончившиеся сексом, восприняла как проявление любви. А многоопытная Розанова оценила это иначе: «Аллилуева всё-таки немножечко была сексуальной психопаткой», — сказала она интервьюеру. Могла бы добавить: «Брала бы пример с меня». Маша несколько лет, пока Андрей был женат, поджидала его в кустах и любила урывками, зная цветаевские строки: «Само — что дерево трясти! В срок яблоко спадает спелое», — ждала, пока он сам припадёт к ногам с двумя чемоданами.
А Светлана не по правилам захотела, не многолетней тайной любовью (помните героев «Зимней вишни» или «Осеннего марафона»?), а сразу. А за то, что действовала не по правилам и не украдкой, как Маша Розанова, расплачивалась унижением и насмешками. Светлана очень тепло написала об Андрее и Маше в книге «Только один год», изданной в 1969 году, когда Синявский был в лагере и любая поддержка за рубежом способствовала его освобождению. Через полвекл, в 2011-м, на Радио Свобода обиженная Мария Розанова про должила сводить счёты.[88] Отчасти её можно понять, но мест(захлестнула разум — делала она это грязновато.
Синявский, не имея возможности публиковаться на Родине, — цензура выбраковывала всё, что не соответствовало соцреализму, передал на Запад свои произведения. Во Франции под псевдонимом Абрам Терц вышли роман «Суд идёт» (1959), «Фантастические повести» (1961), повесть «Любимов» (1963). В США— «Мысли врасплох» (1966). У Даниэля под псевдонимом Николай Аржак в США были изданы повести «Говорит Москва» (1962), «Искупление» (1964) и рассказы «Руки», «Человек из МИНАПа» (1963).
КГБ долго искало загадочных Терца и Аржака. Арестованы они были лишь осенью 1965-го. В феврале 1966-го Верховный Суд СССР (более значимых дел для Верховного Суда не нашлось) осудил писателей по 70-й статье УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда»: Даниэля на 5, а Синявского на 7 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.
Светлана в то время жила в гражданском браке с Браджешем Сингхом, членом ЦК КП Индии, — несмотря на его политическую благонадёжность, советское правительство не давало согласия на брак, опасаясь, что она легально выедет за границу. Через четыре года Светлана писала в книге «Только один год»: «Когда я рассказывала ему о собраниях, проходивших у нас в Институте мировой литературы, где до суда присутствующие обязаны были осудить, приговорить своего бывшего сотрудника Андрея Синявского, ещё не признавшего своей вины, где, по указу партийного начальства, фактически предрешался исход судебного дела, — Сингх только разводил руками и печально качал головой».
Героями не рождаются — у обычных людей в минуту опасности срабатывает инстинкт самосохранения и они не бросаются грудью на амбразуру, а по мере возможности идут на Опиумные компромиссы. Когда на заседании партийного бюро ИМ ЛИ от каждого члена бюро потребовали осудить бывших сослуживцев, Светлана, надеясь, что дело закончится условным приговором, сделала вынужденное заявление: «События с Синявским все восприняли трагически. Он нам наплевал в лицо… Это удивительно, чтобы человек был столь отвратительным двурушником. Я тоже не читала его произведений, но знаю со слов тех, кто читал».[89]
Преднамеренно — Светлана была умной женщиной — на партбюро прозвучало издевательство над здравым смыслом: «я осуждаю то, чего в глаза не видела». Но не помогла и эта подачка властям. А ведь думала, что, как с Пастернаком, всё обойдётся. Его за публикацию на Западе «Доктора Живаго» клеймили на партийных собраниях и в центральной печати, (вставили отказаться от Нобелевской премии и исключили из Союза писателей, но не арестовали, и после — «даже киевские «письмэнники» на поминки его поспели! Как гордимся, мы, современники, что он умер в своей постели».[90] Символично, что крышку гроба на похоронах Пастернака несли Синявский и Даниэль…
Пастернак покаялся (его никто за это не осуждает, как и не осуждает за малодушие, проявленное в разговоре со Сталиным, когда от его ответа, возможно, зависела судьба Мандельштама) — но Синявский и Даниэль отказались пойти на сделку с властями и признать себя виновными в обмен на условный срок.
После жестокого приговора КГБ решил закрутить гайки, дабы никому более не было повадно последовать их примеру. В Институте мировой литературы началась травля сотрудников, отказавшихся подписать официальное письмо в «Литературную газету», одобрявшее приговор суда. Аспиранта, публично выразившего благодарность Синявскому за помощь в работе, отчислили из Института и исключили из партии. Началась кампания против литераторов, осмелившихся если не протестовать, то уклониться от одобрения приговора и выразивших в какой-либо форме симпатию к осуждённым.
Для их публичного осуждения в ИМЛИ было созвано открытое партийное собрание института, которое означало для беспартийных: явка строго обязательна. Светлана решилась — героями становятся тогда, когда отступать некуда. Это было её второе и последнее выступление на открытом партийном собрании (первое, напомню, было в 1954 году в защиту повести Эренбурга «Оттепель»). Чтобы не пересказывать Аллилуеву, привожу отрывок из книги «Только один год»:
«Я выступила на партийном собрании и сказала, что постыдно так третировать работников Института; что суд был ошибкой; что с писателями надо разговаривать профессионально в своей среде, а нам даже не дают прочесть написанные ими книги; что мы не имеем права бросать политические обвинения своим коллегам безо всяких оснований; и что каждый волен подписывать или не подписывать любое заявление.
Собрание проходило бурно и продолжалось два дня. Меня многие поддержали, но директор Института профессор И. И. Анисимов обвинил всех нас в «политической незрелости». В литературных кругах «политически зрелый» Иван Иванович Анисимов был давно известен под прозвищем «Ванька-Каин» за то, что ещё в 1937 году предавал своих собратьев по перу…
Каким зловещим возвратом к прошлому был этот закрытый суд и все обстоятельства вокруг него! Я не могла больше оставаться в Институте, и летом 1966 года окончательно ушла из его партийной организации, к радости дирекции».
Я вынужден нарушить табу, которое сам на себя наложил, — ни при каких обстоятельствах не описывать секс и не употреблять ненормативную лексику. Даже в книге-антиутопии Nontraditional Love («Нетрадиционная любовь»), изданной на английском языке в США (на русском языке в виде рассказа публиковалась лишь первая глава), нет ни одной постельной сцены. В этой книге-детективе — действие происходит в XXIII веке, в гомосексуальном мире, в котором разнополые браки запрещены, — рассказывается о любви мужчины и женщины, вынужденных маскироваться под гомо и лесби. Но каким бы скользким ни был сюжет, я не покушаюсь на лавры Лимонова и Сорокина, — всегда можно выкрутиться из любого щекотливого положения и остаться в рамках приличий, не прибегая к ненормативной лексике.
К чему такое долгое предисловие? Мария Розанова, беседуя на Радио Свобода с Иваном Толстым, где расправлялась с Аллилуевой, единожды (или пару раз) уступившей ухаживанию её мужа, употребила выражение, которое по отношению к Светлане произнёс её батюшка. Он и раньше выражался нецензурно в её присутствии, и Светлана не раз в знак протеста выходила из-за стола (точь-в-точь как её мама, Надежда Аллилуева, в ночь на 9 ноября 1932 года), но тот случай из ряда вон выходящий. Мария Розанова передала рассказ Светланы о том, как однажды отец её оскорбил, причём сделала Роз