Они заговорили о Боге, о покаянии, таинстве души, и у Светланы, в фамилии которой возглас «аллилуйя» — прославление Бога — за спиной как будто раскрылись крылья, приведшие её в церковь…
«Ну, и что, что она крестилась?» — недоумённо воскликнут читатели, не жившие в оруэлловские времена. Зюганов, лидер российских коммунистов и бывший член Политбюро КП РСФСР, осеняет себя крестным знамением, и премьер, воспитанник КГБ, тоже крестится, хотя в недалёком прошлом органы госбезопасности взрывали церкви и экспроприировали церковные ценности. А звёзды эстрады без крестика поверх одеяния на публике даже не появляются. Быть атеистом непопулярно. Но в 1962 году для члена КПСС и дочери Сталина это было невиданное инакомыслие.
Отец Николай (Николай Александрович Голубцов) понимал, что, совершая крещение, Светлана нарушает устав КПСС, запрещающий коммунистам совершать религиозные обряды, и им обоим это грозит неприятностями. Он рисковал больше. Поэтому предусмотрительно не занёс её имя в церковную книгу. При крещении она получила имя Фотина (Светлана, в православной традиции). В этой же церкви она крестила детей, Осю и Катю…
…Напомню, что на Радио Свобода, беседуя с Марией Розановой, Иван Толстой спросил её: была ли Светлана Аллилуева, с её точки зрения, инакомыслящей, и получил ответ: «Светла на же не была инакомыслящей, она была вообще не мыслящей». (Курсив мой. — Р. Г.)
Спорить нужно по существу, на грубость бесполезно отвечать грубостью. Вот что писала Светлана в 1969 году, рассказывая о пути, приведшем её к религии. Вывод пусть читатель делает самостоятельно: являются ли её размышления инакомыслием во времена, когда диссидентов сажали в тюрьмы и прятали в психбольницах, а членов партии за посещение церкви лишали партбилета и выгоняли со службы.
«Крещение было для меня большим символическим событием. Для меня важны были не догматы христианства, не ритуал, а вечная Жизнь, вечное Добро. Обряд крещения состоит в отречении от зла: в освобождении от зла, от лжи.
Я верила в «не убий», верила в правду без насилия и кровопролития. Я верила, что Верховный Разум правит миром, — а не суетный человек. Я верила, что дух истины сильнее материальных ценностей. И когда всё это вошло в моё сердце, остатки марксизма-ленинизма, которому меня учили с детства, исчезли как дым. Я знала теперь, что, сколько бы ни пытался грешный жестокий человек утвердить свою власть на земле, рано или поздно правда восторжествует и былая слава превратится в прах.
И тогда вся жизнь моего отца возникла передо мною, как отречение от Разума и Добра во имя честолюбия, как полное отдание себя во власть зла. Ведь я видела, как зло разрушало день за днём его самого, убивало тех, кто стоял к нему близко. А он сам только глубже и глубже опускался в тёмную бездну лжи, злобы и гордыни. И в этой бездне он, в конце концов, задохнулся.
Я пыталась показать этот процесс в его душе в «20 письмах к другу», написанных вскоре после крещения и под сильным влиянием его. Эта первая попытка писать была для меня самой как исповедь, и она тоже помогла мне очиститься от памяти прошлого.
Когда я писала «20 писем», в моих ушах звучали слова священника, крестившего меня: «Ты своего отца не суди. Суд Высший уже свершился над ним: при жизни он слишком высоко вознёсся, а теперь от славы его ничего не осталось. Господь выравнивает и исправляет ложное. А тебе— нельзя, ты — дочь». И я старалась не судить, а показать, как разрушительно было для самого отца то, чему он отдал свою жизнь. В зените своей славы и власти он не был ни счастлив, ни удовлетворён: его терзал вечный страх, он создал пустоту вокруг себя и завёл в тупик тех, кто продолжал ему слепо верить.
Судит история, судит жизнь, высшая справедливость. А нам Господь даёт силы понять и принять истину этого приговора.
Но никто не отнимет у меня права иметь своё собственное мнение о так называемой «эпохе сталинизма». Слишком дорогой ценой оно мне досталось, с трудом и с болью приобреталось, в слезах очищалось…
В тюрьмах и ссылках многие сохранились и выжили потому, что были религиозны и были убеждены, что правда восторжествует. Другие — даже и там продолжали верить, что «Сталин ошибается, но партия — права». Я не могла согласиться с коммунистами, вернувшимися из тюрем и продолжавшими фанатично верить в «правое дело партии». Да где же они, эти «правые дела»?!
Пятьдесят лет партия старалась истребить всё мыслящее в России, свести к нулю интеллектуальную жизнь, похоронить память о свободах, существовавших при царях, отбить вкус к политической активности у многомиллионного народа, обманутого, ослеплённого, обречённого на рабский труд ради куска хлеба. Эти миллионы малограмотных тружеников были приучены веками страдать и верить в правоту «царя-батюшки», клонить голову перед ярмом и кнутом…
…Революция, опираясь на Карла Маркса, дала народу новый крест и новый трон. А когда была выиграна кровопролитнейшая из войн, мой отец с полной искренностью благодарил русский народ за его терпение.
Ни один другой народ не стерпел бы ни этого нового ярма, ни этого нового царя. Как не благодарить!
«Ярмо с гремушками»… Спутники, фестивали, юбилеи, сознание — заливаемое водкой по каждому поводу. «Мы самые великие», «мы лучше всех, быстрее всех, дальше всех, всех догоним и перегоним, всех победим!».
В июне 1963 года, после Троицы, в Духов день, она в последний раз встретилась с отцом Николаем (он умер в сентябре 1963-го), — долго стояла к нему в очереди на благословение. Затем состоялась беседа, оказавшаяся провидческой.
Порасспросив о здоровье, о детях и домашних заботах, он напрямую спросил:
— Ты как — одна сейчас? Кто-нибудь есть около тебя?
Светлана растерялась от неожиданного вопроса и отрицательно покачала головой.
— Не спеши, — посоветовал он. — Ты всегда слишком спешишь, от этого у тебя все неудачи на личном фронте. Подожди, не торопись, ещё приедет князь заморский…
Светлана не удивилась архаизму в речах отца Николая. Откуда при её образе жизни было взяться в Москве «князю заморскому»? Всерьёз она его слова не восприняла, скорее как аллегорию…
Через месяц в Жуковке, с 16 июля по 20 августа, Светлана написала «Двадцать писем к другу». Они были обращены, призналась она в «Книге для внучек», доктору физико-математических наук Фёдору Фёдоровичу Волькенштейну, долго уговаривавшему её взяться за воспоминания. Когда она их писала, она вспоминала отца Николая — письма стали исповедью, которую из-за преждевременной смерти он не успел выслушать.
Через два месяца после предсказания отца Николая «заморский князь» приехал в Москву. В октябре 1963-го они встретились.
Светлана Аллилуева и Браджеш Сингх
С индийским коммунистом Браджешем Сингхом она познакомилась в октябре 1963 года в загородной правительственной больнице в Кунцеве.
Он был на 17 лет старше её (ей было 37, а ему — 54 года), выглядел стариком — лысый, худой, нескладный — хронические бронхиты привели к запущенной эмфиземе лёгких. Даже антибиотики спасали его лишь на короткое время. Холодный московский климат был ему противопоказан, и он легко простужался.
В иное время Светлана не обратила бы на него никакого внимания, но иностранцы в СССР были редкостью, и их, как диковинку, можно было бы заносить в Красную книгу — двухнедельное исключение составил наплыв зарубежных гостей в 1957 году на Международный фестиваль молодёжи и студентов, понаехало 34 тысячи. Запретный плод сладок. У Светланы был неподдельный интерес к Индии и к индийской культуре, но немалую роль сыграло желание оживить свой английский язык и попрактиковаться в общении — она всё-таки работала переводчицей и не хотела упускать уникальную возможность для практики.
Как выяснилось во время прогулок по коридорам больницы, за плечами у обоих было по два брака, оба в личной жизни оказались у разбитого корыта — это их сблизило. Их роман начался как в грустной лирической песне 70-х годов: «Встретились два одиночества». После первых же контактов возникла «химия», не стали помехой разница культур, возраста и биографий. Не было и языкового барьера, препятствующего раскрытию душ. Бог, наконец, о ней позаботился, из всех влюблённостей Светланы — эта обещала быть самой счастливой…
…В Москву Сингх попал совершенно случайно. Он жил преимущественно в Европе, зарабатывал переводами (хотя, как наследник богатого и знатного индийского рода — вспомним об обещанном князе заморском, — мог жить безбедно, но, будучи в студенческой молодости идеалистом и начитавшись в Лондоне коммунистических брошюр, отказался от наследственных привилегий). Раджой стал его брат. Из-за неизлечимой и изнурительной болезни Сингх отошёл от партийных дел. Его соблазнило желание повидать социалистический рай, и он воспользовался приглашением, полученным из Москвы, — зарубежные компартии подкармливались иностранным отделом ЦК КПСС и помимо финансовых вливаний ежегодно получали определённое количество приглашений на отдых и на лечение.
Полтора месяца Сингх провёл в кунцевской больнице. После выписки врачи направили его в сочинский правительственный санаторий. Туда же на оздоровление отправили и Светлану. Она критично относилась к политическому наследию отца, что не мешало ей получать за него пенсию и пользоваться льготами, положенными дочери генералиссимуса: правительственными больницами, санаториями и распределителями. Одно не мешало другому: жить-то надо… Предсказание протоирея Николая о «князе заморском» сбылось: ноябрь 1963-го им выпало провести на черноморском побережье. В Сочи их чувства раскрылись.
Не зря за связь с иностранцами во времена товарища Сталина отправляли в ГУЛАГ.
…Среди гостей фестиваля, проходившего в Москве летом 1957-го, оказались вражеские лазутчики. Помню, как к нам во второй класс с разъяснительной беседой пришёл симпатичный чекист и рассказал, что многие иностранцы, прибывающие на фестиваль, приплывут морем, через одесский порт. Среди них будет немало провокаторов и шпионов, доверительно раскрыл чекист государственную тайну (мы развесили уши: как бы словить кого-нибудь). Они положат шоколадки в развалины домов (после войны их осталось немало), и когда мы позаримся на лакомства, нас сфотографируют и фото опуб