При слове «муж» Косыгин взорвался, «благородный гнев» превратил унылую речь премьера в монолог пламенного революционера:
— Что вы надумали? Вы, молодая, здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли себе найти здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно против, решительно против!
Светлана оторопела, смысл сказанного не сразу до неё дошёл: «мы все решительно против». Кто эти ВСЕ, которые против? Ведь Микоян лично обещал благословить…
— Позвольте, но как же… — начала она бессвязно, силясь найти правильные слова, — что значит «против»? Ведь я знаю, что это не вызывало никаких возражений… Больной человек приехал сюда работать ради меня. Что ж, ему ехать обратно?
— Ну, нет, это было бы нетактично, — пояснил добродушно премьер. — Но мы вам не советуем регистрировать наш брак. Не советуем. И не разрешим. Ведь он тогда по на кону сможет увезти вас в Индию? А это нищая, отсталая «грана, я был там, видел. И потом — индусы плохо относятся к женщинам. Увезёт вас и там бросит. У нас много таких случаев. Уезжают, потом просятся обратно…
Светлана попыталась найти разумные аргументы.
— Мы, во-первых, не собирались уезжать в Индию. Он приехал работать здесь, в Москве. Но мы, конечно, хотели бы съездить посмотреть Индию и другие страны.
— Оставьте вы это, — Косыгин резко прервал её. — Вам нужно работать, в коллектив возвращаться. Никто его не тронет, пусть работает, условия хорошие. Но вам это ни к чему.
— Теперь поздно, — дерзко ответила Светлана, поняв, наконец, что первое лицо государства запрещает ей регистрацию брака. — Человек приехал, он живёт у нас и будет жить с нами. Я его не оставлю. Он болен и приехал только ради меня. Это на моей ответственности.
— Ну, как знаете, — сухо сказал премьер. — Живите, как хотите. Но брак ваш регистрировать мы не дадим!
Он встал и подал ей руку, дав понять, что приём завершён. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1947 года «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами», отменённый таким же указом 26 ноября 1953 года, в отношении неё продолжал действовать. От главы Правительства она получила урок политграмоты: любой закон всего лишь бумажка, в тоталитарном государстве закон действует избирательно.
Этот день 4 мая она хорошо запомнила — он совпал с днём рождения дочери и Сингха. Подарок, который она привезла от премьера, его поразил. Он не мог поверить тому, что она рассказала.
— Но почему? Почему? — вопрошал он растерянно. Это было недоступно для его понимания. — Нет, мне не нравится эта жизнь, как в казарме, — твёрдо сказал он. — Я не преступник. Я должен им объяснить.
В тот же день они написали совместное письмо Косыгину, в котором попытались по-человечески с ним объясниться. Ответа не последовало. Премьер сказал всё, что хотел. Заключить брак с иностранцем дочери Сталина не позволят.
Может, следует обратиться за поддержкой к другому чле ну правящего триумвирата, старому другу семьи? А он уж замолвит словечко…
Анастаса Микояна отличали отменное политическое чутьё, умение лавировать, осторожность и беспринципность — набор качеств, необходимый, чтобы стать политическим долгожителем. Ещё недавно, получив одобрение Хрущёва, он высказывал пожелание встретиться с Сингхом и лично благословить брак. Времена изменились. Он по-прежнему был со Светланой мил и любезен — музыка речи осталась прежней — но слова поменялись: «Формальный брак не имеет значения для любви, — утешал он. — Я сам прожил с женой сорок лет не регистрировавшись, и никто никогда не сказал мне, что наши пять сыновей— незаконные дети!».
Если бы Анастас Иванович приписал себе слова Талейрана: «Вовремя предать — это значит предвидеть», — никто бы этого не заметил. Он умел приспосабливаться. Но на этот раз Микоян продержался недолго: 9 декабря 1965 года в семидесятилетием возрасте политический флюгер был отправлен на пенсию с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Спровадили Микояна красиво, сохранили членство в ЦК и Президиуме Верховного Совета и повесили на пиджак шестой орден Ленина. Анекдот, который о нём родился: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» — стал его политической эпитафией.
…Сингх дружил с послом Индии Каулем и египетским послом Мурадом Галебом. Они приезжали к ним в Дом на набережной (Кауль захватывал сына и дочь), и индийцы охотно участвовали в студенческих вечеринках, устраиваемых сыном Светланы. Летом Кауль приезжал к Светлане на дачу с большой кастрюлей карри и риса, привозил джин, виски, слушал песни, исполнявшиеся под гитару, пел вместе со всеми, танцевал модный тогда фокстрот и плясал «цыганочку». Он не был похож на обычных послов и открыто выражал своё недовольство запретами, накладываемыми на иностранцев, ездил в гости к супругам Белле Ахмадулиной и Евгению Евтушенко, общался с молодыми непризнанными художниками и поэтами и возил иностранных гостей в Переделкино на могилу опального Пастернака.
Светлана и Сингх были частыми гостями индийского посольства. Они брали с собой Осю и Катю и приобщали их к просмотру западных фильмов. Их дружба с послом не нравилась верхам, и осторожный Микоян, когда Светлана посещала его дом, увещевал её: «Он ужасно напористый, этот Кауль. Совсем не похож на индийца. Ты подальше, подальше от него!».
Светлане надоело выслушивать его наставления, и она прекратить хождения к Микоянам. Элеонора, давняя подруга Светланы, предупреждённая дальновидным тестем об опасности общения с подругой, якшающейся с иностранцами, прервала с ней контакты…
Кандидат филологических наук Светлана Аллилуева, вместе с Андреем Синявским в поиске забытых имён и произведений работавшая над литературной хроникой 20–30 годов, знала о писателях, убиенных за крамольные повести и рассказы. Знала о Пильняке, написавшем «Повесть непогашенной луны», о судьбе Мандельштама… — и хотя репрессии над литераторами происходили в прежние времена, она понимала: со свободой печатного слова мало что изменилось.
У неё не было иллюзий, когда она писала «Двадцать писем», понимала: рукопись надо держать в тайне. В памяти были расправа над Пастернаком за роман «Доктор Живаго», обыск на квартире Василия Гроссмана с конфискацией рома на «Жизнь и судьба», арест Иосифа Бродского. В 1963 году она не думала о публикации «Писем», писала «в ящик», для «внутреннего пользования», детям и внукам в наследство…
Осуждение в сентябре 1965-го Синявского и Даниэля ее встревожило. Светлана рассказывала Сингху о собраниях, про ходивших в ИМЛИ, на которых сотрудников института ещё до решения суда заставляли выступать с суровым осуждением своих коллег. Когда прозвучал приговор, Сингх был потрясён его жестокостью: «Семь лет тюрьмы за то, что писатель пишет книги?!».
В 1965 году КГБ конфисковал архив Солженицына и рукопись романа «В круге первом». Тучи сгущались. Светлана опасалась, что к ней также придут с обыском. Она знала о конфискациях книг, стоящих на полке, и рукописей, написанных «в стол»… Она поделилась своими опасениями с Сингхом, и он посоветовал ей через своего друга посла Кауля переслать рукопись на хранение в Индию. В тот момент Светлана лишь беспокоилась о сохранности «Писем» и с этой целью передала один экземпляр Каулю. В январе 1966-го он отвёз рукопись в Индию.
Здоровье Сингха с каждым днём ухудшалось. Его добивал холодный московский климат и необходимость работать даже тогда, когда он находился в больнице — контракт с издательством был единственным основанием, позволяющим ему оставаться в Москве. Продлить ему жизнь могла бы регистрация брака, и тогда на законных основаниях он мог бы не работать, лечиться, оформить инвалидность, ненастные месяцы проводить на юге, в Крыму или в Сочи, где климат подходил для его лёгких, но… дочери генералиссимуса было отказано в праве распоряжаться своей личной жизнью. Сингх был обрёчен. Он быстро угасал, потому как полюбил дочь Сталина, а за это надо расплачиваться.
За полтора года жизни в Москве он трижды ложился в кунцевскую больницу. В середине октября 1966 года в больнице, предчувствуя, что его дни сочтены, Сингх сказал Светин не, что ему хотелось бы умереть в Индии.
Я застыл на этой фразе из воспоминаний Светланы. Затем прочёл описание последних недель Сингха, когда он спокойно говорил о приближающейся к нему смерти, и подробно — описание последнего дня. Он не ошибся в предчувствиях, умер 1 ноября утром. Я стараюсь не ворошить прошлое, жить надо сегодняшним и завтрашним днём, но когда прикасаюсь к болевым точкам, вспыхивает триггер.
Я застрял на самых тяжких и грустных воспоминаниях Светланы о самой светлой её любви. Их можно было бы проскочить, не разрывать душу собственными переживаниями и перенестись в аэропорт Шереметьево, когда, выполняя последнюю волю Сингха, она увозила в Индию урну с его прахом, чтобы растворить пепел в водах великого Ганга.
…Сингху осталось прожить две недели. Для Светланы они обернулись ещё одним жестоким уроком. Жизнь в Зазеркалье давно завершилась. После смерти отца на неё обрушилась беспощадная правда о тоталитарном режиме, заковавшем в цепи двухсотмиллионную страну, но последний урок запомнился, он подтолкнул к разрыву с миром, в котором она прожила сорок лет…
…Целые дни Светлана проводила в больнице, приезжая туда утром и возвращаясь домой к вечеру. В тёплые дни она вывозила его в сад в инвалидной коляске, находила скамейку где-нибудь на солнышке, садилась на землю около его ног и слушала рассказы о его юности, о годах, прожитых в Европе, об истории Индии. Он рассказывал ей о Будде и легенды о Кришне. Светлана испытывала чувство вины — из-за неё этот замечательный и добрый человек приехал в Москву, оставил мягкий и тёплый климат и медленно угасал на её глазах, а она ничем не могла ему помочь. Она оказалась бессильной перед системой, олицетворением которой являлся её отец. Придя домой, в отчаянии она написала письмо Брежневу, умоляла его разрешить ей отвезти Сингха в Индию. Она ни сала, что дни его сочтены, что это его последняя просьба, он безнадёжен, её пребывание за рубежом будет недолгим.