ную, ей предстоит заплатить. Это её не остановило. С дочерью (Ольге пошёл 14-й год) она даже не переговорила, не нашла нужным посоветоваться и проигнорировала её чувства.
Когда через неделю Светлана приехала в посольство, чтобы узнать ответ на свою просьбу, ей были несказанно рады. Знаменитых репатриантов готовы были немедленно переправить в СССР, но такая спешка не входила в её планы, ранее Светлана обещала Ольге во время десятидневных каникул отправиться на неделю в Грецию. Она сообщила временному поверенному в делах о данном дочери обещании, выговаривая задержку до конца октября, и привела его в полный восторг: «Ну, вот и чудесно! А там — к нам, в посольство. Отдохнёте немного и потом — на самолёт и Москву!».
Back to Soviet Union (1984–1986)
Её решение вернуться в СССР было таким же сумбурным и порывистым, как и все остальные опрометчивые поступки, включая переезд в Англию. Лишь в Греции за пару дней до вылета в Москву она призналась дочери, что назад они не вернутся. В Англии, не будучи до конца искренней, Светлана говорила, что из Греции они полетят в Москву повидаться с родственниками, и хотя Ольга в последние дни перед вылетом из Лондона, видя необычные сборы и подозревая неладное, прямо спросила маму: «А потом я вернусь в свою школу?» — она солгала дочери: «Конечно», — опасаясь «бунта на корабле», с которым в Англии она бы не справилась. В Афинах Ольга разрыдалась, узнав правду, но была уже бессильна воспрепятствовать происходящему.
Так, обманом Светлана 25 октября 1984 года привезла в Москву дочь, не говорящую по-русски.
В Афинах Светлана и Ольга Питерс уже были под патронажем советского посольства, сделавшего всё от него зависящее, чтобы их не спугнуть. Игорь Юрьевич Андропов, после смерти отца отправленный послом в Грецию, интеллигентный и высокообразованный, и его жена Татьяна Квардакова, журналистка, расточали теплоту и радушие. Оба прекрасно говорили по-английски — уделили Ольге внимание, и она растаяла. Её страхи исчезли. От предложения Андропова организовать встречу с сыном в аэропорту Светлана отказалась — объяснила тем, что хотела бы избежать эмоциональной встречи на людях, и это воспринято было с пониманием, но так как именитые репатрианты по статусу не могли быть предоставлены сами себе, в Шереметьево их встречала представительница Комитета советских женщин.
Возвращение «блудной дочери» было продумано до мельчайших подробностей. Предусмотрительно именитых репатриантов поселили в огромном двухкомнатном номере гостиницы «Советская», в которой не размещали иностранных гостей, оградив их тем самым от нежелательных контактов. Встречу с сыном и его новой женой организовали в фойе гостиницы. Светлану ожидал сюрприз — рядом со взрослым 39-летним сыном переминался с ноги на ногу её первый муж Гриша Морозов, которого она меньше всего в этот день стремилась увидеть. Однако благодаря его дипломатическим талантам, ему удалось частично занять Ольгу, ошеломлённую безразличием, проявленным к ней российскими родственниками, и разрядить атмосферу. Ося, владевший английским языком, ни слова не сказал сестре, которую он воспринял как бесплатное приложение. Как выяснилось, в ресторане уже был накрыт стол, и Гришино присутствие за столом пришлось кстати — он взял на себя Ольгу, шокированную недружелюбием брата и успевшую в гостиничном номере высказать маме недовольство: «Он только посмотрел на меня сверху вниз, потом — снизу вверх, и не сказал ни одного слова».
Когда началось обильное застолье с тостами за встречу, во время которого мать и сын перепились и плакали горючими слезами, Гриша оказался единственным, кто уделял девочке мизерное внимание. Он подливал лимонад, накладывал в тарелку еду и, чтобы она не скучала, заговаривал с ней, кое-что переводил — мать и сын, забыв о ней, разговаривали по-русски. Жена брата её также игнорировала. Оля молчала, ошарашенная обстановкой и непривычной пьяной средой, в которой она оказалась.
На следующий день в гостинице появился однокурсник Гриши по Институту международных отношений, с которым Светлана была знакома около сорока лет, ставший преуспевающим дипломатом (благодаря тестю Андрею Громыко, члену Политбюро и министру иностранных дел), который заверил её, что «все так рады её возвращению, что пойдут навстречу любым пожеланиям!».
Последующие дни прошли во встречах с чиновниками из МИДа, с министром образования, обсуждавшим главный для Светланы вопрос — школа для Ольги; здесь Светлану постигло первое разочарование — английские школы, на которые она рассчитывала, после снятия Хрущёва были закрыты, а в обычной школе девочка не могла учиться.
Птичка сама залетела в клетку. С первых же дней мидовцы, прикреплённые к Светлане, стали оказывать на неё давление, призывая подать заявление о восстановлении советского гражданства. Она согласилась и под диктовку написала прошение о восстановлении в гражданстве СССР и о «принятии дочери Ольги» в таковое. Затем она безропотно написала заявление об отказе от американского гражданства. С невиданной скоростью, за два дня (обычно процесс принятия в гражданство растягивается на месяцы), все формальности были завершены, и 1 ноября 1984 года Верховный Совет подписал указ о восстановлении советского гражданства.
Она выразила желание созвать пресс-конференцию для иностранных журналистов, чтобы объяснить друзьям мотивы своего возвращения (многие недоумевали и были в шоке), и угодила в ловушку, которую сама же себе заготовила. На пресс-конференции, проведённой 16 ноября 1984 года в Комитете советских женщин, ей пришлось зачитать подготовленный для неё текст, в котором звучали фразы, от которых впоследствии она будет отказываться: что на Западе «ни одного дня не была свободной», была «дрессированной собачкой ЦРУ» и что все годы её «не покидало чувство глубокой вины». Любой, прочитавший четыре её книги, фразу о «чувстве глубокой вины» воспримет с иронией.
Отрывок из пресс-конференции прошёл по Центральному телевидению, её заявление было растиражировано Агентством печати «Новости». Политический эффект превзошёл все ожидания. Оправдания Светланы, прозвучавшие через несколько лет в США американским журналистам и повторённые в «Книге для внучек», что она ничего подобного не говорила и якобы ни разу не упоминала ЦРУ, были лживыми. На пресс-конференции прозвучало: «Я стала в эти годы любимой дрессированной собачкой «Си-ай-эй». Дошли даже до того, что стали говорить мне, что я должна писать, о чём и как». Для ясности: Центральное разведывательное управление, ЦРУ, по-английски: Central Intelligence Agency, или, сокращённо, CIA (Си-ай-эй).
На пресс-конференции в Москве Серж Шенеман, корреспондент «Нью-Йорк тайме», поставил Светлану в тупик прямым вопросом: «Миссис Аллилуева, в своём заявлении вы сказали, что во время вашего пребывания в США вы были в руках… или вами манипулировали, в частности ЦРУ (если я не ошибаюсь, вы упомянули ЦРУ), и Вам не дали возможности поселиться в небольшой нейтральной стране, насколько я помню, вы упомянули Швейцарию. Не могли бы вы сказать, кто и каким образом помешал вам сделать это?».
Светлана стала выкручиваться и повторять рассказ о своих взаимоотношениях с адвокатской конторой, заработавшей на её книге, бездоказательно намекая на её связь с секретными службами. Затем она докатилась до отрицания авторства большей части книги «Только один год» и, не называя известные ей имена (почему же их не назвать, находясь в безопасности, в СССР?), говорить о том, что эти люди были связаны со спецслужбами и являются подлинными авторами книги.
«Я уже сказала, с самого первого момента, как только попала в Соединённые Штаты, я оказалась в руках, во-первых, очень сильной адвокатской фирмы из Нью-Йорка, которая была, так сказать, рукой правительства во всём этом. Ещё в Швейцарии в 1967 году мне дали подписать ряд легальных бумаг, смысла которых я не могла понять, и этот смысл не был мне объяснён. Эти документы, подписанные мною, поставили меня в положение совершенной бесправности: как автор я лишалась всех прав на свою книгу, я должна была делать, что эта фирма говорила. Я помню, как мне предложили поехать туда, потом поехать сюда. Я бы хотела первые месяцы быть в Нью-Йорке, чтобы посмотреть этот город и всё, что там есть. Нет, меня всё время пересылали из одного места в другое, что было всё малоинтересно.
Дальше, моя первая книга мемуаров «Двадцать писем к другу». Эта фирма находилась в очень тесном контакте и с государственным департаментом, и с ЦРУ. Дальше возник вопрос о второй книге, потому что мои мемуары о детстве и о семье Америку не удовлетворили. Написание книги «Только один год» было буквально коллективным творчеством. Моими страницами — была глава об Индии. Тут я писала всё, что хотела. В дальнейшем мне начали говорить и подсказывать, что писать, чего не писать, исключить историю о том, как мы летели из Дели через Рим в Швейцарию, что и почему. Рукопись читалась и перечитывалась целым рядом лиц, большинство из которых я упомянула в конце, выразив им всем ироническую благодарность, о чём они все возражали. Но некоторые лица были там даже не упомянуты, потому что не принято называть имена лиц, которые работают в Интеллидженс».[103]
Примерное поведение было вознаграждено. Правительственным указом покаявшейся дочери Сталина была выделена квартира недавно умершего члена Политбюро Арвида Пельше (более девяноста квадратных метров в новом доме, выстроенном для членов Политбюро), предоставлена машина с шофёром и восстановлена пенсия, назначенная после смерти отца. Радости это ей не доставило. Когда в гостиничном номере мидовцы торжественно зачитали ей правительственный указ, она их вежливо поблагодарила и отказалась от квартиры Пельше, дипломатично сказав, что на двоих это слишком большая площадь и ей надо подумать. Ей было над чем поразмыслить.
Дело не в том, что ни одна московская школа Ольге не подходила. Отношения с сыном, внуком и его новой женой не складывались, и она стала понимать, что совершила оплошность. С Катей их вообще не было — второй год, с момента возобновления контактов с Осей, дочь упорно не отвечала на письма. Но и сына Светлана не узнавала, он всё больше напоминал ей Василия. Пил, сквернословил. Ни разу ей не удалось затащить его в гостиницу и поговорить по душам, один на один. На Ольгу ни он, ни Илья, его пятнадцатилетний сын, внимания не обращали. Как будто они чужие. Зато Светлану