Олег вернулся к своему месту под сиренью. Зачем? Все равно сегодня здесь делать уже нечего. Но почему-то уходить не хотелось. Олег привык доверять своим ощущениям, а потому продолжал терпеливо и покорно сидеть на узкой неудобной скамейке — просто дощечке, укрепленной между двумя врытыми в землю деревянными чурбаками, — и ждать чего-то.
Сколько Олег просидел так — он не помнил. Смотрел на небо, на солнце, затянутое черной тенью, и ни о чем не думал. И вдруг…
Прямо у ворот детского сада он увидел очень странную фигуру. Высокий, нескладный мужчина с торчащими во все стороны давно не стриженными темными волосами, одетый в клетчатую ковбойку, каких сто лет уже никто не носит, и старые коричневые брюки, прижимал к груди потертый кожаный портфель и, казалось, тоже кого-то ждал. Олег был совершенно уверен, что никогда раньше с ним не встречался… До тех пор, пока не увидел его глаза. Этот взгляд, одновременно затравленный и агрессивный, а главное — совершенно безумный, он уже видел. Тогда, давно, в другой жизни…
В храме богини Нам-Гет возле Орлиного перевала, вот где. В то утро, когда погиб Жоффрей Лабарт.
Виктор Волохов не зря провел день. Теперь он был исполнен решимости и готов совершить то, чего ждет от него Хозяин. Он немного сожалел о том, что утром проявил слабость и упустил удобный случай. Но ничего — время есть.
Пока есть.
К детскому саду он пришел заранее и прятаться не стал. Слишком неудобно было бы выбираться из узкой щели между гаражами, особенно когда понадобится действовать быстро. Если на него обратят внимание раньше времени — скажем, воспитательницы или та же тетка-завхоз, — всегда можно сказать, что забыл на работе какую-нибудь вещь. Кипятильник, например.
Но это вряд ли. Виктор стоял на виду, люди ходили мимо него взад и вперед, но его не замечали, просто в упор не видели. Виктор чувствовал, что уже не вполне принадлежит этому миру. Остается сделать последний шаг…
Сегодня днем Хозяин приходил к нему снова. Виктор впервые видел его при свете дня и так близко. При воспоминании о короткой беседе Виктор чувствовал, как по спине бегут мурашки и сердце заходится от гордости и восторга. Сам Хозяин говорил с ним как с равным! И сказал, что больше ему не нужно ни о чем беспокоиться… Как только он выполнит то, что должен.
Виктор больше не думал о том, что будет с ним дальше. Он не боялся ни тюрьмы, ни смерти. Странно как-то даже, что еще сегодня утром он мог волноваться из-за таких пустяков.
Слабость недостойна Делфрея Аттона.
Но Хозяин великодушен. Он простил его, и назвал своим Верным Воином, и обещал скорую награду. А главное — открыл тайну про чудесный город Сафат, которого нет ни на одной географической карте.
И скоро он окажется там навсегда.
А пока Виктор стоял возле железных ворот и терпеливо наблюдал, как в здание детского сада входят мамы и бабушки — а потом возвращаются вместе с детьми. Виктор никогда не любил детей, а точнее, не обращал на них внимания, но сейчас вдруг удивился — какие они все разные! Одни шалят, другие капризничают, смеются или увлеченно рассказывают о том, как прошел сегодняшний день… Виктор смотрел очень внимательно, но белокурой малышки среди них не было.
Мало-помалу им стало овладевать беспокойство. Куда же она подевалась? Ведь утром была здесь, он сам видел, как мать ее привела! Вот и садик опустел. Последней прибежала какая-то запыхавшаяся толстая тетка, подхватила за руку хнычущего малыша и, ворча, удалилась. Когда воспитательницы и нянечки разошлись по домам, Виктор почувствовал настоящий приступ паники. Вся его решимость вдруг испарилась куда-то.
Начало смеркаться. Летний день длинный, и сумерки сгущаются неохотно. Но когда совсем стемнело, Виктор понял, что ждать больше нечего. Вот уже и окна зажглись в соседних домах… А он продолжал терпеливо и безнадежно чего-то ждать.
Паника усиливалась, ком в горле рос и рос, стало трудно глотать, горло саднило и жгло. Виктор снова увидел знакомое зеленоватое пламя… И почувствовал, как оно сжигает его изнутри. Он чувствовал, как дым вырывается наружу через ноздри, рот, выступает через кожу, окружает его, словно кокон, мертвенной зеленовато-серой дымкой. Виктор сразу ослеп и глох, потерял способность соображать. Он сорвался с места и бросился прочь, не зная куда, не разбирая дороги.
Сколько это продолжалось — он не помнил. А когда вновь обрел способность понимать, что происходит вокруг, стояла уже глубокая ночь. Он обнаружил себя лежащим на траве в каком-то парке. Раньше он никогда здесь не был. Кругом высились могучие старые деревья. Совсем рядом темная гладь пруда переливалась в лунном свете, как рыбья чешуя. Хорошо было вот так лежать на прохладной траве и ни о чем не думать. Но Виктор пришел в себя окончательно — и сразу вспомнил все. Так вот она, кара за то, что не выполнил приказ Хозяина! За то, что позволил недостойной слабости взять верх над собой! Ничего. Завтра будет новый день.
Он приподнялся на четвереньки, потом встал. До утра еще далеко. Но все равно, надо выбираться отсюда, чтобы успеть оказаться в нужном месте и выполнить, наконец, то, что должен. Другого шанса уже не будет, ибо следующей такой ночи ему просто не пережить.
Виктор наклонился, чтобы отряхнуть брюки от налипшей земли и травы, когда услышал у себя за спиной бархатный низкий голос:
— Делфрей Аттон! Ты здесь?
Виктор вздрогнул, потом застыл на месте от неожиданности. Это не был голос Хозяина, а кто еще может знать его имя? И вообще, кто здесь ходит в такое время? Привычным движением Виктор вытянул нож из портфеля и медленно обернулся.
Прямо у кромки воды, засунув руки в карманы короткой куртки, стоял высокий худощавый мужчина. Держался он очень уверенно, как будто шататься среди ночи по лесопарковой зоне — это самое что ни на есть обыкновенное занятие. Луна светила ярко, отражаясь в пруду, и в лунном свете было видно, что незнакомец улыбается. Открыто так, радостно. Будто встретил давнего и доброго знакомого, а не проклятого Богом и людьми душегуба с ножом в руке. Голос звучал мягко, вкрадчиво, почти ласково даже — и от этого еще страшнее:
— Делфрей Аттон!
Виктор дернул головой, откликаясь на зов. Так взрослый человек отзывается на школьную кличку — непроизвольно, прежде чем успевает подумать и осознать. А незнакомец продолжал:
— Я знаю тебя, знаю имя твое. Ведомы мне и дела твои, и путь твой.
Виктор почему-то почувствовал головокружение. Руки стали влажными, пальцы вдруг ослабели и разжались. Смотреть в лицо незнакомца было мучительно. Но и не смотреть — невозможно. Взгляд ледяных безжалостных глаз держал его крепче стальных щипцов, приковывал к себе.
— Смотри на меня, Делфрей Аттон! Смотри и не отворачивайся!
Только теперь он обнаружил с удивлением, что незнакомец говорит на незнакомом языке. Просто набор звуков. Хотя он отчего-то прекрасно его понимал.
Потому что на том же языке говорил с ним сам Хозяин.
— Ты помнишь меня, Делфрей Аттон?
Виктор зажмурился — и увидел горы, храм, вырубленный в гранитной скале, большой зал с цветными витражами на окнах.
— Ты помнишь, кто я?
Он и правда вспомнил это лицо. Короткая схватка, нож, звякнув, падает на каменный пол, потом боль в боку… И падение в бездну, за которой больше ничего нет. Он облизнул потрескавшиеся губы и еле слышно сказал:
— Чужак.
Все тело мгновенно сковало болью. Он вспомнил и ощутил снова свою смерть на каменном полу под разбитыми разноцветными витражами. А голос гремел над головой, наливался металлом, проникал прямо в измученный мозг, ввинчивался, как стальное сверло:
— Да, ты мертв, Делфрей Аттон! Ты мертв! Как нет места мертвому среди живых, так и живым среди мертвых. А потому — возвращайся, откуда пришел, и оставайся там вечно!
Потом в левой руке незнакомца вдруг появился сноп огня. Он взметнулся выше деревьев, до самого ночного неба, озаряя его кровавым заревом. Чужак вытянул руку вперед, направляя это адское пламя прямо ему в лицо, и сказал очень тихо и страшно, понизив голос почти до шепота:
— Сгори в огне!
Виктор отшатнулся. Он еще попытался укрыться от пламени, загораживаясь руками и отступая, но запнулся ногой о торчащий из земли древесный корень и упал. Последнее, что он увидел, — звездное небо над головой, потом к горлу подступила тошнота, глаза заволокло багровой пеленой, и все исчезло. Осталась только боль, рвущая тело на части. Обхватив голову руками, сжавшись в комок, он корчился на земле.
Нож выпал у него из рук и валялся на траве, тускло поблескивая в лунном свете. Олег брезгливо, двумя пальцами подобрал его, зачем-то повертел в руках и, размахнувшись, забросил в пруд — от греха подальше. Темная вода равнодушно плеснула.
Олег брезгливо вытер руки о свои грязные джинсы. Он очень устал сегодня. Преследовать психа — удовольствие маленькое. Тем более — такого. Тоже мне ангел из ада — дрожит, трясется, вот и мокрое пятно расползается на брюках.
И что теперь делать? Убить его? А смысл? Чтобы опять услышать этот ужасный деревянный голос из ниоткуда «я вернусь» и знать твердо, что обязательно вернется, рано или поздно объявится в одном из миров? Олег даже передернулся, вспомнив убитого человека в храме Нам-Гет. Снова увидеть глаза Делфрея Аттона и так было мучительно, почти невыносимо.
Ну уж нет!
Олег присел на траву, поднял голову и долго сидел так, всматриваясь в ночное небо, будто именно там хотел найти ответ на свои вопросы. Звезды казались маленькими, тусклыми и бесконечно далекими. Не то что в Черных горах, там они были огромными, яркими, как диковинные цветы… Что-то там творится сейчас?
Да, в общем, не важно. Впервые за эти долгие месяцы Олег ощутил всем своим существом восхитительное чувство умиротворения и покоя. Он не знал, зачем ему понадобилось разговаривать с маньяком на языке Сафата, да еще таким высоким слогом, каким изъяснялся разве что покойный Жоффрей Лабарт. Не знал, зачем понадобилось светить ему в лицо зажигалкой. Но некая его часть знала точно, что он все сделал правильно.