— Ну ладно, Кондрат. Меня твой учитель ждет. Ты мне напоследок скажи вот что. А с дровишками как?
— Хорошо с дровишками, ваша светлость. Я совершенно не переживаю, топить есть чем.
От Кондрата я отправился в школу, надо было узнать какие успехи были на ниве просвещения, но неожиданно решил сделать крюк и одним глазом глянуть на нашу скотину. Над всей нашей живностью, кроме лошадей, владычествовала, суровая и властная сорокалетняя Пистимея Никитична Кружилина. Она была из яицких казаков приверженцев старой веры, в страшной круговерти казацкого, а затем и пугачевского возмущения она осталось вдовой с двумя малолетними детками на руках. Все её мужики: братья, муж и его братья погибли.
Женщиной она была неразговорчивой и суровой к людям, но живность любила и даже глупая птица платила ей той же монетой. Коневодство Кружилина считала делом мужским и к лошадям подходила только когда её об этом просили. Чужие глаза в своем ведомстве не любила и никто без дела к ней не совался, причем к контролю Лукерьи Петровны и Агрипины относилась спокойно, как к должному.
Я в своей прошлой жизни любил держать хозяйство, одно из моих огорчений последних лет жизни было расставание с коровой, мне просто стало тяжело ходить за ней. Я после этого почти полгода не мог есть ничего молочного. Поэтому я любил иногда заглядывать к Пистимеи Никитичне, глядя как коровы медленно жуют запашистое сено или слышать довольное похрюкивание сосущих свиноматку поросят, а у нас в долине уже было два опороса, я просто отдыхал душой.
Пистимея Никитична всегда молча стояла рядом, но я видел что мои визиты и мое внимание ей были приятны. Я положением старался не злоупотреблять, заходил на скотный двор не часто и не давал ни каких советов.
Когда до скотного двора оставалось метров тридцать неожиданно проснулся товарищ Нострадамус: кровь чуть ли в буквальном смысле забурлила во мне, а чувство опасности обожгло лицо. И в это мгновение я услышал истошный испуганный девичий крик.
Скотный двор был обнесен тыном, но в одном месте я увидел сломанные жерди и зияющий пролом. Сломанные жерди были в крови, а на одной висел клок шерсти. Волчьей шерсти!
Бурление крови мгновенно прекратилось, внутри все похолодело, но не от страха, а от холодного, холодного в буквальном смысле, расчета. Как всегда в подобных ситуациях время замедлилось.
Я огляделся, компьютер в голове не дал добро идти через пролом, лучше верхами, всего два метра. Я подпрыгнул, ухватился на колья тына, благо они были не настолько острые, чтобы ранить руки, подтянулся и перепрыгнул, вернее даже перелетел через препятствие. Боковым зрением я увидел бегущего к воротам Федора, на бегу рвущего с плеча винтовку.
Рядом с проломом лежал хрипящий молодой бык, именно он проломил тын. А убегал он от трех волков стоящих посредине скотного двора. Рычащие твари готовились прикончить двух людей, зажатых ими в угол. Простоволосая Пистимея в растрепанной одежде стояла на одном колене, снег был обагрен её кровью, текущей из раны на шеи, которую она зажимала правой рукой, левой рукой она сжимала вилы. Глаза Пистимеи я увидел, как будто был рядом с ней. Никакого страха, а спокойное ожидание боя с врагом. И именно это спокойствие остановило волчью атаку.
Сзади Пистимеи дрожала, пытаясь вжаться в тын, одна из молодых скотниц. Маска ужаса и раскрытый в безмолвном крике рот.
Мое появление твари почувствовали сразу, я не успел приземлиться, как они пошли в атаку. В полете я вооружился, достав из левого сапога нож. В замедленном кино я вижу что, волки атакуют вытянувшись в линию. Первым на меня летит самый быстрый и сразу видно молодой волк. На полкорпуса сзади молодая волчица. И последним матерый вожак, если он сумеет пустить в дело свою страшную пасть, шансов на жизнь у меня будет мало. Правда сначала мне предстоит сразиться с молодняком. В моем кинотеатре начался показ танковой атаки немцев на наш медсанбат под Понырями.
Еще мгновение и молодой волк начнет прыжок, я вижу оскал его пасти с рядом молодых зубов. Слева раздается далекий сухой выстрел, молодая волчица внезапно остановилась и взвизгнув уткнулась в снег и в тоже мгновение её молодой собрат атаковал меня.
На руках у меня были подаренные Ерофеем офицерские перчатки, поверх которых я надел новые рукавицы. Левую я скинул, когда выхватывал нож. А вот правая сослужила мне хорошую службу. Я сжал правый кулак и выбросил его вперед. Волк взвыл отболи, он просто нанизался на мою руку и мгновенно умер еще в полете. Но ему удалось сбить меня с ног, я упал на спину и в тоже мгновение пасть вожака впустую клацнула перед моей личностью, разорвав на мне кафтан.
Почти вслепую, кровь убитого волка ручьем льется на меня, я бью ножом и чувствую что попадаю. Предсмертный визг матерого вожака оглушает меня, а его тело просто вдавливает меня в землю и я начал терять сознание. Но товарищ Нострадамус в этот момент просто возопил в моей голове и сознание тут же вернулось.
Киномеханик решил показывать кино с нормальной скоростью и я услышал испуганный голос Федора:
— Ваша светлость! — голос испуганный и дрожит.
— Помоги, твою мать, — я сейчас или захлебнусь или задохнусь.
Федор помог мне выбраться из-под туши вожака и протянул мне какую-то тряпку вытереть лицо. Весь организм просто болит, особенно правая рука, локтевой сустав огнем горит. Но я понимаю, что никаких ран не получил.
— Федор, беги, помоги Пистимеи Никитичне, зажми ей рану на шеи, а то кровью истечет.
Мой камердинер малый был шустрый и под моим чутким руководством успешно проходил курс молодого бойца службы озэ, то бишь 03. Федор руками зажал рану на шеи Пистимеи Никитична и остановил кровотечение.
Ковыляя, я пытаюсь бежать к распростертой на окровавленном снегу женщине. Ко мне подбегает приотставший от нас Митрофан. У него мой медицинский саквояж.
Я опускаюсь на колени перед лежащей Пистимеей, вернее падаю, сил просто нет. С одного взгляда мне понятно, что отважная казачка получила ранение сонной артерии. Чудо, что она еще жива.
— Федор, вот здесь держи, — он перекладывает руки и кровь женщины на мгновение бьет фонтаном заливая всё.
Несколько секунд я отдыхаю, опираясь на руки. Оперировать надо прямо здесь, как говаривала героиня одного фильма, резать, не дожидаясь перитонита.
— Митрофан, режь одежду, доставай бутыль со спиртом.
Глава 10
Я опустился на колени перед лежащей Пистимеей, вернее упал, сил просто нет. С одного взгляда мне понятно, что отважная казачка получила ранение сонной артерии. Чудо, что она еще жива.
— Федор, вот здесь держи, — он перекладывает руки и кровь женщины на мгновение бьет фонтаном заливая всё.
Митрофан разрезал одежду. Они с Федором бледные как мел, но руки не дрожат. Я открыл бутыль со спиртом и стал лить на рану. А вот у меня руки трясутся и еще как.
Чьи-то руки протянули мне чистую тряпку и скальпель. Краем глаза вижу, что это Осип.
— Я, ваша светлость, проснулся и решил прогуляться и все видел.
Руки перестали трястись, вот что значит плечо друга. Помилуй, Господи, рабу твою грешную.
Я сделал разрез и увидел поврежденную сонную артерию. Крови в ране было мало, наверное давление сильно упало. Как Пистимея сумела себе пережать сонную артерию, чудны дела твои, Господи. Осип крючками и пальцами выделил артерию, слышен чей-то мат и знакомый голос скомандовал:
— Федька, держи, сукин сын, — я уже шью, но конечно держать надо. Чей это голос?
Всё, от артериального кровотечения наша казачка не помрет.
— Осип, шей и дренажи не забудь, — голос совершенно не мой.
Кто-то тычет мне ложкой в губы.
— Арника, ваша светлость, — я поднял глаза, плачущая Евдокия пыталась дать мне арнику. Поняв мою мысль, она сказала:
— Уже дала.
Сознание опять начинает меня покидать, я без сил лег на снег и заснул.
Проснулся я через час в нашей юрте, у постели сидел капитан Пантелеев.
— Жива, не переживай, — Ерофей прочитал мои мысли, — твои над ней, как ворон над златом.
Ерофей покачал головой, поцокивая языком.
— Силен ты, Григорий Иванович, двух волчар уложить. Кто бы сказал, не поверил бы. А тут сам видел. Матерый волчище просто гигант.
— Федор молодец, сумел волчицу подстрелить, — Ерофей засмеялся.
— Ты, ваша светлость, молодому волку порвал все внутри, а матерого уложил ударом прямо в сердце. А у тебя ни царапины, одни синяки.
— Быка-то успели зарезать, в нем центнера три, не меньше.
— Конечно успели. Отдыхай, Григорий Иванович. В твоем гербе должен быть волк и Голиаф.
Последние слова капитана я слышал опять засыпая.
Опять я проснулся от того что кто-то нежно гладит меня и шепчет мне на ухо:
— Гришенька, золотко ты мое. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — всё тело болело, как будто каток по мне проехал, но это не помешало понять что, кто-то это конечно моя Машенька.
Следующие три дня я провел лежа в постели, окруженный любовью и заботой супруги, которая в буквальном смысле сдувала с меня пылинки и кормила с ложечки.
Вечером третьего дня пришел Ерофей.
— Мы, ваша светлость, провели следствие. Приезжали урянхайцы, смотрели и головами всё качали. Мерген говорит, его охотники видели гиганта-волка, но он им не поверил, — капитан усмехнулся, — говорит решил, у страха глаза велики. Такого зверюгу они никто ни разу не видели.
Я молча слушал Ерофея и думал какие еще твари встретятся на моем пути. Чего и кого только нет на Земле-матушке.
— А почему не сказали о визите урянхайцев?
— В отсутствие светлейшего князя или когда ему например не здоровиться, — Ерофей многозначительно посмотрел на меня взглядом училки, объясняющей несмышленому первачку про дважды два, — бразды правления берет в свои руки его супруга светлейшая княгиня Мария Леонтьевна. Хватка у вашей супруги, Григорий Иванович, железная.
В справедливости слов Ерофея я убедился в этот же вечер, когда сказал, что завтра собираюсь на завод. Выслушав меня, Машенька нежнейшим голосом заявила, что она больше не отпустит меня никуда одного. Я открыл было рот, что бы возразить, но супруга горячим и жгучим поцелуем пресекла мою попытку начать дискуссию.