Дорогу через Медвежий перевал сумон зайсана Мёнге-Далая пока надежно контролировал. Но уже тропы, выходящие на реку Узюп, были в пограничной зоне с другим сумоном, отношения с которым были напряженные. Костяк этого сумона составляли семьи тувинцев-маадов, одного из древнейших и коренных племен Тувы. Когда-то они кочевали даже севернее Саян и именно они первыми из тувинцев столкнулись с русскими. Именно маады сильнее всех пострадали от появления русских на юге от Красноярска. Особенно болезненным для них было вытеснение из Усинской долины и они просто готовы были рвать и метать, что соседи сумели сохранить охотничьи угодья по Иджиму. И именно маады контролировали тропы ведущие в Гогуль. Кочевья маадов были и севернее от Медвежьего перевала.
Но неприятные соседи сумона зайсана Мёнге-Далая на этом не кончались. Сразу же за Бий-Хемом или Большим Енисеем на реке Тапсу начинались земли племени чооду. Сильные и могучие роды этого племени проживали и на юге Тувы на границе с Монголией в окрестностях горы Огээ-Морен. С сумоном отношения были натянутые, но пока мирные. Одним словом положение Мёнге-Далая было еще то.
Утром Ванча повторил свой рассказ для Ерофея. Я за два приема почти дословно всё записал и нужное нанес на карту. Ерофей долго молчал, разглядывая мою карту. Затем спросил пространство:
— Юг Урянхая или Тувы как ты говоришь, это где? Эти самые чооду тоже на юге живут. Может быть они тоже как-то связаны с родом того старика.
Ванча пожал плечами.
— Это мелочи. Главное это ставка хана. Надо как-то подружиться с амбын-нойоном, — предложил Ванча самый радикальный вариант.
— Это самый верный способ, но я даже не знаю где его искать, — Ерофей развел руками.
— До Бога высоко, до царя далеко. Давайте готовиться бить тех, кто полезет к нам уже летом, — я подвел итог нашей беседы. — Надо поговорить с Лонгином, Леонтием и Ольчеем. И будем искать пути-дороги в ставку хана.
Глава 15
Чего только не снилось мне ночью после наших разговоров! Масса давно забытых людей, все мои женщины прошлой жизни, мои ученики фронтовые друзья и однополчане и конечно Михаил Петрович Сухов. Почему-то последнее время у меня не поворачивался язык называть его Мишей Колыванью. Утром каких либо подробностей сновидений совершенно не осталось, только щемящая грусть, что эти люди остались в моих воспоминаниях и снах.
Но времени предаваться разным сюсям-пусям не было совершенно, дорога была в буквальном смысле каждая минута.
За завтраком я размышлял об истории Тувы. Мои знания были поверхностными. Так сказать крупными мазками. И одним из этих мазков было знание, что вот-вот амбын-нойоном станет тувинец. Вот-вот это на самом деле пара лет или даже более. Но мой проснувшийся провидец подсказал мне, что решение проблемы где-то здесь. Это было хорошо и самое главное во-время, но другая его подсказка была совсем не хорошая, а очень даже плохая: не питайте, Григорий Иванович иллюзий, пока вы найдете путь в ставку хана и тропинку к сердцу тувинского зайсана, будущего амбын-нойона, вам придется серьёзно повоевать с вашими сосодями.
Птичка я был ранняя, но мои товарищи обскакали меня на лихом коне, было такое впечатление, что никто и не ложился спать. В заводских цехах все гудело, гремело и пыхтело, никто не сидел и не ловил мух.
Не успел я появиться, как ко мне подбежал какой-то чумазый малец.
— Ваш светлость! — он так спешил, что глотал буквы в словах. — Их благородие, Петр Сергеевич, велели передать, что вас ждут через час в конторе. А сейчас они очень заняты с дедушкой, — раздавшийся сильный грохот помешал мне услышать имя дедушки, но я все равно улыбнулся и кивнул мальцу, что я понял. Дедушкой на заводе называли только Фому Васильевича.
Имеющийся час я решил провести в обществе Лаврентия и Серафимы.
Лаврентий два дня назад справил новоселье. Его мастерская теперь была в большом просторном помещении и работал он не один, рядом всегда была теперь уже супруга, а немного поодаль были рабочие места пришедшего староверческого пополнения. И как везде на заводе, подрастающее поколение. Но здесь они не бегали, а важно и степенно учились рукодельничать и помогали своим наставникам.
Лаврентий меня увидел не сразу, наклонившись над столом, он что-то мастерил. Я поразился счастливому выражению его лица и несколько минут наблюдал за его работой. Но вот меня увидела Настя и что-то сказала. Лаврентий поднял голову, заулыбался. Слов его приветствия я не расслышал и поспешил подойти к нему.
— Вот, — мастер показал на свой рабочий стол, — ваша светлость, выполняем приказ Якова Ивановича. Велено все отставить и срочно делать патронную линию.
— Яков Иванович совершенно прав, дело это сейчас наиважнейшее. И каковы ваши успехи?
— Думаю, что справимся. Сильно тормозит недостаток резины. Илья обещает, но не понятно когда, — я знал, что добираются последние крохи одуванчикового сырья, а когда будет сырье из фикусов было не ясно.
— Сегодня я постараюсь это выяснить, — пообещал я.
— Если будет резина, мы сможем обойтись без многих пружин, которых тоже нет и быстро сделать макет, — пояснил Лаврентий. Я достал свою записную книжку и сделал пометку о резине.
— Мне правда, ваша светлость, приходиться много отвлекаться. То одно, то другое, особенно много приносят затворов к ружьям и пистолетам. А с ними возни бывает много.
— Лаврентий, но ты же должен понимать, почему все это.
— Я понимаю, ваша светлость, я же не ропщу, а просто рассказываю, — Лаврентий взял с полки над рабочим столом два ружейных механизма, — они должны работать как хорошие часы, точно и без осечек. Поэтому иногда долго с ними вожусь, — Лаврентий усмехнулся и покачал головой. — А еще приносят столько всякого хлама, Петр Сергеевич сказал, все надо пустить в дело.
— Не буду больше отвлекать тебя от дела, вот только Настю твою попытаю, — я повернулся к молодой жене. Она стояла рядом и буквально внимала, а не слушала.
— Настя, скажи честно, обижает? — жена и помощница заулыбалась.
— Что вы, ваша светлость, слова дурного не скажет.
— А ты его?
— Да его, ваша светлость, на руках хочу носить, а он, — Настя надула губы, — ругается на меня.
— Вот, Настя, обманула ты меня, то он слова тебе дурного не скажет, то ругается на тебя, это как? — Настя засмеялась и махнула на меня руками. Я же решил её добить. — А теперь, Настя, скажи мне как на духу, продолжение рода мастеров будет?
Зардевшаяся Настя закрыла лицо руками и только смогла выдавить из себя:
— Ваша светлость!
Покрасневший Лаврентий опустил глаза, а я погрозил им пальцем и поставил жирную точку в данном вопросе.
— Что бы к этому делу отнеслись сознательно и ответственно и не мешкайте.
После мастерской Лаврентия я направился в оранжерею. Серафима копалась с фикусами. Поздоровавшись, я первым делом спросил, когда ждать сырье для производства резины. Серафима выслушала меня и молча куда-то ушла. Вернувшись почти тут же она протянула мне стеклянную банку с чем-то белым.
— Это сок фикуса, я его собрала полчаса назад, сейчас должен прийти Яков Иванович и забрать его.
— Серафима, голубушка ты наша, — только и смог я сказать.
Радостная и довольная Серафима стала показывать мне снятый ею урожай картофеля и рассказывать о своих планах. Выращенный в горшках урожай составил целых двадцать восемь клубней пригодных к посадке и помимо этого сто двенадцать семян. Серафима тщательно изучила написанную мною инструкцию по выращиванию картофеля и даже сделала два ценных и дельных замечания. На самом деле слово изучила не совсем соответствовало истине, мою инструкцию Серафима выучила наизусть. Такого успеха в картофелеводстве я совершенно не ожидал, если все сложиться, то через год мы получим урожай достаточный, чтобы просто есть картошку, вареную и жареную, в мундирах и толченную, в супе и как гарнир. У меня от таких мыслей потекли слюни.
Я хотел еще о многом поговорить с Серафимой, но внезапно раздалось громкое конское ржание и просто громовой мужской голос закричал:
— Где князь?
Я выскочил из ворот завода и увидел как набежавшие мужики снимают с седла рослого гвардейца, в котором я признал егеря-следопыта Мирского острога.
— Ваша светлость, — гвардеец начал говорить, но силы оставили его. — Померла небось, — пробормотал он и потерял сознание.
Подбежавший Ерофей рвал привезенный гвардейцем пакет. На вложенном листе неровным, корявым почерком было написана, что умерла жена одного из гвардейцев Мирского острога.
Тихая и неприметная женщина, я её совершенно не помнил. Тридцать два года, четверо детей, старшему почти четырнадцать, младшей три года. Из яицких казаков-староверцев шедших в отряде чуть ли не с первого дня. Никогда никому не перечила и молча тянула свою лямку.
Через два часа мы: Осип, Евдокия и я начали вскрытие умершей. Мои помощники были слегка напуганы предстоящим, одно дело слушать рассказы об этом, другое дело самим это делать. Я видел, что Евдокия слегка трясется и у нее постукивают зубы. Но когда мы начали вскрытие и я начал объяснять, что мы видим, она успокоилась и всецело погрузилась в процесс. В процессе вскрытия я делал записи и зарисовки. Мой посмертный диагноз был гипертоническая болезнь и вероятнее всего непосредственной причиной смерти был геморрагический инсульт.
Когда мы заканчивали вскрытие снаружи появился какой-то шум и он потихоньку нарастал. Отдав распоряжения Осипу как заканчивать работу, я быстро помыл руки, снял шапочку и халат и поспешил на улицу. Сидящий у выхода Прохор был чем-то испуган.
— Ваша светлость, — мое появление застало его врасплох и он не успел ничего сказать.
Площадь перед госпиталем была заполнена людьми, несмотря на достаточно сильный мороз. Стояли почти молча, но в воздухе висел какой-то гул. С моим появлением установилась гулкая зловещая тишина, затем раздался пронзительный женский крик и в меня неожиданно полетел камень. Выпущенный ловкой и умелой рукой камень попал мне в голову. Я зашатался и упал, кровь стала заливать мне лицо. Толпа взревела, но тут раздались выстрелы, почти одновременно целых три.